О психологических механизмах, которые запускаются в нас в условиях информационной войны
дата:
30 сентября
Михаил Пожарский рассматривает нынешний всплеск патриотизма через призму известных психологических экспериментов над людьми и объясняет, что за механизмы включаются в головах у жертв этой эпидемии.
Не секрет, что представления о психическом здоровье сильно отличались в разные времена. Многое из того, что сейчас проходит по классам психических расстройств и заболеваний, когда-то считалось естественным и даже благородным. Психопатия (отсутствие эмпатии, безжалостность) была непременным атрибутом воина-завоевателя, а шизофрения — святого и пророка. Но прошли века, кровожадность и посторонние голоса внутри черепной коробки вышли из моды (хотя не везде, конечно). А ведь еще недавно толпы народа рубили друг дружку в капусту, повинуясь голосам в голове какой-нибудь Орлеанской девы.
Предполагаю, что и явление, которое сейчас называется «патриотический подъем», со временем будет рассматриваться как разновидность массового помешательства, отключающего способность к трезвому осмыслению реальности и провоцирующего вспышки бессмысленного насилия. Нынешняя российско-украинская информационная война — один из многочисленных примеров.
Помешательство развивается на глазах. И если на широких народных массах это пока не слишком заметно, то политически озабоченные граждане уже искренне готовы рвать друг другу глотки. Игра в «наших» и «не наших», которая ранее была сезонным обострением на время олимпиад и прочих футболов, обретает хронический характер. Постсоветские СМИ, которым и раньше нельзя было внимать без рыданий, выдают стахановские нормы абсурда. Словарный запас обогащается множеством остроумных понятий — «ватники», «колорады», «укропы» и так далее. В социальных сетях кипят высококультурные споры о том, какой тюремный срок положен за ношение ленточек вражеских цветов. Всякому вступающему в игру предлагается выбрать одну из сторон, а при попытке встать на сторону объективности гарантирован почетный ярлык национал-предателя от обоих лагерей.
На протяжении всей человеческой истории, в которой едва ли год обошелся без войны, резни или геноцида, такие настроения обычно сопутствовали массовым всплескам насилия. От зачистки Трои и Иерихона, описанной в древних мифологических источниках, и до недавних событий в Руанде или Югославии — всюду разворачивается примерно одинаковый социально-психологический сценарий, крепко замешанный на осознании собственной непогрешимости и дегуманизации противника.
Иоанн Георг Траутманн. «Падение Трои»
Психологические механизмы, сопутствующие военно-патриотической истерии, неплохо изучены. Вспомню основное.
Начнем с классического исследования американского психолога Соломона Аша 1956 года. Испытуемого просят сравнить длину трех отрезков — якобы в целях исследования восприятия. Эта задача осложняется тем, что семеро других испытуемых (на самом деле подсадные утки) говорят противоположное очевидному, ставя несчастного перед дилеммой — верить своим глазам или поддаться коллективу. Три четверти участников предпочитали второе. Этот пример не связан непосредственно с насилием, зато хорошо иллюстрирует, что такое власть общественного мнения.
Самый известный эксперимент о власти и подчинении власти провел йельский психолог Стэнли Милгрем в начале 60-х. Подопытный (убежденный, что он вовсе не подопытный, а ассистент) должен был слушать ответы сидящего в соседней комнате «ученика» и «наказывать» того все более сильными ударами тока по приказу профессора, возглавляющего эксперимент. По мере усиления ударов подсадной «ученик» начинал кричать про больное сердце, а затем замолкал вовсе. Целью было выяснить — сколько подопытных откажется выполнять приказ, а сколько дойдет до финальной отметки в добрых 450 В. До финала дошли две трети. Интересно, что первоначально Милгрем задавался вопросом об истоках Холокоста и фирменном нюрнбергском «я просто выполнял приказ» и выяснил: две трети людей готовы запытать собрата до смерти, если им приказывает авторитетная фигура. Спустя всего несколько лет отряд лейтенанта Келли доказал наглядно, что американские военные справляются не хуже ведомства Гиммлера.
Массовое убийство в Сонгми, неопознанные трупы около горящего дома
С тех пор электрошок, кажется, стал любимой игрушкой американских социальных психологов — целью схожего эксперимента Альбера Бандуры было исследовать эффект дегуманизации жертвы. Одна группа студентов должна была «наказывать» током другую группу, находящуюся в соседней комнате. При этом ассистенты-экспериментаторы как бы ненароком делились с первой группой своими впечатлениями о второй — отзывались позитивно, нейтрально или обзывали «животными». Как и следовало ожидать, тех, к кому изначально приклеили ярлык «животных», лупили током сильнее всех.
Психолог Филипп Зимбардо исследовал влияние деиндивидуализации на самого агрессора (тоже, конечно, с электрошоком). Его студенткам требовалось бить током мнимых испытуемых (как и во всех подобных экспериментах, удары током были ненастоящими). Но со своими жертвами они оказывались лицом к лицу. При этом в одной группе студентки были с открытыми лицами и бейджами на одежде, в другой — лица были закрыты капюшонами, а личности скрывались под номерами. Выяснилось, что анонимная группа лупила током в два раза дольше, чем отмеченная бейджами.
Эти исследования в лабораторных условиях наглядно показывают, как можно превратить человека в бездушный инструмент насилия независимо от его образовательного и культурного уровня — все эксперименты проводились на студентах элитных американских университетов. После того как независимые суждения подминает всесильное общественное мнение, в ход идут два главных инструмента: дегуманизация врага и деиндивидуализация исполнителя.
Когда российское телевидение 24/7 живописует зверства бандеровцев, проецируя их на современных украинцев, — это дегуманизация (постсоветская зацикленность на событиях 60-летней давности как поводе для взаимной дегуманизации — это вообще отдельный разговор). Когда с той стороны отвечают, что москаль — не человек, а помесь финно-угра с собакой — это тоже дегуманизация. И «укропы» с «хохлами», и «колорады» с «ватниками» — это все дегуманизация. Все знают, что убивать людей плохо. Совсем другое дело — «колорада» или «укропа». Не человека же.
В процессе деиндивидуализации человек теряет личность. В узком смысле он может прятаться под маской или шлемом как сотрудник «Беркута» или ОМОНа. В широком смысле — личность теряется, когда человек становится винтиком огромного механизма. Потеря личности происходит в процессе растворения в любой крупной общности (нации, корпорации и т. д.), но особенно эффективна она там, где закрепляется ношением униформы и порядковых номеров (в армии, в тюрьме и т. д.). Сегодня можно наблюдать другой интересный эффект деиндивидуализации — в Сети, где под маской интернет-анонимности ненависть льется особенно легко и непринужденно. Так современные технологии облегчают нам жизнь.
Описанные выше особенности человеческой психики, очевидно, уходят корнями в далекое прошлое — в те благословенные времена, когда наши предки бегали по африканской саванне и тыкали друг друга острой палкой в бескомпромиссной борьбе за подгнившую тушу буйвола. Отбор поощрял проявление жертвенности по отношению к своим и безжалостности к чужакам (научное название — парохиальный альтруизм). Примерно в ту седую древность и возвращает нас патриотический угар, отключая все поздние наслоения в виде логики и культуры. Примерно как всплеск активности древней лимбической системы мозга затрудняет высшие психические функции, сводя поведение к простому выбору «бей или беги».
По этой причине война пропагандистская — это прежде всего война против собственного же населения. А победа в этой войне заключается в том, чтобы лишить человека умения мыслить, превратив его в параноидальное животное, мычащее священные мантры ненависти вслед за всенародно любимыми гуру. Но повести такое стадо в XXI век невозможно, возможно лишь в обратном направлении.
Что такое война, если без прикрас? Это когда людей на улицах лупят прикладами, а прохожие стыдливо говорят друг дружке: «Пойдем отсюда».
Людям смеха ради режут уши. С неба летят снаряды (непонятно зачем, непонятно куда). Мародерство, пытки, казни без суда и следствия и прочая фронтовая романтика. Если отвлечься на секунду от героических мифов, можно разглядеть незамысловатую реальность: бывшие бандиты становятся полевыми командирами, наемники со всего СНГ съезжаются на сафари: «заработать» денег и заняться любимым делом — стрельбой по живым мишеням (случается также палить и друг в друга в процессе дележки награбленного). Местные жители прячутся по норам, звереют от страха и в перерывах между грабежами не упускают возможности выместить злость на ком-нибудь совсем беззащитном. Происходящее ничем не отличается от большинства локальных конфликтов, где формально воюют за свободу и справедливость, а по факту стая доминантных самцов дербанит какую-нибудь алмазную шахту, попутно насилуя туземцев. В общем, война — это такое особое состояние общества, когда у невооруженных людей нет никаких прав. А шутка в том, что как раз во имя этих людей война якобы и ведется.
Такая ситуация — результат не столько коварного геополитического замысла, сколько действия законов природы. Туда, где образуется вакуум власти, неизбежно стекаются «псы войны», натасканные на запах крови и денег, а социальный лифт массово наполняют личности весьма специфического склада. Когда группа людей вооружается и начинает собирать налоги, без того чтобы общество делегировало им такое право через формальную процедуру, — это можно называть и ополчением, и дружиной, и даже техасскими рейнджерами. Но чаще это называют мафией. Так бывает всюду — в Африке, в Югославии, в Украине. Даже если завтра к ним приедет лично Путин и попросит разойтись, сложив оружие, — лично Путина пошлют в задницу (объявят предателем советской родины, русского народа, православия — нужное подчеркнуть). Ведь кому охота обратно в крышевальщики палаток, когда ты уже целый министр целой республики? С украинской стороны аналогичные проблемы могут возникнуть с разоружением зиганосного полка «Азов») и прочих Нацгвардий. Поэтому-то перемирию и мешают внезапные обстрелы с обеих сторон.
На фронтах войны пропагандистской, похоже, происходят примерно те же социальные процессы. Уж сколько на свете «полевых командиров Моторол», желающих черный гелендваген и бабу, но еще больше неприкаянных гуманитариев, желающих получить то же самое, но только путем безопасного производства потоков пафоса и ненависти. Если вакуум власти возносит на вершины бандитов, то спрос на пропаганду привлекает наиболее лицемерных и беспринципных особей, готовых заниматься дегуманизацией врага и деиндивидуализацией соотечественников. Российские пропагандисты заинтересованы в прекращении истерии не больше, чем бандиты — в добровольной сдаче оружия. Напротив, чем интенсивнее брызжет кровь, тем больше государственных денег будет распилено на «правильном освещении событий». А вот мирные инициативы предвещают скорое оскудение небесной манны госзаказа. Бандиты саботируют инициативы при помощи ночных салютов, а пропагандисты раздувают из салютов пожар. Побочным эффектом от деятельности бандитов является отправка в каменный век целого региона, а эффектом от пропагандистских плясок — невротизация целого общества.
У пропагандистов есть интересная профессиональная болезнь — иллюзия, будто народ абсолютно покорен власти медийных манипуляторов. Но вот профессор Ричард Докинз утверждает, что мемы (единицы культурной информации) живут и развиваются сами, независимо от воли своих первоначальных создателей. Могут мутировать, словно живые организмы, до полной неузнаваемости. Другой профессор — Филипп Зимбардо до сих пор переживает о том, как повлиял на психику участников его далекий двухнедельный «стэнфордский тюремный эксперимент» (впрочем, пропагандистам вряд ли интересны Докинз и Зимбардо, там иная «профессиональная культура» — фильм «Хвост виляет собакой», сериал «Карточный домик», собрание сочинений Пелевина, какие-нибудь «48 законов власти и обольщения» и т. д.).
Проще говоря, истерию-то разжечь можно, имея определенные медийные мощности. Но вот дальнейшее развитие процесса и его результаты — дело непредсказуемое и неконтролируемое. Все равно что, разослав по почте штаммы холеры, думать, будто сможешь управлять течением эпидемии. Может быть, современные штаммы патриотизма окажутся слабыми и нежизнеспособными, и тщательно выпестованные на политтехнологических брейнштормах мемы вскорости вымрут от истощения. А может быть и другое — мемы, призванные быть ручными зверушками создателей, мутируют во что-то совсем дикое и зубастое. В истории хватает примеров, когда культивируемая в обществе агрессия с песнями и плясками хоронила своих первоначальных авторов. Хотя бы российский патриотический подъем Первой мировой, который плавно перетек в остервенение войны Гражданской, стершей с карты объект первоначального подъема.
Но что бы там ни говорили политтехнологи и другие жулики, прогнозированию данные процессы все равно не поддаются. Желающим сохранить ментальное здоровье остается лишь ограждать себя от заразы, соблюдая гигиену — например, не допускать «укропов» с «колорадами» в свой лексикон. А также надеяться, что доживешь до тех светлых времен, когда массовое помешательство перестанет считаться нормой, а люди, профессионально рассылающие штаммы холеры, — уважаемыми членами общества.
Подпишитесь на нас в социальных сетях