Я часто слышу: не лезьте со своей наукой в наш дивный, радужный, трепетный и дышащий мир. Вы его растопчете, разберете на атомы (или кварки — что у вас там?), и из него улетучится то единственное, от чего гудят, как провода, наши души — из него улетучится ощущение чуда.   

«И ты их прочел? [про околонаучные книги] Меня и под пистолетом не заставишь... Попытка что-то объяснить с помощью науки убивает ощущение чуда!»  (отсюда)

«Пофиг на науку, пофиг на логику, хочу довериться ощущениям и чувствам, потому что они мне подсказывают, что сие так, что чудо есть. Это противный мозг отвлекает мою душу от истины, противно бубня, что это не доказано, что наука то, наука се...» (отсюда)

«Ощущение, что наука все может объяснить, лишает человека чувства чуда». (отсюда)

Но мне кажется, наука (и шире — рационализм) не только не мешает ощущению чуда, но углубляет, обостряет его и делает многомерным, превращая обычные охи и придыхания в сложную и увлекательную игру. 

Если ты узнал, почему радуга цветная, неужели при виде ее вместо вот такого  ты произнесешь: «Радуга-то? Что там — рефракция, да? На разный угол просто разные длины волн отклоняются, делов-то», хмыкнешь и пойдешь дальше? Это нелепо и немыслимо. Или чем больше ученый занимается изучением, например, летучих мышей, тем менее удивительными они ему кажутся? Как бы не так. Понимание не уменьшает ощущение чудесности. Наоборот — понимание помогает, а иногда оно даже необходимо, чтобы восхищаться. 

Восторг при виде летучей мыши — не самая очевидная реакция. Но если бы мы как следует изучили эти удивительные создания, то поняли бы, какими непредставимыми способами они ориентируются в пространстве, охотятся и общаются. Эти крошечные меховые клочки умудряются издавать звуки такой громкости и охотиться на мотыльков в полной темноте, находя их по отраженному эху, что ничего кроме восхищения это вызвать не может.

Чудо смотрит на нас в упор, потому что мы сделали усилие и пригляделись.  

И так во всем — чем пристальнее мы вглядываемся, тем более прекрасным предстает мир вокруг. Мы вытесняем свои домыслы (человек произошел от вшей с тела великого Джу-Джу) фактами — с таким трудом собираемыми реальными историями (и про исход из Африки, и про наших предков, и про конкуренцию с неандертальцами). Они в тысячу раз интереснее и чудеснее всего, что может придумать наш ограниченный мозг. 

Летучая мышь издает звуки громкостью до 140 дБ, но они настолько высокочастотны, что мы просто их не слышим. По громкости это сильнее, чем группа Manowar c первого ряда, и выше болевого порога человека. Если бы мы попробовали издать настолько громкий звук, мы бы сами от него оглохли.

Постепенно мы начинаем понимать, что звездное небо над нами — не дурацкая машина астрологических предсказаний (наш домысел), а машина времени. Что свет от вон той звезды вылетел к нам, еще когда по земле бродили динозавры и смотрели на совсем другое небо совсем другими глазами, а сама звезда уже, может, и потухла, и этот свет — все, что от нее осталось. А раньше мы были частями этих звезд, мы в буквальном смысле сделаны из них — все элементы были синтезированы там. Атом из нашего глаза раньше летал в созвездии Лебедя, а после нашей смерти станет частью панциря глубоководного краба. 

Мотыльки мохнатые потому, что звук, который издает летучая мышь, хуже отражается от них мохнатых и они менее ясно отображаются на «радаре» в голове у летучей мыши. 

Цветы нам кажутся красивыми и пахнут приятно, но эволюционировали они, чтобы нравиться мухам и пчелам. Значит ли это, что у нас с мухами похожие представления о прекрасном? 

Стул, на котором я сижу, состоит из пустоты — каких-то немыслимых частиц, между которыми огромное пустое пространство, как бы не провалиться. А внутри меня — сложные, почти разумные в точности своих действий огромные молекулы расплетают и сплетают обратно мои ДНК, чтобы по чертежам создать для меня новые белки. А Земля при этом летит со скоростью 100 000 км/ч вокруг Солнца, которое снабжает нас энергией, сталкивая друг с другом крошечные ядрышки гелия и водорода (им мы обязаны и нашему существованию, и еде на нашем столе). Летит среди немыслимой пустоты расширяющейся Вселенной. 

Это как с музыкой. То, что вы понимаете, по какому закону устроена фуга, не разрушает, но только усиливает впечатление. Чудо ее существования становится полифоническим — звучит сразу на разных уровнях, и чувственном, и аналитическом, дополняя друг друга. 

И как это может помешать чьему-то ощущению чуда, я никак не могу взять в толк. Мне кажется, это может только добавить, расширить и открыть новые грани.

Нет — однотонным чудесам,
да — контрапункту и полифонии чудесного.