Верни мне мой 2011-й

Петербургский меланхолик вспоминает рождение собянинской Москвы

Ностальгический марафон продолжается. В феврале 2011 года будущий автор паблика «Спальные районы страны ОZ» Игорь Антоновский приехал в Москву, для того чтобы найти работу, а попал в самый разгар смены эпох. Воспоминания чувствительного петербуржца о столичном уродстве, протесте, свободе, эйфории и прочих глупостях.

Тогда я впервые прибыл в собянинскую Москву — до этого бывал только в Москве лужковской. Мое телевизионное резюме лежало на столе у главного на тот момент режиссера многострадального теперь телеканала «Дождь» – Веры Кричевской. К ней – в самое сердце новой Москвы, на бывший завод «Красный Октябрь» мне и предстояло отправиться.

Стояли дикие холода. Грязь в метро замерзла. Количество плохо одетых людей поражало. В столице глаз петербуржца постоянно спотыкается, рот хочет плюнуть в брезгливости – воспитание не позволяет: в лучшем случае москвичи носят то, что сочетается по мнению авторитетных журналов, а не здравого смысла. В 8 случаях из 10 о том, что одежда может создавать некую композицию, они не слышали вовсе. Москва чудовищно грязна, и неряшливость в одежде – продолжение этой грязи.

Но что-то витало в воздухе. Казалось, что этот с лукавым прищуром сибиряк, пусть и путинского призыва, этот новый мэр сделает с этим городом что-то лучшее, чем предыдущий колобок в кепке. А за Москвой потянется вся Россия, скинет наконец неряшливую одежду, сметет застывшую грязь с обочин проспектов, сделает дизайн вывесок аккуратным и приятным, расчистит город для парков и зон отдыха. 

Был февраль 11-го. Собянинская Москва пока еще не выработала этот стиль. Еще не случился с ней парковый бум, еще не пробило время антикафе, не пришло еще всего этого хипстерского лоска. Но был уже «Красный Октябрь», по нему ходили взволнованные и уверенные в себе молодые люди. Все они общались в «Фейсбуке», а не во «ВКонтакте». Просили писать им в «Фейсбук». Удивительное дело, но именно тогда я впервые написал кому-то что-то в «Фейсбуке» и мне это показалось жутким снобизмом. Неудобно же! Москва пересела тогда с «Одноклассников» на «Фейсбук» – и это было очень символично. Это как в одежде – перестать одеваться на рынке и начать затариваться в дорогущих безвкусных бутиках. Суть одна – колхозная.

Но вот эти обитатели «Красного Октября»… Кричевская отправила меня к знакомой девочке – правнучке светоча отечественной интеллигенции. Я знал ее по Питеру, и этого было достаточно, чтобы бежать, не дожидаясь Павла Лобкова и блокадного опроса. Но в 11-м году надо было находится в Москве. Поэтому сбежал я ненадолго.

11-й год шагал по России. Чучело Константина Эрнста вознесли в пантеон Великих Русских, навсегда оправдали целым номером журнала «Сеанс», посвященным его персоне, и стрелка на часах перевалила – и эпоха Эрнста закончилась. Пришла эпоха Павла Дурова – сделавшего «ВКонтакте» и введшего в 2011 году публичные страницы. Настало безвременье. Эрнст, конечно, вернется в феврале 14-го режиссером национального праздника открытия Олимпиады, но вернется скорее на правах свадебного Эльдара Рязанова, чем реального генерала.

Это был год омской птицы – наркоманских каламбуров, которые уже были гораздо искрометнее и понятнее простонародных демотиваторов, в них уже сложился код эпохи, ее стиль, недоступный взрослому поколению. Кончились Парфеновы, кончились Акунины, кончились Василии Уткины и Сергеи Шнуровы – в декабре они все массово проведут свои похороны, веселые и помпезные, и похороны эти дадут надежду, зажгут новый сладостный стиль, и будет казаться тогда, что Москва изменилась. На этих похоронах будет гораздо больше людей в приличной одежде, чем обычно, будет гораздо меньше грязи, не будет ватников. Будет иллюзия нового времени, новых 60-х. 

Конец октября я встречал глядя с первого ряда на спектакль «Чуть-чуть о женщине» Владимира Агеева, по пьесе Эдварда Радзинского. Хипстерский стиль был разлит по воздуху, и именно тогда, наверное, на театральной сцене, впервые собянинская Москва 10-х предстала передо мной во всей красе. Актриса Гринева превращалась в черный силуэт в платочке и стильно разговаривала по дисковому телефону, будущей муж Ксении Собчак в костюме в полосочку слабовольно ныл о любви главной героине. Рестораны, инженеры, проникновенные девичьи монологи Радзинского – все это сильнее и точнее попадало во время, чем сериал «Оттепель» спустя два года. Я вышел на улицу, прошел тот самый троллейбусный круг Белорусского вокзала и ощутил, как 60-е снова начались.

В «Прогресс-баре» «Красного Октября» бывшая одноклассница, ставшая большим начальником, пела на уши что-то про новые технологии, сбежавший из молдавской тюрьмы Эдик Багиров в кашемировом пиджаке хитро щурился и метил в Министерство культуры, я спускался на этаж ниже, где ребята из издания, для которого я теперь пишу этот текст, только задумывали новый формат медиа и показывали мне пилотные выпуски шоу «О нет! Только не это!». Я им говорил что-то про «Осторожно, модерн!», а они бежали в «Джон Донн».

Я шел по храмовому мосту, испуганно узнавая в себе дух времени, а в небе над Кремлем вологодский милиционер на пенсии Владимир Гончаренко радостно вопил: «Йаааааазь!»

Большинство москвичей по-прежнему не умели одеваться, но теперь на это было плевать. Дух времени был прекрасен и ласков, он был аккуратен и свеж. Он воплощал 60-е. Журнал «Большой» Город цитировал Галича – и я ради интереса слушал:

Вы такие нестерпимо ражие
И такие, в сущности, примерные.
Все томят вас бури вернисажные,
Все шатают паводки премьерные.Ходите, тишайшие, в неистовых,
Феями цензурными заняньканы!.
Ну а если — ни премьер, ни выставок?
Десять метров комната в Останкино...

Все так и было, с точностью до метража. Ну и дальше по тексту. Собянинская Москва оформилась и кристаллизовалась, жилось там действительно с ощущением эпохи в позвоночнике. Потом случилось известно что. Голосовал я в Питере, в родной школе долго вертел в руках бюллетень, думая, как бы пооригинальнее высказаться, чтобы завучиха, сидевшая в комиссии, вдруг увидев, что я написал, непременно оценила и узнала мою жизненную позицию. Всю неделю у метро «Гостиный Двор» задерживали пьянствующих художников, моих ровесников, не нарисовавших за жизнь ни одной картины. 10-го я уже был в Москве.

Когда мы вошли в помещение бара «Маяк» той ночью, Татьяна Лазарева и Михаил Шац уже пели «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих». Им подыгрывали на пианино, и они медленно уходили в какую-то облади-обладу. Пьяные актеры, которых я видел только за стойкой Маяка и в каких-то самых поганых НТВшных сериалах, то и дело вскакивали из-за столиков, поднимая тосты за революцию.

С тех пор я стал певцом ностальгии в интернете, хотя тогда и не думал заниматься письменной журналистикой. И вот я ностальгирую – 2011 год, как он далек теперь, как далеки его надежды, его наивность, его чувство свободы, его время в истории. В 2014 году москвичи все так же плохо одеваются, но на «Кропоткинской» мое сердце начинает колотиться быстрее, когда я выхватываю из толпы прилично одетых людей 3-х летней давности.

Как веселы был похороны Миш Ефремовых и прочего поколения упырей, каким существенным злом казался Путин, как ветер шумел в наших големских головах.

Еще можно было почувствовать во рту первый укус фалафеля, еще смешно было шутить про укулеле. Еще предстояло открыть для себя, как это просто и охрененно делать картинки про безысходность.

Я провожал тот год 30-го декабря на Казанском вокзале, куда забрел по ошибке, вместо родного Ленинградского. В грязи и инфекциях царило привычное средневековье, черные люди, как жуки, несли на плечах торбы в 50 раз тяжелее своего веса. Я подумал, что, возможно, сейчас у меня случится диссоциативная фуга и я уеду в Чебоксары навсегда, и забуду себя, и стану грузчиком, и заживу новой жизнью.

На Казанском вокзале я глядел в панике на нутро собянинской Москвы. Город вонял. Он был не мывшимся годами бомжом, надевавшим на себя чистые вещи, и вот в тот 11-й год он примерил на себя хипстерские одеяния. Они быстро пропитались потом, грязью, зловониями.

Но в тот год все мы были не хуже Горация, все мы были в свободе, эйфории и прочих глупостях. Этот год похоронил всех этих Парфеновых и прочих, сделал неважным существование Путина, показал, как глупо отвлекаться на все эти блокадные опросы и олимпиадные срачи.

Инстаграм, короче, если перефразировать Галича, дает около 20 что ли фильтров – можно еще надпись на фоточку наложить Гельветикой.

ВОТ И ВСЕ. И ЭТОГО ДОСТАТОЧНО!