Под паранджой.
Фаллические минареты на новой
выставке Айдан Салаховой

W-O-S В прошлом году на Венецианской биеннале вы уже сотрудничали с куратором Берал Мадрой. Тогда ваши работы были сняты с выставки по требованию азербайджанского президента.

— Берал просто очень хороший куратор. Вся логика экспозиции, разделение проекта на три части «Тело», «Руки» и «Объекты» — ее заслуга. О концепции и содержательном слое моих работ она может рассказать куда лучше меня самой.

W-O-S Как к вам относятся на исторической родине?

— В Баку я последний раз выставлялась в 2009 году. Меня там воспринимают как московскую азербайджанку. Кстати, в ММСИ можно будет увидеть «Троицу», которую я тогда привозила в Азербайджан.

W-O-S Вы сами как относитесь к Азербайджану?

— Если посмотрите на папины картины (отец Айдан — художник Таир Салахов — W-O-S), увидите, что пейзажи Баку очень строгие и аскетичные. Четкие тени, обрисовка домов, кубическая и очень простая архитектура. А внутри — ковры, восточные сладости и золото. И золота из этой культуры не выкинуть.

W-O-S Почему, вопреки восточному колориту, для проекта выбрано латинское название?

— Согласитесь, на латыни это очень красиво звучит.

W-O-S В анонсе выставки речь и об античной скульптуре, и о православных иконах, и об искусстве Востока. Какая традиция вам все-таки ближе?

— У произведения нет национальности.

W-O-S Сегодня искусство Ближнего Востока стремительно обретает популярность. Вспомнить хотя бы иранских художников новой волны. Как это пересекается с вашим творчеством?

— Мне многие интересны и близки, правда, я запоминаю произведения, а не имена. Конечно, очень люблю Мону Хатум. О Ближнем Востоке: меня часто спрашивают о том, почему меня так привлекает образ паранджи. Во-первых, она очень красива как форма. Во-вторых, я исследую внутреннюю цензуру женщины под паранджой, ее метания и ожидания, на которые социум накладывает ограничения.
Я ходила в парандже: это и комфортно, и дискомфортно. С одной стороны, когда надеваешь ее, самоцензура полностью отключается — в отличие от европейских женщин, лицо которых маска и они вынуждены постоянно контролировать себя.

W-O-S Вы отказываетесь от прямой социальной критики?

— Я призываю к внутренней революции и раскрепощению, а не к политическим переворотам.

W-O-S А существует ли женское искусство?

— Само искусство по полу разделять нельзя, но художник может изучать мужское и женское, его биологический пол тут значения не имеет.

W-O-S Почему вы ограничились двумя цветами и обратились к скульптуре?

— Контраст черного и белого подобен тому, как женщину бросает из стороны в сторону. Первые мои скульптуры вообще- то были выставлены еще в 2006 году. Это «Купол», «Минарет» и «Пагода». Потом я делала серию минаретов, вырезанных из свечей, знаете же эти большие свечи из «Икеи»? С мрамором работать тяжело. Изначально я лепила форму, а мастера выполняли ее в мраморе. Но я горжусь тем, что уже многое делаю сама, постоянно учусь работать. Ведь многих художников просто не допускают к собственному произведению!

В живописи мне стало тесно, и можно увидеть, как радикально отличаются мои скульптуры от ранних живописных работ. В скульптурах нет этого напряжения и саспенса. Работа с мрамором — кропотливое медитативное занятие, и это важная практика самопознания.

W-O-S Расскажите о судьбе вашей галереи на «Винзаводе». Теперь вместо выставок там можно посмотреть на то, как работают ваши ученицы.

— «Винзавод» меня уговорил не уходить, хотя я собиралась распрощаться с галереей. В будние дни в студии работаю я, в выходные — ученики. Они все живут в общежитии, рисовать им негде, пишут в коридорах. У меня не было идеи превратить это в художественный проект, хотела помочь ребятам, и получилось здорово.

История с галереей мне просто наскучила: делаешь по десять выставок в год, монтируешь, работы висят по месяцу, а хочется уже что-то сменить. Мне просто не хватало там адреналина, как любому, кто помнит 1990-е.

W-O-S Где вы находите адреналин?

— В ночных клубах. (Смеется.)