Москва должна была быть разрушена

«Красный Октябрь», «Солянка» и Болотная площадь как лишние элементы идеального города

Share on Tumblr

Юрий Болотов, математик по образованию, подходит к урбанистике не как к новомодному изобретению, пришедшему с Запада, но рассматривает ее в исторической перспективе. 

Каждый раз при упоминании заявленного полгода назад, но уже будто бы долгожданного и спасительного для Москвы парка в Зарядье, я вспоминаю архитектора Леонида Павлова.

Павлов родился до революции, поступил во ВХУТЕМАС, чтобы стать конструктивистом, но доучивался уже как неоклассик. В расцвете сил был модернистом, а итоги жизни (своей и СССР, так совпало) подводил пугающим храмом обреченной советской религии — Музеем Ленина в Горках (1987). На пике формы, в конце 60-х, он спроектировал несколько стекляшек вычислительных центров и станцию техобслуживания на Варшавском шоссе для только что запущенных в производство «Жигулей». Современный прохожий, разглядывая эти здания, в лучшем случае пожмет плечами. Архитектор же мыслил их лишь как часть чего-то большего: в то время он придумал, как перепланировать центр Москвы.

Это был бы по-своему прекрасный город.

Никто бы не жаловался, что на «Красном Октябре» узкие тротуары и плохо с магазинами, — фабричный комплекс просто снесли при строительстве нового моста, соединявшего Бульварное и Большую Якиманку, а на Стрелке разбили бы парк.

«Солянки» и Политехнического музея бы не было: от Лубянки к Таганке шел сверхширокий бульвар. Точно такой же пробили бы от Манежа к Остоженке, а над районом вместо храма Христа Спасителя нависла бы высотка то ли в 400, то ли в 500 м. Ее копию возвели бы на Балчуге напротив устья Яузы — стоявшая рядом сталинка на Котельнической набережной уже не казалась бы такой масштабной.

В ночь с пятницы на субботу по пути из «Жан-Жака» в «Маяк» и обратно все задирали бы голову вверх: в здании ТАССа планировались едва ли не 30 этажей. Еще одна высотка отмечала бы встречу Старого и Нового Арбатов — сам проспект скрылся бы в тоннеле под Кремлем, чтобы вынырнуть только у Хитровки, где через старые кварталы пробили новую улицу с парком и ворохом многоэтажек.

Сквозь весь центр проходил highway-меридиан. Серпуховская. Через полкилометра советский Дефанс с 300-метровыми пластинами зданий. Болотной бы не было: центральную часть Балчуга срыли, и напротив Кремля появилось бы свое море с пристанью. С востока к нему примыкала бы парадная площадь — здесь обычно собирались митингующие. Потом шоссе по Большому Москворецкому мосту перебиралось к Василию Блаженному, проскальзывало в узком горлышке между Гостиным двором и ГУМом, всходило на эстакаду — и вдоль него полтора километра тянулся старший брат дома-корабля с «Тульской». 

Поражающие масштабами высотки и новые проспекты, ломавшие кольцевую схему Москвы, были, впрочем, не главным. Павлов не просто предлагал прокладывать новые бульвары и разбивать парки; в его проекте Замоскворечье сносилось целиком и становилось зеленой зоной, в которой, как в бульоне, плавали немногочисленные исторические памятники и компактный офисный квартал. Второе зеленое облако появлялось бы на севере: стиралось все, что выше Бульварного, от Малой Дмитровки и до Сретенки. Кажется, Леонид Павлов всегда любил терраморфинг, а архитектура была лишь промежуточной ступенью.

«Море желаний» (2011) — короткометражный фильм режиссера Шота Гамисония о приморском городе Москве, в котором компания бездельников пьет дешевое местное вино и провожает взглядом туристов, идущих на пляж

В любом случае он был гением: такими проектами чуть наивного и утопического свойства принято было баловаться в 1920-е; казалось, что ближе к концу 1960-х, после ужасов Второй Мировой войны и скатывающейся в серость действительности, ухватить то романтическое ощущение общества будущего и дивного нового мира невозможно, но вот же оно. Советская идея уже умирала, а Павлов тогда еще нет — никто другой впоследствии так и не построил мавзолей уходящей эпохи.

Парадокс Леонида Павлова в том, что за видимым радикализмом и бесчеловечностью его замыслов скрывался подлинный гуманизм. Дореволюционную Москву отправили умирать на задворки сталинских проспектов еще генпланом 1935 года. Пока возводили имперскую столицу, купеческий провинциальный мирок с церквушками, особняками и убогими доходными домами XIX века тихонько увядал. Возводили сперва искренне, потом уже по инерции, забыв по пути, что и зачем, — Павлов же своими идеями отчаянно пытался спасти город от грядущей бессмысленности существования.

Великий французский архитектор Шарль Ле Корбюзье предлагал снести в Москве все, кроме Кремля и Китай-города, и возвести город заново

Но не смог. Москва стала городом пустоты без прошлого, будущего и глобальных смыслов. Много лет назад космическим масштабам на Земле окончательно предпочли призрачный космос.