Воскресная библиотека: Скрепы и подпорки разрушающегося дома

В рубрике «Воскресная библиотека» мы каждую неделю печатаем фрагмент из книги, готовящейся к публикации в дружественном издательстве.

16 мая в Государственной Третьяковской галерее открылась масштабная ретроспектива работ Пригова-художника. А в издательстве «Новое литературное обозрение» выходит сборник, представляющий собой сплошное личное высказывание Пригова-писателя, транскрипцию диалогов, которые велись им с соратниками на протяжении десятилетия. Фрагменты этих бесед станут подспорьем в попытке представить феномен «Дмитрий Александрович Пригов» в его культурном и человеческом измерении. W→O→S публикует отрывок, в котором писатель-концептуалист рассуждает о бесконечном множестве разных Россий.

Д. А. Пригов. Двадцать один разговор и одно дружеское послание

Составитель Сергей Шаповал

«Новое литературное обозрение», 2014.

*Об авторе

Дмитрий Александрович Пригов ( 5 ноября 1940 — 16 июля 2007) — известный поэт, прозаик и художник, лидер и теоретик московского концептуализма, лауреат Пушкинской премии (1993) и премии им. Бориса Пастернака (2002).

**Об издательстве

«Новое литературное обозрение» — издательство интеллектуальной литературы, созданное в 1992 году на пике демократических реформ. Сегодня «НЛО» — один из лидеров рынка гуманитарной литературы: помимо 29 книжных серий, среди которых следует отметить специальный проект «Культура повседневности», оно издает журналы «Новое литературное обозрение», «Неприкосновенный запас» и «Теория моды» и ежегодно проводит две научные конференции: «Большие Банные чтения» и «Малые Банные чтения».

«У нас постмодернистское государство»

— Дмитрий Александрович, ужасающий случай в Челябинске*, с одной стороны, вызвал разговоры о необходимости политического и административного реагирования, с другой — констатацию культурного одичания. Как вы смотрите на случившееся?

Разница между дедовщиной в прошлом и сегодня заключается в том, что раньше о ней не говорили, а теперь иногда говорят.

— Но те, кто служил в советские времена, утверждают, что такого, как сейчас, раньше не было.

Какого — такого? Различать в дедовщине более и менее ужасное бессмысленно. Это принцип отношений, основанный на насилии. Бывают люди сильные духом, они могут жить и без ног, а есть такие, которые могут повеситься оттого, что их оскорбляют каждый день. Армия презентует самые крутые отношения, существующие в обществе. Это мужской коллектив, в котором всегда есть насилие. Для того в армии и существует иерархия, чтобы институализировать насилие. Право на него предоставляется офицерам, которые применяют насилие с определенной целью и в определенных рамках. Распространение дедовщины говорит о том, что армия не может держаться на своей структуре, она вынуждена прибегать к неформальным механизмам структурирования. В принципе при критическом ослаблении авторитета или финансового насыщения офицеров «деды» могут стать начальниками — ни полковник, ни министр не смогут им указывать. Офицер перестанет отличаться от «деда» разве что старыми регалиями. Но утратившие смысл регалии позволяют издеваться и над офицером.

Это проблема многоуровневая, прежде всего антропологическая. Действительно, любой мужской коллектив, в котором не требуется особого интеллектуализма или преимущества душевных свойств, порождает такую систему взаимоотношений, где обязательно возобладает грубая сила. Это проблема и социальная: в обществе царят коррупция и незаконные механизмы захвата власти, что находит свое проявление и в армии. В одной точке сходятся много факторов.

* Речь о «случае рядового Сычева». Андрей Сычев в 2005–2006 гг. проходил службу по призыву в батальоне обеспечения Челябинского танкового училища. Служил в звании рядового. В новогоднюю ночь 2006 г. Сычев подвергся издевательствам со стороны сержанта Сивякова, который, находясь в состоянии алкогольного опьянения, заставил потерпевшего в ночь на 1 января несколько часов просидеть в позе «глубокого полуприседа». После этого у рядового Сычева возник тромбофлебит, последовали гангрена и сепсис,    врачи челябинской больницы скорой помощи ампутировали ему ноги и половые органы.

— Но о культурном одичании вы говорить не склонны?

Нет, я бы сказал о другом. Вся советская жизнь была построена на страхе перед начальством. Школьник был существом подчиненным, он боялся всех. Поэтому в армию приходили люди с внедренным страхом перед начальниками и общим представлением о дисциплине. Сейчас этот элемент в значительной степени исчез, а взамен ничего не появилось. Все остальное сохраняется в прежнем виде. На девяносто процентов советская армия состояла из людей такого же культурного уровня, что и сейчас. Говорят о нарастающей сегодня жестокости, но во времена моей молодости на любой пригородной танцплощадке в выходные не обходилось без трупов. Я не вижу одичания. Более того, я не думаю, что необразованные люди являются самыми жестокими. Российский бизнес наполовину делался недавними научными сотрудниками с учеными степенями, что позволяло им отстреливать друг друга не хуже, чем это делают воры в законе.

— Один из самых продуктивных методов, позволяющих понять, что происходит со страной, — это сравнение. Если мы возьмем среднего западного и нашего человека, мы обнаружим серьезный водораздел. Западный человек, в отличие от нашего, демонстрирует вменяемое отношение к прошлому, к происходящему, знает, как отреагировать на то или иное событие. А ведь в массе своей это едва образованные люди, которые любят смотреть телевизор и пить пиво.

Они смотрят телевизор и пьют пиво, но меньше всего они думают о государстве и власти, не идентифицируя себя ни с государством, ни с властью. Эту идентификацию они находят в гражданском обществе. Власть заражена бациллой захвата всей территории жизни, поэтому в западных обществах соответствующее отношение к начальству, к полиции, поэтому власть меняется часто. Наша пестрая история говорит о том, что в умах нет единой России — одновременно существуют сорок Россий, причем они сосуществуют немирно. Для кого-то хороша сегодняшняя Россия, для кого-то советская, монархисты ненавидят советскую власть; Дугин считает, что Пушкин испортил русский язык; кто-то убежден, что христианство сгубило Россию. Так можно уйти в самые глубины. Главное — нет единого российского стержня. России как таковой нет, кто захватывает прошлое, такой Россия и становится. Посему объединить людей практически невозможно. Да и ни одно государство, кроме России, не пытается объединить нацию на платформе великого прошлого.

— Недавно состоялась большая пресс-конференция президента, вы увидели там что-нибудь новое?

Ничего нового, было укрепление старого. Говорение не соответствует деланию — это основной тип поведения власти. Причем это не означает, что человек, собираясь на пресс-конференцию, говорит себе: сейчас я буду им врать. Сегодняшняя власть очень легко впадает в любой дискурс, такова ее отличительная особенность. Это по-настоящему постмодернистская власть. Сталин олицетворял модернистскую власть, у него был один высокий тотальный язык, который описывал истину. Сейчас власть, обращаясь к одному слою, говорит, что поддерживает открытый рынок, к другому — что должны победить национальные ценности, к третьему — что поддерживает права человека, к четвертому — что общественные организации разрушают общество. Владение дискурсами — это достижение времени. Недаром бывший министр внутренних дел Куликов назвал постмодернизм основной опасностью России.

— Только что завершилось формирование Общественной палаты, теперь можно иметь представление, кого президент считает элитой в нашем обществе. Что вы думаете об этом органе?

Это тоже многоуровневая проблема. Важно понимать, какой уровень в данном случае является основополагающим и решающим. Конечно, организация хороших людей, которые занимаются приятными делами, лучше, чем ничего. Однако в нынешнем раскладе больших политических игр она играет роль положительного противовеса всем прочим общественным организациям. Какие бы люди туда ни входили, она будет отыгрывать именно эту роль. Такая обще- ственная палата была бы неплоха, если бы существовало реальное гражданское общество. Оно является самостийным, туда идут люди, для которых существуют жизненно важные проблемы, другие люди пойдут в другие корпорации. А когда в одну организацию загоняются и Велихов, и Пугачева, девяносто процентов времени которых проходят в совершенно разных сферах, вряд ли они эффективно будут решать общие проблемы. Это будет представительный орган, основным правилом которого может стать советское: чем меньше работаешь, тем меньше вреда приносишь.

— Проблема элиты демонстрирует еще одну свою грань. Как показывают социологические опросы, понятие элиты люди неразрывно связывают с теми, у кого власть и деньги. На словосочетание «культурная элита» — реакции никакой. Как вы описали бы эволюцию элиты от советских времен до наших дней?

Люди дают абсолютно правильную оценку: сейчас действительно одна элита. В советское время существовали различные зоны престижности, попадание в которые вовсе не обязательно обеспечивал уровень материальной обеспеченности. Существовала партийно-государственная элита, отдельный мир составляла элита академическая, отчетливо выделялась университетская элита, о писательской элите не говорю. Но была еще элита андерграундная, на которую ориентировались и официальные власти. Скажем, с Владимовым обходились не как с рядовым гражданином — его делом занимались генералы, решение о его судьбе принималось в ЦК. Это было общество с престижностью культуры, политических, академических и образовательных занятий. В сущности, это общество XIX века. Когда оно разрушилось, престижными оказались лишь деньги и власть. Кто владеет ими — и есть элита.

— И что это означает?

Это означает, что общество засело в транзитности. Это состояние не очень комфортное, поэтому делаются попытки выбраться из него в некую псевдоморфозу империи. В реальности она осуществиться не может, поэтому совершаются поверхностные действия типа назначения губернаторов. Это напоминает скрепы и подпорки на разрушающемся доме: дома практически нет, а скрепы и подпорки остались. Действительно — постмодернистское государство.

2006