Воскресная библиотека:

Из кухни на площадь

Как для диссидентов придумали диагноз «вялотекущая шизофрения»

В издательстве «НЛО» вышла книга французского политолога Сесиль Вессье «За вашу и нашу свободу!», посвященная диссидентскому движению в СССР, которое сформировало принципы, общие для диссидентов всего мира. ВОС публикует отрывок, рассказывающий о методах прессинга, в том числе тюрьмах и советской карательной психиатрии, которая постановила, что «если болезнь протекает без симптомов, это еще не значит, что она не существует».

Об авторе

Сесиль Вессье — доктор политологии, преподаватель советской и российской истории в Университете Ренна.

Об издательстве

«Новое литературное обозрение» — издательство интеллектуальной литературы, cозданное в 1992 году на пике демократических реформ. Сегодня один из лидеров рынка гуманитарной литературы помимо книг издает журналы «Новое литературное обозрение», «Неприкосновенный запас» и «Теория моды», 29 книжных серий и проводит две ежегодных научных конференции (Большие и Малые Банные чтения). Широко известен специальный проект «НЛО» «Культура повседневности».

Сесиль Вессье

За вашу и нашу свободу! Диссидентское движение в России

Перевод с французского Е. Баевской, Н. Кисловой, Н. Мавлевич

М.: «Новое литературное обозрение», 2015.

Лагеря, тюрьмы, психиатрические больницы — личный опыт многих

Лагеря и советская карательная система в целом оказываются чуть ли не неизбежным этапом пути для многих диссидентов. В 60-х, 70-х и 80-х годах, стоило кому-нибудь «засветиться», например поставить подпись под коллективным письмом, как его приглашали для «беседы», где указывали, что он вступил на опасную дорожку и лучше бы ему немедленно остановиться. такой разговор мог иметь место в комитете партии или комсомола, а то и в КГБ. Это первая стадия процесса запугивания, в декабре 1972 года официально регламентированная особым постановлением для служебного пользования. КГБ требует, чтобы приглашенный на беседу человек прочел и подписал предупреждение, в котором перечисляются все виды деятельности, считающиеся незаконными: подписание писем протеста, хранение и распространение «антисоветской» литературы, сотрудничество в «хронике», контакты с западными журналистами и передача информации за рубеж...

Как уже было сказано, исключение из общественных структур вскоре становится настолько распространенным фактом, что в «хронике» создают особую рубрику для так называемых «внесудебных политических репрессий». Так в 1969 году был исключен из Союза писателей Солженицын. 4 ноября 1969 года под предлогом «укрепления идеологической воспитательной работы среди писателей» было созвано собрание рязанского отделения Союза писателей, по сути оказавшееся судом над Солженицыным: ему вменили в вину, что он не брал слова на предвыборных собраниях, не участвовал в обсуждении произведений молодых авторов, не писал отзывов на их рукописи, вел себя высокомерно по отношению к рязанским писателям, а главное, не отреагировал на «возню», поднятую вокруг его имени на западе. В резолюции, принятой пятью голосами против одного (принадлежавшего самому Солженицыну), сказано, что его поведение носит «антиобщественный характер». На другой день секретариат правления Союза писателей РСФСР утвердил исключение Солженицына. Однако в течение недели власти держали это решение в секрете, чтобы не нарушать празднование годовщины Октябрьской революции. Наконец 12 ноября «Литературная газета» официально сообщила, что Солженицын больше не является членом Союза писателей.

Писатель в тот же день направляет очень жесткое письмо секретарю Союза писателей РСФСР. Он подчеркнул, в какую традицию вписывается это исключение, и обвинил писательскую организацию в том, что она не отдает себе отчета в смене эпох:

Протрите циферблаты! — ваши часы отстали от века. Откиньте дорогие тяжелые занавеси! — вы даже не подозреваете, что на дворе уже рассветает. Это — не то глухое, мрачное, безысходное время, когда вот так же угодливо вы исключали Ахматову. И даже не то робкое, зябкое, когда с завываниями исключали пастернака. Вам мало того позора? Вы его хотите сгустить?

Власти остаются глухи к этим призывам. В дальнейшем из Союза писателей будет исключен цвет русской литературы: Александр Галич, Владимир Максимов, Лидия Чуковская, Владимир Войнович, член международной амнистии Владимир Корнилов, Лев Копелев, Феликс Светов, подписавший письмо в защиту Сахарова, и многие другие.

А Мстислав Ростропович, лауреат Государственной премии, двух Сталинских премий и одной Ленинской, исключен из музыкального сообщества. В ноябре 1970 года он становится на защиту Солженицына, получившего Нобелевскую премию по литературе, когда раздосадованная советская пресса подвергает писателя яростным нападкам. Он предоставляет ему гостеприимство на своей даче, по соседству с загородными домами высокопоставленных государственных деятелей, и сопротивляется давлению КГБ, желающего изолировать писателя. В ответ на это выступления виолончелиста тут же перестают передавать по радио и телевидению. В декабре, когда он возвращается из-за границы, его подвергают личному досмотру и обыску на таможне, читают его личную переписку. 1 апреля он уволен из московской филармонии. В следующем месяце его восстанавливают, потому что виднейшие музыканты заявили протест против этого увольнения, но в конце апреля все его концерты отменяются. Отныне Ростропович будет играть только во второразрядных залах. Ему и его жене не останется ничего другого, как уехать работать на запад.

Человек, заподозренный в антисоветской деятельности, подвергается слежке, которая усиливается, если он продолжает упорствовать. Шпики даже не скрываются, потому что главная их цель — запугать злоумышленника и отрезать его от других людей. В 1969 году Петр Григоренко сообщает об этой практике в письме Юрию андропову. Во времена, когда средняя месячная зарплата равна примерно ста рублям, он оценивает стоимость постоянной слежки, которой подвергается вместе со всей своей семьей вот уже четыре года, как минимум в двести тысяч рублей. С 1965 года, когда генерала Григоренко выпустили из психиатрической больницы, он может работать только грузчиком. тем не менее за шестидесятилетним человеком, который грузит овощи в грузовики, постоянно следуют четыре агента КГБ, «четыре крепких молодых человека», которые отслеживают каждое его движение, чтобы он между делом как-нибудь не исхитрился ниспровергнуть советский режим...

Диссиденты отказываются ограничивать свою деятельность личной сферой — власти в ответ добираются до их личной жизни. В домах проводят обыски, перлюстрируют почту. Телефонные линии постоянно прослушиваются, а то и вообще отключаются. КГБ не гнушается ничем: в семидесятые годы в дубленку Анатолия Щаранского был зашит микрофон...

<...>

Важные вехи в истории диссидентства — судебные процессы; они и итог деятельности инакомыслящих, и стимул к ее продолжению. Обвинения выдвигаются, как правило, по статьям 70, 190-1 и 190-3. Тех, кто защищает свободу совести, могут обвинить по статье 142, касающейся «нарушения законов об отделении церкви от государства и школы от церкви». Других диссидентов обвиняют в тунеядстве или в уголовных преступлениях (краже, хулиганстве, торговле иконами или валютой), что дискредитирует их и погружает запад в некоторое смущение: можно ли быть уверенными, что эти обвинения неоправданны?

В 1970 году начинает действовать новый исправительно-трудовой кодекс. В нем устанавливается четыре вида лагерей: обычного режима, усиленного, строгого — в такие лагеря отправляют осужденных за «государственные преступления» (статьи 64—73 уголовного кодекса РСФСР) — и специального режима. Каким бы ни был режим в лагере, заключенные носят форму и обязаны работать. Кроме того, как уточняет слащавая формулировка статьи 43, «участие осужденных в политико-воспитательных мероприятиях поощряется и учитывается при определении степени их исправления и перевоспитания». В лагерях строгого режима заключенные имеют право на два коротких свидания (два-три часа) и одно длительное (до трех дней) в год. Им разрешается отправлять два письма в месяц и тратить до пяти рублей в месяц на покупку продуктов. Они могут получать одну посылку в год весом до пяти килограммов, но лишь начиная со второй половины срока.

Однако издевательства и провокации продолжаются, и права, определенные законодательством, могут в любой момент быть аннулированы. политзаключенных лишают права писать близким; часто их изолируют на целые месяцы; начальство по собственному произволу ограничивает или даже запрещает посещения и посылки. кроме того, власти время от времени распространяют слухи, которые могут не только дискредитировать диссидентов, но и натравить на них уголовников.

В первой половине 70-х годов учащаются заключения в психиатрические больницы; этому способствует Юрий Андропов, председатель КГБ, для которого все противники — психически больные люди. Он желает принудить их к молчанию или просто разрушить их физическое и психическое здоровье, дискредитировать их и избежать судебных процессов, на которых всплывут трудные вопросы. Это касается не только диссидентов. приемные самых высоких официальных инстанций в Москве находятся в непрерывном контакте со службой скорой психиатрической помощи. Те, кто обращается в ЦК, в Совет министров, в президиум Верховного Совета или в КГБ с жалобами и проявляют излишнюю настойчивость, силой направляются в психиатрические больницы.

Советская психиатрия выработала очень удобное понятие «вялотекущей шизофрении», то есть психиатрического заболевания, не имеющего симптомов и никак не проявляющегося! В 1970 году медэкспертиза объявляет невменяемой двадцатилетнюю девушку, собиравшуюся распространять антисталинские листовки. Председательница комиссии авторитетно заявляет: «если болезнь протекает без симптомов, это еще не значит, что она не существует». В самом деле, «эта форма шизофрении не влечет за собой изменений личности, заметных для близких людей»... к тому же инструкция, регулирующая насильственную госпитализацию, уточняет, что «болезненные состояния, представляющие безусловную опасность для больного и для общества, могут сопровождаться внешне правильным поведением и притворством»... Таким образом, приличия неукоснительно соблюдаются: врачи-психиатры готовят отчеты об экспертизе, которые для неподготовленного наблюдателя выглядят вполне убедительно. Люди, запертые в больницы, официально объявлены больными, а особенности их убеждений сведены к обыкновенным психическим нарушениям.

Некоторых диссидентов вынуждают покинуть СССР. Множеству людей, борющихся за осуществление права на эмиграцию, в ней отказывают, зато она применяется как наказание для тех, кто к ней не стремится, — один из чудовищных парадоксов в отношениях между диссидентством и советской властью. Власть воображает, что эмигранты утратят свое влияние в СССР, а запад быстро перестанет к ним прислушиваться. На самом деле многие из них после отъезда не прекращают активной деятельности. Они создают журналы — «Континент», «Синтаксис», «Вести из СССР», «Хроника защиты прав человека в СССР», «СССР: внутренние противоречия» и т.д., они встречаются с главами государств и деятелями высокого уровня, выступают на радиостанциях, чьи передачи транслируются на СССР. Одним словом, они служат передаточным звеном между западным общественным мнением и своими единомышленниками, оставшимися в России, так что влияние диссидентов в мире в семидесятые и восьмидесятые годы продолжает возрастать.