ФИО: Амир Фаттал / Amir Fattal
Возраст: 34 года Категория: инсталляция

Amir Fattal, Two Columns, 2010. Wood, glass, mirror foil, crystal lamps, metal, 18 x 18 x 205 cm each. Courtesy: The artist. Photo credit: Maxime Ballesteros

Израильский художник Амир Фаттал, проживающий, как и многие другие художники со всего мира, в Берлине, городе так и не сбывшейся художественной утопии, вдвойне ощущает напор прошлого, характерный для двух культур, в которые он волей-неволей погружен. Как израильтянин, он не может не чувствовать груз тысячелетий коллективной памяти, которая требовала, чтобы ее бережно повторяли слово за словом и пестовали, как, наверное, никакую другую. Забавно, что при всей строгой ортодоксальности израильская культура базируется на текстах, которые подвергались стольким изменениям, что пресловутое постоянство и строгость кажутся внутренним противоречием. Как житель германской столицы, он не способен пройти мимо ростков старины — той, что намеренно вытаптывалась раз в несколько десятилетий разными людьми при разных обстоятельствах. Германия — одно из тех мест, где за короткий срок, менее 100 лет, чуть ли не каждое поколение выжигало и предавало забвению то, что сделало предыдущее. При этом на данный момент культурная память — болезненная тема, она требует постоянной культивации, и таковая производится с немецкой планомерностью, что вовсе не отрицает предыдущих утверждений о забвении.
Эти парадоксальные сочетания в виде назойливых образов наполняют работы Амира Фаттала. В одном случае это отпечатки тел, в другом — размытые изображения, ускользающая память, в третьем — фото- и видеодокументация, в четвертом — предложение взглянуть на себя в зеркало, зафиксировать свое изображение. В сердцевине этой памяти лежит Катастрофа, что ожидаемо в данном случае. Но художник говорит и о другом, рассказывает историю вещей, быта, повседневных ритуалов. Катастрофа, за которой привычно читается холокост, перестает быть только им. Фаттал говорит о множестве катастроф. Он берет старые вещи и показывает, что их былое окружение полностью истреблено, и многие из подобных геноцидов вросли в нашу жизнь, давно уже стали обыденностью. Мы даже не замечаем, как сменяются предметы вокруг нас, как одни слова заменяют другие, — лишь когда волны памяти выносят осколки прошлого, мы прозреваем.