Цитата дня:
Фейсбучная скорбь

После серии терактов в Париже в «Фейсбуке» появилась функция раскрасить фотографию профиля цветами французского флага — в знак солидарности и скорби. Однако у многих возникло чувство своеобразной обиды за жертв других террористических атак, в память о которых пользователи социальных сетей не меняли свои юзерпики. Мы цитируем отрывок из материала «Кольты», которая попыталась объяснить, почему о погибших в Париже мы скорбим больше, чем о погибших в Кении.

Фейсбучная скорбь и воспитание чувств, Colta

Описание теракта в Кении в его записи содержит две существенные фактические ошибки. Во-первых, он пишет, будто расстреляны были студенты «христианской школы», в то время как в действительности нападению подверглось общежитие университета в провинциальном центре Гарисса , хотя террористы убивали действительно студентов-христиан, а мусульман не тронули. Во-вторых, он приводит непонятно откуда взятое число погибших: 217 , а на самом деле жертв было 148.

Нехитрая деконструкция приключений одной ошибки приводит вот к какому выводу: людям, которые стыдят тех, кто соболезнует французам, в том, что они равнодушны к смерти африканцев, до африканцев точно так же нет никакого дела, как и до французов. Если бы было, ошибка не пошла бы гулять так широко и невозбранно, ведь место и число жертв — самые базовые сведения, которые отличают минимальное знание о теракте от полного незнания. Хорошо, допустим, это не попало в информационное поле тогда, но сейчас-то, если страшная судьба кенийских студентов пробудила живое чувство, первым, простейшим действием было бы — постараться узнать о случившемся побольше, и тогда ретрансляции ошибки не было бы. Выходит, о бойне в Гариссе эти люди не только не знали, но не узнали и сейчас, и не желают знать. Претензии, меж тем, они предъявляют не себе.

Нам стоит поблагодарить жителя Красноярска, чья ошибка оказалась лакмусовой и позволяет пальцем указать на настоящий смысл обвинений в чрезмерной скорби из-за несчастья в Париже. Это не против избирательной чувствительности, а за неизбирательное бесчувствие.

К несчастью, это сильная позиция в принципе, а в России здесь и сейчас — в особенности.

Слов о том, что главной духовной скрепой нынче стал отказ от любой морали, от любых живых человеческих проявлений, маркируемых как слабость или лицемерие, написано уже так много, что нет нужды повторять. С другой стороны, живые человеческие проявления действительно в каком-то смысле несправедливы, необъективны — именно потому. что они живые и человеческие, эмоциональные, идут от сердца, а не от рассудка. Возможно, чувства — в принципе не тот предмет, к которому применимы понятия о справедливости.

Мы так устроены, что эмпатия, и в частности сострадание, тем сильнее, чем легче нам идентифицировать себя с жертвой, а идентифицировать себя тем проще, чем жертва нам ближе — лично, культурно, географически, информационно. В этом смысле, кстати, характерно, что из всех недавних масштабных несчастий, а их бывает несколько каждый месяц, самым удобным орудием для попреков оказался теракт в кенийском университете. Идея просвещения, идея образования для улучшения своей судьбы европейцу абсолютно близка и понятна, типаж «студент» — родной, все мы были студентами; конечно нечастных студентов особенно жалко.

Далее, эмпатия вирусна в медийном смысле слова и подчиняется всем медийным законам: разворачивающееся в прямом эфире ощущается резче, чем свершившийся факт, а способы горевать мы перенимаем друг у друга, и тем с большей готовностью, чем ближе они под рукой.

Совсем недавно, после крушения российского самолета, психолог Людмила Петрановская писала, что у нас нет выраженной в общепринятых ритуалах культуры переживания горя, как личного, так и коллективного. По ее мнению, это приводит к тому, что, испытав потрясение, мы не можем его прожить и превратить в ресурс, а «становимся немножко мертвыми». Ей неявно возражает Михаил Ратгауз: «упаковывая живое в тиражируемое», как флаги на аватарках и подсвеченные триколорами здания, пишет он, «убивая свою боль, ты убиваешь в себе настоящий вопрос, который тебя раздирает: что делать с этими смертями, с этой войной, с этим новым положением мира, как с ним распорядиться?».

Так ли это, мы не знаем. Исследований такого рода, кажется, нет. Можно представлять себе эмпатию как кошелек с деньгами, в котором тем меньше остается, чем больше «израсходовано» на ерунду, на флаг на аватарке. А можно — как подобие мышцы, которая тем сильнее, чем больше ее «качаешь», и тогда и аватарки, и цветы к посольству, и невозможность пойти спать в ночь с пятницы на субботу — не бог весть какое, но все же приращение человечности.

Воспитание навыка и защита своего права сострадать людям в беде.