Советы классиков: как овладеть языками

Оруэлл, Набоков, Довлатов и их друзья о лингвистических причудах

Изучение иностранного языка — непростой процесс, в котором иногда требуется не только очередное бессердечное упражнение или холодный учебник, но совет — если не друга, то хорошо знакомого, образованного и умного человека. В продолжение материала о книгах, которые следует читать в оригинале, W→O→S собрал высказывания знаменитых писателей об изучении иностранных языков. Бог вам в помощь!

Ч У К О В С К И Й
об искусстве перевода

Многостаночник от русской литературной сцены много внимания уделял языковым вопросам. Кроме известного опуса о русском языке «Живее всех живых» Корней Чуковский написал обширный труд о переводческой деятельности под названием «Высокое искусство». Выросшая из небольшой специальной брошюры для переводчиков, изданной в 1919 году, выдержав многочисленные переиздания, к 1964 году книга обросла подробностями, примерами и поправками. Чуковский еще раз подтверждает, что в нашей стране переводческое дело с давних времен поставлено на широкую ногу. Книгу продолжают советовать начинающим переводчикам, но это не только учебник, а еще и летопись переводческого дела в нашей стране.

«Плохие переводчики страдают своеобразным малокровием мозга, которое делает их текст худосочным. Каково Хемингуэю, или Киплингу, или Томасу Манну, или другому полнокровному автору попасть в обработку к этим анемичным больным! Похоже, что они только о том и заботятся, как бы обескровить гениальные подлинники. У таких переводчиков нищенски убогий словарь: каждое иностранное слово имеет для них одно-единственное значение. Запас синонимов у них скуден до крайности. Лошадь у них всегда только лошадь. Почему не конь, не жеребец, не рысак, не вороной, не скакун? Лодка у них всегда лодка и никогда не бот, не челнок, не ладья, не шаланда. Дворец — всегда дворец. Почему не замок, не палаты, не хоромы, не чертог? <...> Плохие переводчики думают, что девушки бывают только красивые. Между тем они бывают миловидные, хорошенькие, смазливые, пригожие, недурные собой, привлекательные и мало ли еще какие! <...>

Словесное худосочие надо лечить. Конечно, если болезнь запущена, окончательное выздоровление едва ли возможно. Но все же мы должны озаботиться, чтобы анемия приняла менее тяжелую форму, а для этого переводчикам следует изо дня в день пополнять свои скудные запасы синонимов».

«Об ужасающей трудности немецкого языка» — небольшое эссе, опубликованное в 1880 году и в качестве приложения вошедшее в книгу «Пешком по Европе». Сама книга — описание одного большого путешествия, которое Марк Твен совершил в основном по территории Германии и пешком, в компании своего друга. Написав книгу, автор посчитал ее неполной без душеизлияний по поводу невыносимости немецкого языка. Зато теперь этот дополнительный материал известен чуть ли не больше, чем сама книга. Собственно, отправляясь в путешествие по Европе, Твен ставил одной из главных целей потренироваться в немецком и, кажется, узнал о нем намного больше, чем был готов. Сочинение местами похоже на опус поднаторевшего в лингвистического плане Задорнова или даже на выступление участников шоу, прости господи, Comedy Club. Но тем, кто учит немецкий (и, в особенности, переступившим за порог уровня В1), нравится. Писатель разбирает недостатки, достоинства и даже предлагает свою скромную программу реформы немецкого языка.

«По-немецки все существительные пишутся с прописной, и это, надо сказать, удачная идея, а удачные идеи в этом языке особенно бросаются в глаза по причине их большой редкости. Я считаю такое написание удачным потому, что вы с первого же взгляда видите, что перед вами существительное.

Правда, и тут возможна путаница, ведь любое имя собственное можно принять за обозначение предмета, а это заведет вас в такие дебри, что потом уже не докопаетесь до смысла. Это тем более возможно, что немецкие имена собственные всегда что-нибудь значат. Я как-то перевел одно предложение следующим образом: "Разъяренная тигрица сорвалась с привязи и начисто сожрала злополучный еловый лес" (Tannenwald) но когда, набравшись храбрости, я усомнился в этом факте, выяснилось, что Tannenwald в данном случае фамилия человека».

О Р У Э Л Л
о нравах и языке англичан

Оруэлл, родившийся в английской семье в Индии, в какой-то момент все-таки перебрался на родину и стал яростно наверстывать упущенное, исследуя родную культуру. В чем и преуспел. В 1944 году написал трактат об англичанах по заказу издательства «Коллинз» для серии «Британия в иллюстрациях». В серии статей писатель по полочкам разбирает все, что есть святого у этой прекрасной нации: классовую систему, политические воззрения и, конечно, английский язык. Часть про английский язык не так интересна, хотя и полезна всем, кто знает язык на среднем уровне или только начинает учить его — автор с холодным спокойствием рассказывает об особенностях языка, который в России каждый учил хотя бы однажды. Эссе об английском особенно интересно в контексте всей серии — когда вы прочтете ее целиком, сериал «Аббатство Даунтон» окажется еще ближе и роднее и вам станет ясно, что хотят сказать англичане, когда молчат. В качестве бонуса — последнее эссе-предсказание, посвященное будущему англичан.

«Особенности же английского языка делают невозможным чуть ли не для каждого, кто оставил школу в 14 лет, выучить иностранный язык в зрелые годы. Во французском Иностранном легионе, например, британским и американским легионерам редко удается выбиться из рядовых, потому что они не способны овладеть французским, в то время как немцы начинают говорить по-французски через несколько месяцев. Английским рабочим свойственно считать чем-то бабьим даже умение правильно выговаривать иностранные слова. Это связано с тем, что изучение иностранных языков является естественной частью образования высших классов. Поездки за границу, владение иностранными языками, умение наслаждаться иностранной кухней подспудно ассоциируют с барством, проявлениями снобизма, поэтому ксенофобия подстегивается и чувствами классовой ревности».

Д О С Т О Е В С К И Й
о пагубной любви к французскому

В серию «Дневник писателя» попали эссе тех времен, когда Достоевский работал редактором в журнале князя Мещерского «Гражданин» и примерно каждую неделю отмечал для себя событие, на которое невозможно было не отозваться гневным эссе. Несколько таких сочинений посвящены привязанности русской аристократии к французскому языку — летом 1876 года писатель разразился гневом и написал «Русский или французский язык?» и «На каком языке говорить отцу отечества?». Прочитав два этих небольших эссе, можно получить четкое представление о духе того времени и том, как делать не надо, если решил заговорить по-французски.

«Русские, говорящие по-французски (то есть огромная масса интеллигентных русских), разделяются на два общие разряда: на тех, которые уже бесспорно плохо говорят по-французски, и на тех, которые воображают про себя, что говорят как настоящие парижане (все наше высшее общество), а между тем говорят так же бесспорно плохо, как и первый разряд. Русские первого разряда доходят до нелепостей. Я сам, например, встретил в одну уединенную вечернюю прогулку мою по берегу Ланна двух русских — мужчину и даму, людей пожилых и разговаривающих с самым озабоченным видом о каком-то, по-видимому, очень важном для них семейном обстоятельстве, очень их занимавшем и даже беспокоившем. Они говорили в волнении, но объяснялись по-французски и очень плохо, книжно, мертвыми, неуклюжими фразами и ужасно затрудняясь иногда выразить мысль или оттенок мысли, подсказывали, но никак не могли догадаться взять и начать объясняться по-русски; напротив, предпочли объясниться плохо и даже рискуя не быть понятыми, но только чтоб по-французски».

Д О В Л А Т О В
о том, почему учить языки бесполезно

Уехавший из СССР писатель так и не расстался с советским окружением — там, в Америке, Довлатов общался в основном с братьями по несчастью. Страдал, как водится, по родине, скучал по родному языку. Много думал на тему России и русскости, читал лекции — в одной их них, названной «Блеск и нищета русской литературы», Довлатов рассказал о своем отношении к иностранным языкам: почему их совсем не обязательно учить и почему нет смысла читать литературу в оригинале.

«Вообще, русские эмигранты владеют английским языком на самых разных уровнях, которые можно обозначить следующим образом: сабвей инглиш, супермаркет инглиш, а на более высоких ступенях — тиви инглиш, дейлиньюз инглиш, и наконец, вершина знаний — это чайна-таун инглиш, потому что труднее всего нам понимать английский язык, которым пользуются владельцы китайских ресторанов, прачечных и канцелярских магазинов».

Н А Б О К О В
об отличии русского от английского

С юности слонявшийся по заграницам, Набоков сразу понял, что заработать на бабочках нельзя и придется применить познания в области языка и литературы. Отучившись в Кембридже и переехав в Берлин, Набоков первым делом занялся преподаванием английского. Много лет он знакомил иностранцев с великой русской литературой и не менее великой зарубежной, преподавая в университете в США. «Смешно — знать русский лучше, чем кто бы то ни было — по крайней мере в Америке, — и английский лучше, чем любой русский в Америке, — и испытывать такие трудности в поисках преподавательской работы». Он же перевел на английский «Евгения Онегина» и «Слово о полку Игореве», а на русский — «Алису в Стране чудес». Написав «Лолиту» на английском, он через какое-то время решил сам же перевести роман, опасаясь, что за это примется другой деятельный переводчик. Переводя его, разочаровался в родном языке, в чем сам признается в послесловии к русскому переводу. В общем, все это позволяет нам сделать вывод, что Набоков много чего имел сказать на этот счет. Кроме культового послесловия к русскому переводу «Лолиты», Набоков написал серию статей в журнал The Wellesley Magazine: The Place of Russian Studies in the Curriculum и On Learning Russian.

«Русский язык как учебный предмет»

«Увы, тот "дивный русский язык", который, сдавалось мне, все ждет меня где-то, цветет, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку. Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи переводчик, но и дух языка, на который перевод делается. За полгода работы над русской "Лолитой" я не только убедился в пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков. Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов...»

Бонус:

Н И Ц Ш Е - П Р Е Д С К А З А Т Е Л Ь

о вреде изучения языков

«Изучение многих языков наполняет память словами вместо фактов и мыслей, тогда как она есть вместилище, которое у каждого человека может воспринять лишь определенную, ограниченную массу содержания. Далее, изучение многих языков вредно в том отношении, что оно возбуждает веру в обладание какими-то особыми данными и фактически придает человеку некоторый соблазнительный вид в общении; оно вредно, сверх того, и косвенно — тем, что препятствует приобретению основательных знаний и стремлению честным путем заслужить уважение людей. Наконец, оно расшатывает более тонкое лингвистическое чутье в отношении родного языка; благодаря этому последнее безвозвратно портится и разрушается. Два народа, которые создали величайших стилистов, — греки и французы — не изучали чужих языков. — Но так как общение между людьми должно становиться все более космополитическим и, например, настоящий лондонский купец уже теперь должен уметь столковаться письменно и устно на восьми языках, то, конечно, изучение многих языков есть необходимое зло; но это зло, дойдя до крайних пределов, принудит людей найти какое-нибудь средство против себя; и в некоем отдаленном будущем будет существовать новый язык, сперва как торговый, а затем как язык духовного общения для всех — столь же достоверно, как и то, что некогда будет существовать воздухоплавание. И для чего же, как не для этого, языкознание целое столетие изучало законы языка и определяло необходимое, ценное, удачное в каждом отдельном языке?»

«Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов», 1878