Воскресная библиотека:

Новый марафет. Наркотики в СССР

Воскресная библиотека:

Новый марафет. Наркотики в СССР

Как торчали при большевиках?

Как торчали при большевиках?

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга историка Наталии Лебиной «Cоветская повседневность: нормы и аномалии», посвященная формированию советской повседневности от моды, досуга и сексуальности до пьянства, самоубийств и проституции. ВОС представляет главу, посвященную проблеме наркотизации общества как реакции на систему строгих предписаний и запретов.

Наталия Лебина

— доктор исторических наук, профессор, научный консультант СЗ НИИ «Наследие» МК РФ. Автор книг «Проституция в Петербурге (40-е гг. XIX в. — 40-е гг. ХХ в.)», «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920-1930-е годы», «Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия», «Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: контуры, символы, знаки», «Петербург советский: “новый человек” в старом пространстве».

«Новое литературное обозрение»

— издательство интеллектуальной литературы, cозданное в 1992 году на пике демократических реформ. Сегодня один из лидеров рынка гуманитарной литературы помимо книг издает журналы «Новое литературное обозрение», «Неприкосновенный запас» и «Теория моды», 29 книжных серий и проводит две ежегодных научных конференции (Большие и Малые Банные чтения). Широко известен специальный проект «НЛО» «Культура повседневности».

В рубрике «Воскресная библиотека» мы каждую неделю печатаем фрагмент из книги, готовящейся к публикации в дружественном издательстве.

________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Наталия Лебина

Советская повседневность: нормы и аномалии.

Советская повседневность: нормы и аномалии.

От военного коммунизма к большому стилю

М.: «Новое литературное обозрение», 2015.

Население крупных российских городов познакомилось с наркотиками вовсе не благодаря приходу к власти большевиков. Одурманивающий эффект носило внешне безобидное довольно распространенное в России нюханье табака. В XIX веке появились морфинисты, эфироманы, курильщики гашиша. Развитие медицины неизбежно сопровождалось возникновением зависимости определенной категории людей от лекарственных средств, и, конечно, прежде всего от тех, которые имели наркотическое воздействие. Уже в конце XIX века были констатированы случаи привыкания к опию. Популярностью пользовался (в первую очередь у людей, имевших непосредственный доступ к медикаментам и шприцам, — у врачей, медсестер, аптекарей) и морфий. В начале XX века наркотики стали выступать в качестве показателя принадлежности личности к новым субкультурам. Появляющиеся духовно-идеологические течения обставлялись новыми бытовыми практиками, часто носившими более эпатирующий и раздражающий обывателя характер, чем сами течения. Эти практики противопоставлялись официальным и господствующим нормам поведения. Неудивительно поэтому, что наркотики стали сопутствующим элементом культуры модерна в России. Столичная богема в начале века увлекалась курением опиума и гашиша. Г.В. Иванов — поэт Серебряного века — вспоминал, как ему из вежливости пришлось выкурить с известным в предреволюционное время питерским журналистом В.А. Бонди толстую папиросу, набитую гашишем. Бонди, почему-то разглядевший в Иванове прирожденного курильщика гашиша, клятвенно обещал поэту «красочные грезы, озера, пирамиды, пальмы... Эффект оказался обратным — вместо грез тошнота и неприятное головокружение». Накануне Первой мировой войны в Россию стал проникать и уже очень модный в Европе кокаин. Первоначально этот довольно дорогой наркотик употребляли шикарные дамы полусвета, иногда высшее офицерство, обеспеченные представители богемы.

Октябрь 1917 года, помимо социального строя, коренным образом изменил и тип российского наркомана, явно его демократизировав. Немаловажную роль в этом процессе сыграла Первая мировая война. Не следует забывать, что нередко приобщение к морфию, в частности, являлось следствием тяжелых ранений, излечение которых требовало хирургического вмешательства с применением наркотиков. Однако в медицинской среде морфий употребляли не только больные, но и сами медики. Данные 1919–1922 годов свидетельствуют, что в Петрограде почти 60% морфинистов были врачами, медсестрами, санитарами, остальные прошли воинскую службу. Но не только увечья и физические страдания побуждали колоться морфием. Слабым был и медицинско-полицейский надзор за расходованием наркотических препаратов.

Победивший народ не замедлил приобщиться к наpкотикам — как к определенному виду роскоши, ранее доступной только имущим классам. Здесь четко прослеживалось стремление к смене иерархии стандартов поведения. Петроградская милиция в 1918 году раскрыла действовавший на одном из кораблей Балтийского флота «клуб морфинистов». Его членами были вполне «революционные» матросы, не только организованно приобретавшие наркотик, но даже вербовавшие новых членов для своего клуба. В новых социальных условиях не был забыт и эфир. Его сильный галлюциногенный эффект привлекал к себе даже представителей новой большевистской элиты. Художник Ю.П. Анненков вспоминал, как в 1919 году в Петрограде он вместе с Н.С. Гумилевым получил приглашение от Б.Г. Каплуна, тогда управлявшего делами комиссариата Петросовета, понюхать конфискованного эфира. Сам Каплун только изображал себя эфироманом, но слабостям других потакал с явным удовольствием, рассматривая наркоманию как код богемной личности. Анненков вспоминал:

«Каплун принес из другой комнаты четыре маленьких флакончика, наполненных эфиром... Все поднесли флакончик к носу. Я — тоже, но «уход в сновидения» меня не привлекал: мне хотелось только видеть, как это произойдет с другими... Гумилев не двигался. Каплун закрыл свой флакончик, сказав, что хочет уснуть нормальным образом, и, пристально взглянув на Гумилева, пожал мне руку и вышел из кабинета, сказав, что мы можем оставаться в нем до утра».

Продолжали существовать в Советской России и подпольные опиумокурильни. Но все же особой популяpностью после революции пользовался кокаин. Буквально через три месяца после прихода к власти большевиков Народный комиссариат внутренних дел вынужден был констатировать: «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распространился в последнее время и среди слоев городского пролетариата. «Серебряную пыль» кокаина с наслаждением вдыхали не только лица, связанные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные матросы. Кокаин был значительно доступнее водки. Во-первых, закрылись многие частные аптеки и их владельцы старались сбыть с рук имевшиеся медикаменты, в том числе наркотические вещества. А во-вторых, из оккупированных немцами Пскова, Риги, Орши кокаин германского производства ввозился контрабандным путем. В годы Гражданской войны в Петрограде прекратили свое существование шикарные кафе и рестораны, и кулечки-фунтики с наркотиком стали продаваться в обычных чайных. В народе их быстро окрестили «чумовыми». В таких чайных часто разворачивались сцены, подобные той, которую описал в своем исследовании Г.Д. Аронович — известный в 1920-х годах врач-нарколог: «В майский вечер (1919 г.) у входа в чайную ко мне подошла девушка 17–18 лет, с усталым безжизненным лицом, в платке и просила на хлеб. Я не знал, что она собирает на “понюшку”, то есть кокаин, но скоро увидел ее среди посетителей, она почти силой вырвала из рук подошедшего к ней подростка пакетик кокаина, и когда тот потребовал от нее денег, она сняла сапоги, отдала их продавцу за 2–3 грамма кокаина и осталась в рваных чулках». Медики отмечали, что в 1919–1920-х годах кокаиновые психозы были довольно заурядным явлением. При этом 60% наркоманов составляли люди моложе 25 лет.

В годы нэпа в условиях свободы торговли кокаин, прозванный в народе «марафетом», получил особое распространение. До 1924 года Уголовный Кодекс РСФСР не определял каких-либо четких санкций в отношении распространителей и потребителей наркотиков. В 1920-х годах кокаином торговали на рынках в основном мальчишки с папиросными лотками. Правда, продавцы нередко жульничали и добавляли в наркотик аспирин, мел, соду. Это, конечно, снижало действие кокаина, но вряд ли могло спасти от пристрастия к нему. Ведь заядлые кокаинисты потребляли иногда до 30–40 грамм порошка в день, стремясь добиться эффекта.

С марафетом, как показывают исследования медиков, уже в 1920-е годы были хорошо знакомы беспризорники. Обследование задержанных за бродяжничество в 1923–1924 годах подростков показало, что 80% из них приобщилось к наркотику в 9–11 лет и имело стойкое пристрастие к нему. Действительно, «нюхнуть марафету» можно было прямо на улице с бумажки, ладони, ногтя. Лишь в отдельных случаях, когда в результате длительного потребления наркотика происходила атрофия тканей носового канала, приходилось пользоваться гусиным пером. Оно вставлялось глубоко в нос и позволяло ускорить втягивание порошка.

Конечно, чаще всего к кокаину прибегали асоциальные элементы, в частности проститутки. В 1924 году социологический опрос выявил, что более 70% особ, задержанных органами милиции за торговлю телом, систематически потребляли наркотики. При этом почти половина из них предпочитала именно кокаин. В тайных борделях 1920-х годов, как правило, можно было приобрести и марафет. В конце 1922 — в начале 1923 года в Петрограде органы милиции раскрыли целую сеть квартир, хозяйки которых не только занимались проституцией, но и, как было сказано в протоколе, почти круглые сутки продавали кокаин. Исследователь проблем проституции С. Вислоух писал в середине 1920-х годов: «Торговля марафетом... и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток». По данным 1924 года, из 548 опрошенных проституток Москвы 410 потребляли наркотики, пристрастившись к ним после начала торговли собственным телом. Часто к марафету прибегали мелкие карманные воришки. Крупные воровские авторитеты довольно презрительно относились к «нюхарям», считая, что кокаин притупляет реакцию, столь необходимую в их деле. И все же это были люди, подверженные и другим видам отклонений. Потреблением наркотиков они обозначали свою принадлежность к асоциальной среде. Гораздо более страшным было проникновение наркотиков в стабильные социальные слои, означающее развитие в городском социуме элементов ретретизма.

Довольно широко в 1920-е распространилась подростковая наркомания. Дети из нормальных семей в поисках романтики нередко посещали притоны беспризорников и традиционные места их скоплений. Криминальный мир для части подростков оказывался более привлекательным, чем действительность советской трудовой школы, пионерских сборов и комсомольских собраний. Известный врач-нарколог А.С. Шоломович описал в своей книге, вышедшей в свет в 1926 году, следующий случай: «У одной матери сын подросток, которого все звали “толстячком”, три дня пропадал в каком-то притоне, где его выучили нюхать кокаин. Когда мать нашла его в притоне, она едва узнала своего толстячка: перед ней был оборванный, худой, истощенный человек, весь синий, с провалившимися щеками и глазами, весь разбитый настолько, что у него не хватало сил выйти из притона». В годы нэпа к марафету стала приобщаться и рабочая молодежь, которая, по мнению Коммунистической партии, должна была сыграть решающую роль в социалистическом преобразовании общества. Пролетаризация кокаинистов, в частности, являлась следствием прочных связей рабочих с проституцией. Представители правящего класса социалистического общества составляли, по данным 1927 года, почти 70% постоянных потребителей услуг продажных женщин, которые, как известно, активно торговали марафетом. Ситуация становилась критической: «сухой закон» способствовал развитию наркомании. Ее всплеск в 1920-е годы объяснялся не только ретретистскими настроениями, но и тем, что традиционные формы досуга не уживались с запретом на свободную продажу спиртного. Бороться с наркоманией советская власть начала раньше, чем с пьянством, хотя в Уголовном кодексе 1922 года не было нормативных предписаний по этому поводу. Преступлением, согласно 215-й статье, считалось «приготовление ядовитых и сильнодействующих веществ лицами, не имеющими на то права», что каралось «штрафом до 300 рублей золотом или принудительными работами». В ноябре 1924 года появилось постановление СНК РСФСР «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами». Оно запрещало теперь уже свободное обращение сильнодействующих веществ, в частности кокаина, морфия, героина. Уголовный кодекс РСФСР пополнился статьей, предусматривавшей наказание и за изготовление, и за хранение и сбыт наркотиков. В документе фигурировали такие формы наказания, как лишение свободы сроком до трех лет.

Наркоманы же не подвергались уголовному преследованию. Напротив, в 1925 году в стране стали создаваться наркодиспансеры: в Москве открылось первое клиническое отделение для детей-кокаинистов. Лечение проводилось сугубо добровольно. К 1928 году статистические опросы зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в Советской России. Свертывание нэпа повлекло за собой ужесточение таможенных барьеров. Приток кокаина из-за границы резко сократился, уменьшилось и потребление морфия. Однако лица, склонные к ретретизму, начали употреблять произраставшие в СССР опийный мак и индийскую коноплю. В 1930-х годах этот наркотик стал самым распространенным в СССР. Осенью 1934 года появляется нормативный документ — Постановление ЦИК и СНК СССР о запрещении посевов опийного мака и индийской конопли. Уголовный кодекс РСФСР был дополнен статьей 179-а «Незаконный посев опийного мака», в которой указывалось, что выращивание этих культур без соответствующего разрешения наказывается «лишением свободы на срок до двух лет или исправительно-трудовыми работами на срок до одного года с обязательной конфискацией посевов». Трудно сказать, остановило ли это наркоманов. Дело в том, что в 1930-е советские властные и идеологические структуры перестали следить за развитием наркомании в обществе. Не изучались причины, побуждавшие людей искать забвение в наркотических снах. Не исследовались и социально-психологические характеристики лиц, наиболее склонных к потреблению одурманивающих средств. Не менялась и нормативная база, необходимая для эффективной борьбы с наркоманией. Людей, пораженных этим недугом, как и алкоголиков, стремились обвинить прежде всего во враждебной настроенности по отношению к социалистическому строительству. Об этом, например, свидетельствует следующий случай. В августе 1935 года Ленинградский городской отдел здравоохранения обнаружил хищение из аптеки Ленметаллстроя «ряда ядовитых веществ». Судя по списку, приложенному к спецсообщению, были похищены наркотики — атропин, кокаин, морфий, героин. В аптеке явно побывали наркоманы, однако задержанные подозреваемые были обвинены в покушении на диверсию — в попытке отравить пищу в городской столовой. Неудивительно, что система медико-психологической помощи наркоманам в СССР в 1930-е годы была почти уничтожена. В период большого стиля из бытовой, подцензурной лексики исчезли разнообразные слова и понятия, связанные с лечением наркомании. Лишь в начале 1960-х годов, в период разрушения канонов повседневности большого стиля, самостоятельное название — «наркология» — получает направление медицины, изучающее последствия употребления наркотиков и лечение людей, ими злоупотребляющих. Слово «нарколог» — тоже новообразование 1960-х годов. Образуется и новое прилагательное «наркологический», в первую очередь употребляющееся со словами «диспансер» и «кабинет». Так возрождались нормы отношения к проблеме наркотиков в обществе, существовавшие в пространстве повседневности в годы нэпа и утраченные в эпоху большого стиля.