Советы подросткам, входящим во взрослую жизнь

Вот и закончилась беззаботная пора детства! Прошел последний звонок. Не всем он запомнился таким, как хотелось бы. Теперь одна надежда — на выпускной. Как одеться на бал, совратить парня и избежать участия в спектакле, читайте в желтой рубрике «Последняя страничка». 

Сказаться больным.
 

Вызваться нарисовать афишу (тогда вас, может быть, освободят от выступления).
 

Сказать, что вы будете снимать спектакль на камеру и поэтому не сможете принять в нем участие.
 

Сказать, что ваш папа дал денег на починку туалета на втором этаже и вы вправе делать все, что захотите.
 

Если вас все-таки заставили «хотя бы выйти на последнюю песню», надо просто открывать рот и без звука произносить «сорок два, сорок восемь» — создастся ощущение, что вы тоже поете.

На корабле (в программу входят тамада и дискотека).
 

Поехать в лес на шашлыки (можно «случайно» забыть свой спальный мешок — тогда вы сможете спать в одном мешке вместе с тем, в кого были влюблены все 11 лет школы и стеснялись в этом признаться).
 

Если вы мизантроп, можно пойти домой, запереться одному в комнате и сидеть там всю ночь, осознавая свою исключительность.
 

Пойти всем вместе в «Макдоналдс» и съесть там чизбургер.
 

Пойти с лучшим другом вдвоем в парк и говорить всю ночь об ужасах и радостях дефлорации.

По дороге на праздничную вечеринку дать ему один наушник, чтобы послушать песню вместе с ним в метро.
 

Весь вечер говорить ему: «Я не такая».
 

Постараться говорить с ним на мужские темы (например, за какую футбольную команду он болеет). Главное — не переборщить.
 

Ненавязчиво взять его за руку по дороге на причал.
 

Стоя на палубе прогулочного кораблика и слушая плеск волн, нежно поцеловать его в щеку, а потом, как бы смутившись, убежать. 
 

Здравствуйте, редакция w-o-s.ru!
 

Узнав о том, что вы нуждаетесь в жрицах, немедленно уселась строчить сей опус. Тешу себя надеждой, что вы оцените мое стремление вам помочь и поместите-таки мое лицо на последнюю страничку.

Зовут меня Наталия. Талантов явных не имею, о чем регулярно сокрушаюсь ночами. Зато у меня есть диковинная суперспособность смертельно серьезно влюбляться в героев книг и фильмов, отчего часто страдаю от неразделенной любви и пью валокордин. Еще я придумываю странных персонажей навроде приемщицы стеклотары Таисии, что по субботам питается исключительно жареной мойвой. Как-то так. Фото прилагается.
 

Навсегда ваша, Романова Наташа

Александр

Василий

Ирина

Георгий

Ефим

Макар

Сергей

Юрий

нова и снова перелистываю эти жалкие воспоминания и все допытываюсь у самого себя, не оттуда ли, не из блеска ли того далекого лета пошла трещина через всю мою жизнь. Или, может быть, острое мое увлечение этим ребенком было лишь первым признаком врожденного извращения? Когда стараюсь
разобраться в былых желаниях, намерениях, действиях, я поддаюсь некоему обратному воображению, питающему аналитическую способность возможностями безграничными, так что всякий представляющийся мне прошлый путь делится без конца на развилины в одуряюще сложной перспективе памяти. Я уверен все же, что волшебным и роковым образом Лолита началась с Аннабеллы.

Знаю и то, что смерть Аннабеллы закрепила неудовлетворенность того бредового лета и сделалась препятствием для всякой другой любви в течение
холодных лет моей юности. Духовное и телесное сливалось в нашей любви в такой совершенной мере, какая и не снилась нынешним на все просто смотрящим подросткам с их нехитрыми чувствами и штампованными мозгами. Долго после ее смерти я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои. Задолго до нашей встречи у нас бывали одинаковые сны. Мы сличали вехи. Находили черты странного сходства. В июне одного и того же года (1919-го) к ней в дом и ко мне в дом, в двух несмежных странах, впорхнула чья-то канарейка. O, Лолита, если б ты
меня любила так!

Я приберег к концу рассказа об Аннабелле описание нашего плачевного первого свидания. Однажды поздно вечером ей удалось обмануть злостную бдительность родителей. В рощице нервных, тонколистых мимоз, позади виллы, мы нашли себе место на развалинах низкой каменной стены. В темноте, сквозь нежные деревца виднелись арабески освещенных окон виллы — которые теперь, слегка подправленные цветными чернилами чувствительной памяти, я сравнил бы с игральными картами (отчасти, может быть, потому, что неприятель играл там в бридж). Она вздрагивала и подергивалась, пока я целовал ее в уголок полураскрытых губ и в горячую мочку уха. Россыпь звезд бледно горела над нами промеж силуэтов удлиненных листьев: эта отзывчивая бездна казалась столь же обнаженной, как была она под своим легким платьицем. На фоне неба со странной ясностью так выделялось ее лицо, точно от него исходило собственное слабое сияние. Ее ноги, ее прелестные оживленные ноги, были не слишком тесно сжаты, и когда моя рука нашла то, чего искала, выражение какой-то русалочьей мечтательности — не то боль, не то наслаждение — появилось на ее детском лице. Сидя чуть выше меня, она в одинокой своей неге тянулась к моим губам, причем голова ее склонялась сонным, томным движением, которое было почти страдальческим, а ее голые коленки ловили, сжимали мою
кисть, и снова слабели. Ее дрожащий рот, кривясь от горечи таинственного зелья, с легким придыханием приближался к моему лицу. Она старалась унять боль любви тем, что резко терла свои сухие губы о мои, но вдруг отклонялась с порывистым взмахом кудрей, а затем опять сумрачно льнула и позволяла мне питаться ее раскрытыми устами, меж тем как я, великодушно готовый ей подарить все — мое сердце, горло, внутренности, — давал ей держать в неловком кулачке скипетр моей страсти.

Помню запах какой-то пудры — которую она, кажется, крала у испанской горничной матери — сладковатый, дешевый, мускусный душок. Он сливался с ее собственным бисквитным запахом, и внезапно чаша моих чувств наполнилась до краев, неожиданная суматоха под ближним кустом помешала им перелиться. Мы застыли и с болезненным содроганием в жилах прислушались к шуму, произведенному, вероятно, всего лишь охотившейся кошкой. Но одновременно, увы, со стороны дома раздался голос госпожи Ли, звавший дочь с дико нарастающими перекатами, и доктор Купер тяжело прохромал с веранды в сад. Но эта мимозовая заросль, туман звезд, озноб, огонь, медовая роса и моя мука остались со мной, и эта девочка с наглаженными морем ногами и пламенным языком с той поры преследовала меня неотвязно — покуда наконец двадцать четыре года спустя я не рассеял наваждения, воскресив ее в другой.

Владимир Набоков. Лолита