Боялся он революций,
любил грибочки и почки,
вздыхал при виде пикапа —
теперь, ощипанный, куцый,
прислуживает на почте.
Седой воробышек.

Папа.

Теперь грибочки и почки кончились бы запором,
по меньшей мере — изжогой.
А революция катит, словно луна над забором,
только другой дорогой.

Серая рань… Икота.
Инфаркт? Или несваренье?
Под фотоснимком Пилсудского
он пьет непотребное что-то.
Подкрашенный кипяточек. Не до варенья.
Чашка пахнет селедкой. Тошно и нудно.
Кто сам не хлебнул такого, тому понять это трудно.
А вот до войны, бывало…
да миновало.

Напротив папы, сопливы, щуплы и робки,
четыре уродца — Стась, Болек и Зюзя с Анной.
У Зюзи неладно с мозгами —
глотает пробки,
вчера проглотил от шампанского, окаянный…

Папа тоскливо смотрит на стриженые затылки.
Как они хилы и квелы, жалкие эти созданья!
Что ж, наплодил от скуки, полуслепой коптилки
и вечного недоеданья.

Восемь. «Пора в контору. Построже с этим балдою!
И чтобы суп к обеду был супом, а не бурдою!»

Означенная контора, сей филиал содома.
С восьми и до трех в упряжке, а стрелки ползут так долго…
И снова обед и дети… Так серо и холодно дома,
что впору выть или плакать, или петь «Волга, Волга».
После обеда папа, плед нацепив на раму,
сверяет доход с расходом и мечется косолапо,
а подведя итоги, честит хозяеву маму…
А плед… ну… несхожи страны, но в каждой свое гестапо…

Вечером папа не пьет, не ест,
папа считает: На БЕЛЫЙ КРЕСТ,
этого мало — на год вперед
взнос на НОВЫЙ ВОДОПРОВОД,
взнос на КОП* и еще на ЛОПП**
дать придется, а дал бы в лоб,
на меньшинства, коим неплохо,
на движенье ИЗБА ИЗ МОХА,
на охрану знамен и бляшек
и на выставку польских пташек,
на изданье «Грибы Европы»
и на конкурсы польской попы,
и на флагман польского флота,
и на то-то и не на то-то,
на Бо-бо и опричь того
на Ага и на Огого!
На кропление школьных досок
и на Лигу введенья розог,
и еще раз на нужды флота,
и на море, и на болота,
и на солнце, и на комету,
между прочим, ту, а не эту…

Папа вздыхает:
— Пусть они воры,
если не дам, остаюсь без опоры.

Папа считает, ломает голову,
перышко плачет, пальцы лимонны,
ну и поскольку мало веселого,
уши — как анемоны.

К ночи и вовсе становится знобко:
Зюзя
глотает электропробку.

— Кончилось постное масло, —
вспомнила мама.
— Ясно.

Папа выходит, желтый, понурый,
хлюпают боты.
РИНЕМСЯ В НЕБО — над префектурой
зовет транспарант в полеты.

«Лети, папаша» — воззванье реет
не хуже аэростата.
Холодно, сыро, штаны мокреют —
ведь у отца простата.

………………………………………
Ночь. Засыпает Польша. Под звездной ряской
спят миллионы пап, обделенных лаской.

Папа во сне бормочет:
— Завтра День Независимой Польши,
опять до костей промочит…
во вторник митинг и спевка хора…
в четверг на рынок — купить у вора
подсвечник… все не по-людски...
в субботу кросс — и без разговоров,
ты ведь не маршал Пилсудский!

Лишь воскресенье жизнь на мгновенье
скрасит, хоть небо и серо.
Папа пьет кофе под откровенья
«Утреннего курьера».
Папа читает. Папа в надежде.
(Суп будет лучше, не то что прежде.)
Папа вскипает, полнится верой,
дети глядят с изумленьем,
как на глазах под влияньем «Курьера»
в ПАПЕ рождается ЛЕНИН.

Октябрьские звезды росли и не гасли,
великая виделась веха.
Да отравился шпротами в масле.

И умер.

Мне не до смеха.

Пер. А. Гелескула

Оригинал здесь

* КОП — в довоенной Польше пограничные войска.

** ЛОПП — Лига противовоздушной и противогазовой обороны