Воскресная библиотека:

Пролетарии всех стран, не размножайтесь!

Как произошла сексуальная революция русской молодежи 1920-х годов?

В рубрике «Воскресная библиотека» мы каждую неделю печатаем фрагмент из книги, готовящейся к публикации в дружественном издательстве.

______________________________________

Серия издательства «НЛО» «Культура повседневности» пополнилась новым исследованием. Для своей книги «В кругу сверстников...», посвященной быту и культуре русской молодежи 1920-х годов, историк Александр Рожков переработал огромный массив фактического материала, включая недавно рассекреченные документы и дневниковые записи школьников, студентов и красноармейцев того времени.

ВОС публикует отрывок, из которого мы узнаем, как изменились отношения полов после революции. Если в 80-х годах прошлого века, как мы помним, никакого секса в наших краях уже не было, то в 20-х, оказывается, его было многовато. Основной проблемой стала объективизация женщин: любая студентка считалась товарищами по вузу всего лишь «предметом широкого потребления».

Александр Рожков

— доктор исторических наук. Область научных интересов — историческая антропология, социальная и ювенальная история и культура повседневности.

«Новое литературное обозрение»

— издательство интеллектуальной литературы, созданное в 1992 году на пике демократических реформ. Сегодня один из лидеров рынка гуманитарной литературы помимо книг издает журналы «Новое литературное обозрение», «Неприкосновенный запас» и «Теория моды», 29 книжных серий, проводит две ежегодных научных конференции — Большие и Малые Банные чтения и ведет специальный проект «Культура повседневности».

Александр Рожков

В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов

«Новое литературное обозрение», 2014.

«Пролетарии всех стран, не размножайтесь!»

Оригинальный лозунг, ставший заголовком этого параграфа, принадлежит преподавателю туапсинского техникума, активно проповедовавшему среди студентов половое воздержание. Нереальность данного благого пожелания педагога в адрес студенческого поколения, ощутившего бурный поток сексуальной свободы, очевидна. В отличие от школы, вузовская жизнь формировала намного больше потребностей и возможностей для удовлетворения студентами своего либидо. По данным Ласса, свое отношение к противоположному полу в результате совместного обучения в вузе изменили 38,5% студентов и 31,8% студенток. Однако из этой части студенчества у 59% половая жизнь в результате совместного обучения ослабла и только у 41% усилилась. Типичными были такие мнения студентов об атмосфере совместного обучения в высшей школе:

Студентка 1 курса: «В школах профессиональных принят флирт, особенно отличаются Изо (художественные вузы. — А.Р.); товарищества нет, и это влияет разлагающе. На предметах любовные записки, в мастерских — томные глаза и соответствующие беседы». Студент 3 курса: «К чему совместные занятия в вузах? Даже жена при совместных занятиях влияет настолько, что ослабевает внимание, и мысли незаметно начинают вращаться вокруг женской красивой фигуры, полового акта и т.д.».

В условиях такой системы обучения приходилось перестраиваться всем студентам. Особенно нелегко было привыкнуть к специфике студенческого быта и раскованным нравам городской жизни приехавшему в вуз из деревни крестьянину и жителю малого города. Глубже понять этот перелом в руральной и провинциальной психологии помогают откровения студента одесского и студентки харьковского вузов:

«Перемена местожительства (из деревни в город), где другие нравы, другие люди, заставила уцелевшее от деревни припрятать, скрыть, потому что здесь смеются над половой невинностью, над незнанием того, что в городе десятилетним мальчишкой постигнуто в совершенстве; пыль и грязь города, его нравственный разврат не дает стать “аскетом”... и нельзя отвернуться от накрашенных увлекающих девиц, которые в соответствии с последней модой костюма делают вызов дремлющим чувствам и глумятся над ними, когда узнают о твоих идеалах».

«Семьи у меня нет, я с ней порвала давно. Выросла я на людях, среди товарищей. Пока я училась на рабфаке, вопросы любви шли мимо меня. <...> С поступлением в вуз жизнь моя резко изменилась. Я переехала в большой город, в новую обстановку, и новые товарищи по учению и общежитию оказались совсем другими. Я столкнулась с тем, что в большинстве студенты смотрят на студенток, как на предмет широкого потребления. Видят в них только женщину и “крутят любовь”, не любя. Бывают случаи, когда ребята ходят ночевать в женские комнаты. Я сторонюсь всего этого. <...> Мои товарки, начинающие жить половой жизнью... легко сходятся и расстаются, и без всякого морального угнетения делают аборты. <...> Весь ужас в том, что делается это повседневно, буднично и просто, и все к этому привыкли».

Среди студенчества тех лет широко были распространены добрачные и внебрачные связи. Почти 75% студентов лишились невинности до 20 лет. Особой интенсивностью отличался возраст 17–20 лет, в течение которого 46,8% мужчин начинали постоянную половую жизнь. У женщин этот пик приходился на возраст от 18 лет до 21 года. Показательно, что в сексуальных практиках студенчества не было классовых и партийных различий: 90% студентов-коммунистов жили активной половой жизнью, 40% из них пользовались услугами проституток. Судя по некоторым опросам студентов, примерно половина из них не признавала любви, хотя две трети студиозусов испытывали любовные переживания. Известно, что в одном из вузов едва не состоялась настоящая дуэль с секундантами между двумя студентами, не поделившими между собой девушку. Между тем слушатель московского рабфака В. Никитин писал в анкете о быте: «Любовь (рабфаковцы) отвергают и считают ее глупостью и мальчишеством. Признают ее лишь с точки зрения полового общения». Подавляющая часть студенчества (в среднем 85%) была склонна к половой близости.

Вполне естественно, что взгляды юношей и девушек на эту проблему нередко были противоположными. Находим в анкетах две крайние точки зрения:

Студент 2 курса: «Основа любви — это половое влечение двух субъектов друг к другу. Если в половых отношениях наступает какое-либо недоразумение, то вся поэтическая надстройка рухнет». Студентка 3 курса: «Живу 2 года с лучшим другом, при взаимной любви половых отношений у нас нет. Оба совершенно здоровы. Нахожу, что настоящая человеческая любовь — вне половой близости; половая близость может только нарушить гармонию между любящими».

Д. Ласс установил, что студенты второй половины 1920-х годов начинали половую жизнь несколько раньше, чем студенты первых лет революции. Раньше всех, уже в 13 лет, сексуальный дебют имели крестьяне, позже всех — представители мелкобуржуазных слоев. Преобладающее же большинство рабочих начинало постоянную половую жизнь в 18 лет, крестьян — в 19 лет, представителей непролетарского студенчества — в 20 лет. В женской среде были иные тенденции. Большинство крестьянок в постоянную сексуальную связь вступали в 18 лет, женщины мелкобуржуазных слоев — в 19 лет, а работницы еще позже — в 21–22 года. Побудительными факторами к сексуальному дебюту 31,5% студентов назвали потребность, вторым по значимости фактором вступления в половую жизнь у юношей было любопытство (19,4%). У женщин преобладали любовное влечение (47,3%) и любопытство (20,2%). Если объединить любовное влечение и взрыв страсти, то эти факторы в сумме были главными для 52,4% девушек и 25,8% юношей. Вывод о том, что девушки чаще вступали в интимную связь по любви и страсти, а юноши — по физиологической потребности и любопытству, отчасти подтверждается анализом сексуальных партнеров. Если у студенток первое половое сношение произошло с мужем (33%), женихом (26,1%), товарищем (22,5%) или знакомым (18%), то студенты начинали интимную жизнь преимущественно с незнакомыми крестьянскими и фабрично-заводскими женщинами (50%), многие из которых являлись завуалированными проститутками. С женой и невестой впервые вступали в связь в совокупности только 8,7% студентов, со знакомой девушкой — 13,1%. По сравнению с дореволюционной практикой, в 1920-е годы снизилось число лиц, имевших сексуальный дебют с домашней прислугой. Если в 1914 году 35,8% московских студентов начинали половую жизнь с прислуги, то в 1926-м среди одесских студентов таковых было всего 9,4%. Так же снизилась и обращаемость к проституткам. В 1914 году впервые познали тайны секса в публичных домах 42% студентов, в 1920–1922 годах этот показатель снизил- ся до 28%, а в 1926-м он составил всего 13,8%. Последние две тенденции можно объяснить как строжайшим запретом в 1920-е классических форм проституции (борделей и домов свиданий), так и резким снижением спроса на домашнюю прислугу.

Из источников складывается впечатление, что мужская часть студенчества в сексуальном поведении сегментировалась по трем основным категориям. Две крайние и очень малочисленные группы составляли «эротоманы» и «аскеты». К первым относились индивидуумы с ярко выраженным эротическим темпераментом, герои-любовники, для которых несексуальное общение с женщинами было немыслимо. Они составляли весьма незначительную часть студенчества и пользовались определенным авторитетом среди юношей, не об- ладавших заветными способностями «донжуанства». Впрочем, отношение к ним нередко было двойственным: многие студенты над ними посмеивались, хотя втайне и завидовали их «подвигам». Вторая категория, состоявшая преимущественно из «книжных червей», также была представлена одиночками. Они демонстрировали полную индифферентность к женскому полу, сосредоточивались на учебе и научной работе. На них обычно студенчество смотрело как на чудаков, и нередко эта категория студентов становилась объектом насмешек и розыгрышей. Остальное большинство студентов демонстрировало «нормальное» для данной социальной группы половое поведение — непродолжительные романы по взаимному влечению. Обычно партнеры находились в самой студенческой среде. Эти романы не обязательно завершались половой связью, и далеко не всегда роман прекращался после коитуса. С другой стороны, такие отношения устраивали не всех:

«Наши студентки в большинстве своем еще “кисейновидные” существа, за которыми надо поухаживать, в театр сводить... От разговора с ними стошнить может. За “стоящими” увиваются сотнями. Следовательно, на это дело опять нужно время, а его жалко... И ежели уж дорвешься до какой-либо, то тут не до “товарищества”, а как бы поскорее подмять и удовлетворить свою похоть».

Многим студентам был присущ брутальный тип поведения в отношениях с прекрасным полом. В ходу среди значительной части студенчества была распространена циничная формула: «Сила любви прямо пропорциональна сопротивлению материала, то есть, сопротивлению женщины». «Красные донжуаны» не пели своим возлюбленным серенад, не сочиняли стихов в надежде очаровать наивную крестьянку. В основу своей тактики соблазна они ставили политграмоту и лозунг раскрепощения женщины, причем такая тактика нередко приносила им успех. Одним из представителей этой генерации покорителей женских сердец был московский студент Б. Богданов. Имея в разных городах двух жен с детьми, он завел третий роман с доверчивой студенткой. Его жизненным кредо было обладание 12-этажным домом, в котором на каждом этаже должно жить по жене. Неудивительно, что очередная девушка Бориса была шокирована, когда узнала, что она занимает всего лишь третий этаж, а ему нужны женщины, которые «обладают искусством косметики, умеют обнажаться и глядеть в глаза». Впрочем, юноши с таким типом поведения часто стремились продемонстрировать свое превосходство над женщиной не столько перед противоположным полом, сколько перед другими представителями своего пола. Один из ловеласов бравировал перед товарищами своими любовными похождениями:

«Пойдешь, бывало, на вечер или еще куда, тут тебе и воля. Иногда неудача. Ерепенится иная стерва, хоть и хороша, да бросишь, потому что с такой все равно ничего не выйдет. Ну а с другой девкой пойдешь в сад, луна и все такое. А там, конечно, слово за слово — ну и в “дамки”. — “А как же с алиментами?” — спрашивали иные, неискушенные в такой любви. — “Чудачье, вы сделайте так, чтобы волк был сыт и овца цела. Бери от жизни все, что можно. Что сорвал, то твое. Я вот и счет давно утерял, скольких девушек перелюбил. Тут необходимо уменье, быстрота и натиск!”»

У части ловеласов были довольно болезненные мотивы такой стратегии полового поведения. Здесь могли играть решающую роль негативный опыт сексуального дебюта, перенесенные обиды, неудачи, которые теперь проецировались на весь женский пол. Вероятно, сильный комплекс сексуального неудачника двигал одним студентом I МГУ, который поступил в вуз с целью доказать женщинам свою состоятельность. Наступив ногой на многочисленные «трофеи» в виде женского белья, он откровенничал:

«Когда я был рабочим, меня интеллигентные девчата отталкивали, принимали меня за нуль, деленный на бесконечность, а это каждого заденет за сердце, ну, я и решил отомстить, из желания мщения я и стал учиться. Теперь они мне доступны, и я мщу. <...> Теперь, когда с каждым годом я лезу все выше по тарифной сетке, то мне становятся доступными даже те, о которых, будучи рабочим, я не смел и мечтать. Женщины все-таки любят, чтобы объект их внимания занимал хорошее общественное положение, а у меня еще, говорят, и рожа не плохая».

Среди исследователей до сих пор нет единого мнения о том, насколько радикальными были изменения в установках на сексуальное поведение у студенчества 20-х. Взгляды ученых расходятся в вопросе о наличии признаков, позволяющих говорить вообще о реальности сексуальной революции в студенческой среде. Обратим внимание на два основных подхода к данной проблеме. Ш. Фицпатрик, признавая освободительное влияние революции в безоговорочном принятии студентами незарегистрированного брака, развода и аборта, в то же время ставит под сомнение тезис о сексуальной революции в студенческих рядах. Она считает, что сексуальные практики студентов «свидетельствуют скорее о живучести традиционных сексуальных стандартов, включая мужское господство и осторожное женское целомудрие, чем об освободительной сексуальной революции». С.И. Голод, напротив, считает, что данные социологических опросов 1920-х свидетельствуют о разрушении традиционных норм и ценностей в молодежной среде. Однако он уточняет, что принесенная революцией 1917 года «сексуальная свобода» была «свободой от», а не «свободой для», то есть она, скорее, разрушала старые нормы и ценности, чем конституировала новые. По его мнению, эта «негативная» свобода была паллиативна, потому что студенческая молодежь освободилась от некоторых прежних норм и ограничений, но не знала, что делать с такой свободой.

Если не учитывать терминологические расхождения насчет «живучести» и «разрушения» традиционных ценностей, можно считать эти взгляды не столь уж взаимоисключающими. Скорее, мы имеем дело всего лишь с разными смысловыми оттенками и экспектациями относительно содержания термина «сексуальная революция», с различными ее «идеально-типическими» моделями. Очевидно, для Голода сексуальная революция заключалась прежде всего в расширении сексуальной свободы молодежи, в попытке ухода ее от прежних пуританских норм; для Фицпатрик — в кардинальном разрыве с существовавшими в России традициями сексуальной культуры (иначе как тогда понимать ее тезис о мужском господстве и женском целомудрии). Если Голод увидел признаки сексуальной революции, главным образом, в уходе от старых норм морали, то Фицпатрик сомневается в реальном существовании этой революции, не увидев, к каким новым стандартам сексуальной жизни она привела. Между тем, признавая ментальный переворот студентов в отношении свободы брачных отношений, известный американский историк тем самым фактически подтверждает наличие важного признака сексуальной революции.