Несовременное искусство

Взгляд на художественный процесс из музея Церетели

Многие не любят актуальное искусство и не понимают его. Среди них и министр культуры Владимир Мединский: посетив «Московскую биеннале современного искусства», он заявил, что современное — это не только «абстрактно-кубическое, корявое, в виде груды кирпичей», но вообще все искусство, которое делается сегодня. Этим он обозначил старинный конфликт представителей авангарда и академических художников. Последние, тем временем, остаются для России мейнстримом. W→O→S решил выяснить, что же имел ввиду министр и отправился в мир другого искусства, которое базируется в Российской академии художеств и Галерее искусств Зураба Церетели. На выставке «Своевременное искусство», приуроченной к 70-летию скульптора Леонида Баранова, оказалось, что у художников-реалистов свое видение истории российского искусства и свое представление о современности.

Леонид Баранов

Родился в 1943 году в Москве. Учился в художественном институте имени В.И. Сурикова. Член союза художников СССР
с 1969 года, Член Российской академии художеств. Скульптор-монументалист, специализируется на изображении великих исторических деятелей. Среди работ — памятник Петру I в Роттердаме, архитекторам Василию Баженову
и Матвею Казакову в Царицыно, памятный знак на доме Кандинского. 

 — Считаете ли вы свое искусство современным?

— Слово «современное искусство» имеет два смысла. Ну, во-первых, бывает готика, Возрождение, барокко, модерн. Современное искусство в этом смысле — достаточно узкое, определенное явление, и когда оно происходит, сегодня или десять лет назад, уже не имеет значения. Ну вот Бойс, Кабаков — будем считать это современным искусством. Но в то же время художники, живущие сегодня, все современные, они все входят в это понятие, независимо от того, что и как они рисуют.

— Но тогда термин полностью теряет смысл, он ничего не может определить.

— Совершенно верно. Этот термин не имеет смысла. Вот мы и пришли к выводу.

— Но вы с Кабаковым не занимаетесь одним и тем же. То, что вы современники, еще не позволяет определить вас в один лагерь.

— Мы находимся не только в разных лагерях, мы по-разному думаем. У нас разные желания и интересы.

 — И в чем же они, по вашему мнению, выражаются?

— Ну как разные профессии бывают: бывает шахматист, а бывает лыжник. Шахматист с лыжником не соревнуются. 

— У вашей деятельности и разные источники, как я понимаю, разное происхождение. Многие говорят, что подвальный андеграунд стал актуальным в 80-х годах. Ваше искусство не было подвальным. Но в то же время оно не было и академическим на тот момент. Противопоставляли ли вы себя нонконформистам или нет?

— В 70-м году?

— Например.

— В 70-м году их просто не существовало, нонконформистов. В 70-м году Кабаков работал иллюстратором и зарабатывал больше меня. Все немножко не так, как вам рассказывают по телевизору.

— Ну вы работаете в реалистическом жанре, намеренно? Почему?

— Отвечу развернуто. Когда-то, году в 95-м, мы попали в музей Лембрука, немецкого скульптора начала XX века. Там был очень симпатичный директор, который сказал, что «вот как хорошо, что теперь вы можете делать все так же, как у нас». Я был очень удивлен и сказал, что мы не собираемся делать так же, как у них. Когда Кабаков делал «как у них», ему за это платили долларами с 65-го года. Мы продолжаем делать то, что хотим, а не то, что от нас требуют.

Вот был соцреализм как официальная государственная идеология, а потом все развернулось на 180º. Теперь андеграунд — официальное искусство. Бывший мэр Петербурга Собчак как-то сказал в прямом эфире, что у нас нет хороших художников — все хорошие уехали на Запад. Остались плохие. Вот мы остались. А те иногда возвращаются и зарабатывают тут деньги. Им это очень просто. Вы знаете, какова себестоимость современного искусства? Близка к нулю.

— Если это не Дэмиен Херст, то да.

— Тот-то тем более. Он вообще ничего не стоит.

— Ну как же? Очень долго мух ловить.

— Мух не ловят, их покупают в охотничьем магазине. Ну там продаются мухи для рыбы. А чтобы сделать бронзовую скульптуру, нужно вложить n-ное количество денег кроме усилий, работы. Моя работа ничего не стоит, стоят материалы и затраченный на них труд. Значит, я должен иметь некую сумму денег, чтобы изготовить эту вещь. И чем она сложнее, тем дороже. Соответственно, даже если представить себе, что я продаю свое произведение за ту же сумму, что и Кабаков, то 100% денег достается тем, кто его продает: художнику, фотографу, искусствоведу, галеристу. Они эти деньги делят поровну. А здесь нужно сразу половину отдать мне, художнику, иначе я работу сделать не смогу. То есть всем остальным достанется в лучшем случае половина, а то и меньше. Невыгодно. Выгодно продавать воздух. Вот это — основа современного искусства.

— Но не может же все определяться только ценой?

— Это касается тех, кто профессионально этим занимается, а есть еще большая доля самодеятельности. Вот в советское время были кружки самодеятельности, в которых занимались живописью, танцами... А теперь современным искусством занимаются. Это его социальная функция, потому что заниматься профессиональным искусством, ну например, танцевать в Большом театре, просто так не получится. Нужны очень большие усилия. Чтобы нарисовать картину, нужны большие усилия того, кто это делает. А самодеятель может только покрасить кусочек холста. Вот современное искусство — это пожалуйста. Взял пару табуреток, положил на кирпич — произведение. Вот его социальная функция. А другая функция — «так же, как у вас». Это очень важный пункт всего рассуждения, потому что наша страна вошла в международное сообщество, и мы должны делать вид, что мы такие же, как все. И если у нас так, как у всех, то у нас демократия. А если не как у всех, то не демократия. Надо демонстрировать им, что мы такие же, как они. А мы не такие и никогда не будем.

Татьяна Назаренко
Художник, живописец.

Член союза художников СССР с 1969 года,
с 1998 год член-корреспондент Российской академии художеств,
с 2001 — действительный член Академии,
лауреат премии «Триумф» за вклад в искусство и культуру 2008 года.

О традиции и преемственности

Понимаете, у нас все безумно искорежено. Искусство, оно тоже немножечко изуродованное, потому что когда мы начинали работать, мы были против академий, против вообще академического искусства, постреализма. Все это нам было чуждо, ненавистно. А потом выяснилось, что пришли другие времена, прошла перестройка, и оказалось, что наше искусство неважно, а важным оказалось искусство в подвалах и на чердаках.

О культурной политике Владимира Мединского

Начальники от искусства всегда говорят то, что им должно говорить. Если он критикует, значит, это сейчас надо критиковать. Он не выражает свою точку зрения. А что у нас сейчас происходит с искусством? Оно в трагическом положении. Понимаете, вы же не можете сравнить популярность этой выставки с «Ван Гогом 3D», на которую стоят очереди. Которую устно рекламируют и в средствах массовой информации. Ну понимаете, это же шутка. А на эту шутку идут, продолжают ее и думают, что это и есть настоящее искусство. Не знаю, я подозреваю, что именно так думают.

О настоящем искусстве

Это та самая классика. В конце концов, история искусства насчитывает тысячелетия, от шумеров или греков или римлян. Здесь вы можете найти продолжение. А если вы не можете найти продолжение, то это шутка, на мой взгляд, такая милая шутка. Чтобы люди немного поразвлекались в зимние праздники. Нельзя же все время купаться в проруби или ходить и пьянствовать.х.

Татьяна Назаренко,
«Любовники в синей спальне»,
2013 г.

Александр Ситников
Художник, живописец.

Участвует в выставках с 1966 года. Член Союза художников с 1975 года.
Получил гран-при V Триеннале Современного искусства в Нью-Дели.
С 2007 году член-корреспондент Российской академии художеств.
С 2012 года действительный член Академии.

О нонконформизме и КГБ

Случилось так, что одно представление об искусстве сломалось, хотя художники не то чтобы сами участвовали в этой ломке. Достояние искусства просто не стали нужны никому, они оказались на обочине. Остались как раз представители того направления, которые сами себя называют андеграундом, которые себя называют нонконформистами. Они стали очень активны, очень популярны еще и благодаря тому, что в советское время их вещи оказывались главным образом за границей. Советский министр культуры в 70-е годы, я с ним недавно встречался, говорил, что в те годы звонили из Комитета государственной безопасности и предлагали купить вещи нонконформистов. И на это деньги выделялись. И когда началась перестройка, когда в музеях можно было показывать, тогда в музеях появились эти вещи из западников министерства культуры. Очень странная была политика. Она, может быть, должна анализироваться, но я думаю, что нет смысла вот это все переворачивать и выяснять, что откуда и что и как… Я думаю, что не дело художников этим заниматься. Это, может быть, дело социологов, политологов, которые могут вот так все расставить и все объяснить. 

— Получается, ваш лагерь — конформисты?

— Ну… Может быть, я не совсем тот персонаж для вашего интервью, поскольку я считаю, и в советское время считалось, что настоящий художник должен быть в оппозиции. Когда одни ходили на прием в ЦК КПСС, другие ходили на такой же прием в КГБ, вот и вся разница между конформистами и нонконформистами, понимаете?

Александр Ситников,
«Не люди - Звери I»,
2000 г.