170 лет одиночества: Куда делись нацболы?

Как пришел в НБП

В партию попал в 2003 году, на первом курсе. Все началось с «Лимонки». Несмотря на то что отделения НБП в Рязани не было, газету поставляли продавцы оппозиционной прессы. С подобной силой воздействия на читателя не сталкивался больше ни разу. Тысячи парней и девушек по всей стране — поколение «Лимонки». Потом мы с двумя друзьями поехали в московский штаб — тогда это был бункер. Все очень понравилось, именно такой политикой и хотелось заниматься в 18 лет.

О захвате Минздрава

Так называемая монетизация льгот в 2004 году широко обсуждалась в обществе. Возможные последствия реформы я проецировал на своего деда, ветерана войны. От реформы он был не в восторге. Акция в Минздраве была для нас каким-то благородным приключением. Приключение неожиданно растянулось на два года.

О тюрьме

Тюрьмы, если честно, не ожидал — до этого за подобные политические выходки не сажали. В 19 лет после родительского дома и университета пришлось столкнуться с государством лицом к лицу. Дед меня не дождался и умер за пару месяцев до освобождения.

О политике в Рязани

Заниматься оппозиционной политикой в регионах легко и приятно: власть на местах неповоротлива, некреативна и постоянно косячит. Политиков среди региональной элиты практически нет, это люди с совершенно другим мышлением. Поэтому достаточно обладать здравым смыслом и понимать людей.

Куда делись нацболы

Я не вижу трагедии в том, что нацболы не на слуху, что «Другая Россия» не воспринимается как наследница НБП. Во-первых, те, для кого это действительно важно, все понимают. Во-вторых, сейчас время политики личностей, а не организаций. Лимонов всегда останется Лимоновым, как бы его партия в данный момент ни называлась. Потребность в партиях отпала.

Как пришел в НБП

Я вступил в партию в 1998-м. Долго присматривался, изучал, больше года читал «Лимонку». В Смоленске тогда не было отделения, поэтому в какой-то момент просто поехал в Москву. Забрал там партию газет, пришел на главную площадь города и стал их продавать. В первые же пять минут ко мне подбежал восторженный человек, который радостно размахивал руками и что-то говорил. Позже он стал нашим активистом.

Об акции в Севастополе

Ехали в Севастополь тремя группами на поезде. Страшно не было: мы же солдаты, которые выполняют приказ. С башни клуба моряков, где мы забаррикадировались, нас снимали спецподразделения. Они тогда еще действовали неумело — что в России, что на Украине. Пока спускали по лестнице, били; мне повредили ребро. Помню, милицейский начальник какой-то пошутил: «Увидел Севастополь сверху? Увидишь снизу!»

О тюрьме

Я вот пришел к выводу (и Таисии недавно об этом говорил): в тюрьме только первые три месяца веришь, что можешь быть освобожден, а потом что-то меняется в психологии. Нам даже, когда отпускали, сказали: «Можете сразу уйти, а можете сначала сходить помыться» — и все выбрали сначала сходить помыться, потому что «мало ли что».

О Путине

Мне в украинской тюрьме тогда все говорили: какой у вас крутой Путин, не то что у нас Кучма. А я им пытался объяснить, что, когда я выезжал в Севастополь, его знать никто не знал и рейтинг был 2%.

Куда делись нацболы

Да никуда они не делись. Сейчас в «Другой России» есть такие молодые парни, которые за год по пятьдесят раз винтятся. Нам в свое время такое и не снилось.

Как пришел в НБП

В моем кругу общения были нацболы, они меня интересовали, и я начал заходить на собрания, акции. В определенный момент стал тратить свое личное время и силы на партийную деятельность, это было сознательное решение. «Лимонка» открыла целый мир, полный честности, героизма, некоторой иррациональности, которых вокруг не было и взяться им было неоткуда. К Лимонову присматривался еще несколько лет, прежде чем он окончательно стал для меня серьезнейшим авторитетом, как у нас принято говорить, вождем, за которым стыдно не идти в любую атаку.

О захвате приемной АП

Приглашение поучаствовать «в серьезном» получил на фоне посадок товарищей по делу Минздрава. Что мы делали, технически было уже не столь важно — важна была готовность к этим действиям. В результате акция вполне оправдала как мои личные ожидания, так и ожидания партии. Конечно, было, страшно. Но не страшнее, чем на условняке, имея уже несколько административок, идти на согласованный митинг, где есть вероятность задержания.

О тюрьме

Жизненный опыт, полученный в тюрьме, считаю для себя весьма ценным, хоть и неполным — всю систему посмотреть и пощупать изнутри не удалось, до лагеря не доехал. Может, и к лучшему.

О региональной политике

Московская политика — довольно дрянная штука. Я — нижегородский нацбол. У нас после большой волны реакции 2007–2009 годов активно заниматься политикой остались только самые стойкие. Выжить можно было только сообща, поэтому мы наладили взаимодействие с близкими структурами и активистами.

Куда делись нацболы

Нацболы никуда не делись. Где были, там и стоим, и хрен нас выдернешь. Не столь важно, знает ли о нас молодежь, на то она и молодежь, чтобы искать и находить. Мы — авангард протестного движения. Нашу сегодняшнюю стратегию вижу в том, чтобы идти на шаг впереди, не убегая за горизонт. В начале нулевых мы были слишком продвинутыми для сознания основной массы, а сегодня народ наконец-то дозревает до наших идей.

Как пришел в НБП

Мой папа, не находивший себе места после событий 1993 года, организовал попадание «Лимонки» к нам на Сахалин. Мне было 13. «Нацбол, будь человеком длинной воли, даже когда тебя жалит тысяча пчел», — гласила подпись к иллюстрации первой полосы. Этот лозунг стал моим жизненным принципом. В латвийской тюрьме, в которой я провел больше семи месяцев, свое заключение я измерял нечитанными номерами «Лимонки». Почитайте статьи Прилепина (Лавлинского) той поры, Писи Камушкина (Кинга Рыбникова), Абеля, Вия, Бегуна... «Сон вождя», «Сон гауляйтера», «Хочу ебаться», «Не хочу ебаться». В августе 1999-го я нашел в Москве бункер и подал заявление о вступлении в партию.

Об акциях

Мы провели первую акцию прямого действия в Нижнем (побили булыжниками местный «Макдоналдс» в здании бывшего книжного магазина). Только и ждали возможности проявить себя на какой-нибудь федеральной акции. Закономерно я оказался в Латвии. Моя группа выехала поздно. Контора сдала нас с потрохами; в рижских газетах писали: «К нам едут известные международные террористы Тишин, Колесников, Шамазов». Все силы местных охранителей были мобилизованы, я к тому же сломал бедро, неудачно спрыгнув с поезда на полном ходу.

О тюрьме

Морально я был готов к посадке. В начале нулевого года я обитал в бункере, там шли обсуждения, кто как сидел. У меня еще в 1996-м братик побывал в Матросской Тишине. Вообще, все эти вещи были в субкультуре конца 1990-х — начала 2000-х. Когда оказался в этой среде, прекрасно понимал, как себя вести. У меня был свой кодекс чести, и он оказался правильным в латвийской тюрьме. Там не было авторитетных зеков, воров в законе. Или они были из России и Белоруссии и держались в стороне. Тюрьма была беспредельной — в плане бизнеса, возможностей уйти от наказаний через деньги. Мне повезло, что я попал сначала в тюремную больницу в Ригу, там плотно общался со смотрящим — он тоже был из России. Мне помогали, рассказывали, кого держаться. Всего провел там семь с половиной месяцев. После тюрьмы стал организованнее. А пока сидел, творчеством занимался. Стихи писал на заказ, они до сих пор гуляют по тюремным тетрадкам. Как-то один зек, которому я написал стихи, сказал: «Круче, чем ″Владимирский централ″». Это высшая похвала моего творчества.

Куда делись нацболы

Нацболы проникли практически во все сферы жизни современного молодого человека в Нижнем Новгороде; проще указать, где не ощущается нашего присутствия. Грубо говоря, определенный период мы действовали как самостоятельные политики, сохраняя не всякому заметную структуру. Когда настанет час, этот скелет стремительно обрастет мышцами, в роли которых пока выступают беспартийные гражданские активисты.

Cобытия 1993 года —
В октябре войска, подчиненные президенту Ельцину, расстреляли здание оппозиционного Верховного Совета. Некоторые эксперты считают это концом парламентаризма в России.

Контора —
российские спецслужбы. Название родилось еще в СССР, где КГБ расшифровали как Контора глубокого бурения или Комитет глубокого бурения

Как пришел в НБП

В начале 1995 года узнал о существовании партии. Присматривался очень долго — года два. Долгое время не чувствовал ее своей. По возможности приобретал «Лимонку». Потом пришел, увидел этих людей и понял, что это мои братья. Даже не в идеологическом смысле, а больше в человеческом.

Об акциях прямого действия

Первые четыре года НБП строилась как структура. После этого мы пять раз безуспешно подавали на регистрацию. Первая акция прямого действия случилась после того, как нам дважды отказали. Важно понять: не нас запретили, потому что мы такие акции стали устраивать, а мы такие акции устраивали, потому что хотели зарегистрироваться. Либералы были не против того, что репрессивный аппарат Путина прессует нацболов. Более того, они этому аплодировали, хотя и не афишировали. К сожалению, это так.

О запрете

За годы у нас образовались плотнейшие человеческие связи. Все женаты друг на друге. Запрещена партия или нет, не имеет значения. Нельзя же человека запретить. Мы успели до Алтайского дела превратиться в такое сообщество. До него запрет был бы невозможен еще и потому, что закон об экстремизме был принят только в 2002 году. Возможно, он появился из-за нас. Мы оказались первой и единственной политической партией, запрещенной в России. Еще «Хизб ут-Тахрир», но это мусульманская организация. Мы запрет выполнили. Юридическое лицо было свернуто.

О тюрьме

У человека, который побывал в тюрьме, немного меняется отношение к гражданским правам.

О программе партии

В экономике, безусловно, левая программа — вплоть до национализации сырьевых ресурсов. В области гражданских прав, я думаю, нацболы либеральнее любых либералов. А в области внешней политики мы националисты в смысле национальных интересов. Я не разделяю иллюзии некоторых людей, которые думают, что мир такой улыбчивый, смеются: «Госдеп, Госдеп». Ничего смешного. В этой части я считаю, как Путин. Или он считает, как я.

О нашистах

Они списали свою организацию с нашей, только мы это делали честно, связывали с этим свою судьбу и за свой базар отвечали. А они, как мы знаем, делают это за бабки и за карьеру. Это большая разница.

Куда делись нацболы

Нацбол — это не столько принадлежность к какой-то организации, это скорее психотип пассионарного энергичного человека. Я, например, с улыбкой считаю нацболами казаков батьки Махно, якобинцев и исторических большевиков.

Алтайское дело —
В апреле 2001 года Эдуард Лимонов, Сергей Аксенов и еще шесть человек были задержаны в алтайском селе Банное по обвинению в подготовке вооруженного вторжения в Северный Казахстан

«Хизб ут-Тахрир аль-Ислами» —
международная исламская организация. Выступает за восстановление религиозно-политической системы халифата времен пророка Мухаммеда. В США и многих странах Европы до сих пор не признана террористической. В России считается таковой с 2003 года.

Как пришел в НБП

Сначала я оказался у Удальцова в «Авангарде красной молодежи». Мы опоздали с другом на «Антикап», а нацболы ушли уже, так я и попал в АКМ. Но, посмотрев на тех и других, понял, что Удальцов просто копирует. А вторичное мне не нужно. В марте 2005 года нажал на сайте НБП кнопочку «Вступить».

Об акциях

В 2008-м захватывали приемную МИД. Там было просто: заходишь на первый этаж и идешь в кабинет. В РЖД было интереснее. Заходим, перепрыгиваем через турникеты. Коридоры, помню, все в зеркалах. Я добежал до лестницы, поднялся: а там три коридора в разные стороны идут. Надо сориентироваться, но я разобрался. Иду, считаю кабинеты. Раз, два, три. Заходим, там сидит Якунин. Залезаем на стол, он молчит, а потом уходит. Мы листовки положили на стол и приковались через окно наручниками. Страшно не было. Было важно все доделать до конца. Если бы мы взялись убить Путина, мы бы это сделали.

О полиции

У нас же полицейское государство; меня серьезно раз пять били в милиции. Не знаю ни одного нормального мента, кроме чувака из Тверского ОВД, который разрешает еду передавать задержанным, да и про него не могу точно сказать.

О жизни

Живу по вписке. Деньги зарабатываю мытьем окон. Пятнадцати тысяч в месяц за глаза хватает. Деньги нужны на проездной, телефон, интернет. Джинсы и кроссовки раз в год покупаю. Надо быть проще. Потребление убивает.
В конце 2010 года я стал лидером московского отделения. Я тогда начал предлагать как-то расширить деятельность, и мне сказали: «Теперь ты тут самый главный». А выступать на собраниях не люблю. Мне нравится решать конкретные вопросы.

Куда делись нацболы

Никуда они не исчезли, остались. Те, кто приходят сейчас в «Другую Россию», давно общаются и тоже становятся нацболами. Нацбол — это определенный тип личности. Они всегда есть, всегда будут. Только иногда собираются вместе, а иногда по одному существуют. Да, нынешняя молодежь не очень знает, кто такие нацболы, но Лимонова все знают. Даже молодежь.

«Авангарде красной молодежи» —
изначально, с 1999 года, молодежное крыло «Трудовой России» Виктора Анпилова, новой коммунистической партии, возникшей после запрета КПСС в 1991 году. Лидером «Авангарда» стал Сергей Удальцов. После отмежевания от анпиловцев самостоятельная леворадикальная организация. В 2008 году стала ядром при формировании «Левого фронта», главная задача которого — построение в России социализма.

«Антикап» —
марш радикальной левой молодежи

Владимир Иванович Якунин —
председатель ОАО РЖД

Я никогда не был нацболом, хотя по ошибке меня часто к ним причисляют. В 2001 году я отдал Лимонову свою премию «Дебют». Случился скандал.

В бункер я впервые попал в 14 лет. Было интересно, хотя и страшно: опасался, что там маньяки-перверты. Под сводами постоянно стоял гогот. Говорили о культуре, литературе, музыке. И о политике, конечно. Бухали, пока не ввели сухой закон. Концерты бывали; например, Ревякин приходил из «Калинова моста». Тот бункер выделили власти Москвы, и на страницах «Лимонки» почти не трогали Лужкова — видимо, из благодарности.

Лимонов — больше художник, чем политик. И НБП — больше артистический проект. Ему надо было пойти на компромиссы не в конце нулевых, а еще в 90-е, когда он рвался к власти и хотел стать депутатом. И мог бы, кстати, он же был в теневом правительстве Жириновского в 1992 году. А в 1993 году его обещал поддержать Зюганов по одномандатному округу, но кинул. Лимонов ему этого до сих пор простить не может. Об этом сейчас мало кто помнит, но в «Лимонке» во время Первой чеченской войны появился портрет Ельцина на последней странице и подпись «Так держать, президент!».

С начала нулевых у нас была установка на авторитарность. Власть бросила огромные силы, чтобы выжечь эту партию и в итоге создала мучеников. Тут Лимонов прав: с ними обошлись как с первыми христианами. Вывозили на кладбища, имитировали расстрелы. Несколько человек погибли. Запрет все же добил партию. Запретили имя, запретили флаг, запретили газету, запретили помещение.

Я сейчас приехал из поселка Чистые Боры в Костромской области, встречался там со школьниками. И одна девочка, похожая на мальчика, рассказала мне, что создала в «ВКонтакте» «боевую оппозиционную группу». В НБП были такие же. Желающие реализоваться в основном из провинции. Они строили лестницу горнюю к мученичеству. Шли за смыслом, чтобы жизнь была красивой и чтобы соль была. И такие будут появляться снова и снова. Но это был проект, как у Летова, «заранее обреченный на полнейший провал».

Первая чеченская война —
неофициальное название боевых действий в ряде российских регионов на Северном Кавказе в 1994–1996 годах, направленных на «восстановление конституционного порядка», то есть на возвращение Чечни в состав Федерации. Сопровождалась значительными потерями среди гражданского населения и этническими чистками. Завершилась Хасавюртовскими соглашениями, предоставившими Чечне де-факто независимость.

«Заранее обреченный на полнейший провал» —
неточная цитата из песни Летова «Государство».

В общей сложности нацболы получили 170 лет тюрьмы. Задумайтесь: они отсидели за нашу и вашу свободу. Даже у советских диссидентов столько не было, не говоря уже о европейских радикалах.
То, что происходило зимой от Болотной до Пушкинской, метафизически связано с нацболами, которые приучали к тому, что государство не сакрально. И если оно подло, с ним можно поступать агрессивным образом. У большинства ведь привычка к политической активности атрофировалась. Но надо сказать, что уроки нацбольского движения не были усвоены. Власть не понимает стояния. Скажем так, нацболы — это детонатор. Если держать его в стороне, взрыва не произойдет.

Если начнется реальное противостояние, нацболы вернут себе имя. Это вопрос двух-трех месяцев. Будет ли что-то происходить? Вопрос в том, насколько быстро выходившие на митинги люди дорастут до уровня взрослого национал-большевика. Мирно ходить и мирно кричать лучше, чем мирно стоять. Или захватить администрацию президента — тоже мирно.

Саньке сейчас 36-40 — это пик для мужчины. С ним ничего не случилось, как ничего не случилось с бойцами Гражданской войны, которые в Отечественную войну были еще не очень постаревшие. Он притаился, немного подустал. Года три назад сидел в тюрьме, орал, что государство недееспособно, а голос уходил в пустоту. И он испытывал тихое разочарование в людях. И вдруг началась болотная история, он получил новый импульс. Значит, мы были правы и люди поняли то, что мы говорили еще десять лет назад: «Эти выборы — фарс».

Ценность партии и ее магия в том, что костяк никуда не делся. Произошло переформатирование из боевого отряда в политическую организацию. Сейчас это орден опытных политических бойцов. Это люди уже за 35. У них дети, у кого-то бизнес. Даже те, кто отошел от партии, воспринимают ее как лучшее в своей жизни. А молодые люди в «Другой России» вступают еще в ту, старую НБП — хотят стать частью мифа.

«Санькя» —
роман Захара Прилепина о молодом нацболе (2006, Ad Marginem)