Искусство как выход: что общего у мертвых голов
и картин из текста?

Два разговора с художницами — о таксидермии,
науке и терапии искусством

Автор: Дарья Борисенко

Искусство как выход: что общего у мертвых голов и картин из текста?

Два разговора с художницами — о таксидермии, науке и терапии искусством

Автор: Дарья Борисенко

Случается, что произведения искусства, у которых на первый взгляд нет ничего общего, появляются в одном пространстве, будь то музей, галерея или частная коллекция, и образуют очень гармоничное сочетание. И порой непонятно, то ли это умелая рука куратора, то ли игра сознания, склонного находить аналогии. Так, сейчас в галерее «Триумф» одновременно идут две выставки — очень разные, но одинаково интересные. ВОС поговорил с обеими художницами и обнаружил, что их многое объединяет. По примеру галереи мы публикуем два интервью в одном месте и предлагаем читателям найти аналогии.

Случается, что произведения искусства, у которых на первый взгляд нет ничего общего, появляются в одном пространстве, будь то музей, галерея или частная коллекция, и образуют очень гармоничное сочетание. И порой непонятно, то ли это умелая рука куратора, то ли игра сознания, склонного находить аналогии. Так, сейчас в галерее «Триумф» одновременно идут две выставки — очень разные, но одинаково интересные. ВОС поговорил с обеими художницами и обнаружил, что их многое объединяет. По примеру галереи мы публикуем два интервью в одном месте и предлагаем читателям найти аналогии.

Megasoma Mars — The Loved Dead Ones and Their Martyrdom

Первая персональная выставка очень молодой художницы, взявшей псевдоним в честь огромного жука. Образы из анатомических атласов, вертепы с историями о призраках, торжественный стол с отрезанными головами на тарелках, выполненными из всевозможных материалов, — можно называть это магазинчиком ужасов или кунсткамерой, но так или иначе ясно, что это предельно искреннее выражение того, что составляет внутренний мир автора.

Megasoma Mars —
The Loved Dead Ones
and Their Martyrdom

Первая персональная выставка очень молодой художницы, взявшей псевдоним в честь огромного жука. Образы из анатомических атласов, вертепы с историями о призраках, торжественный стол с отрезанными головами на тарелках, выполненными из всевозможных материалов, — можно называть это магазинчиком ужасов или кунсткамерой, но так или иначе ясно, что это предельно искреннее выражение того, что составляет внутренний мир автора.

Откуда взялся ваш интерес к анатомии?

Я бывшая студентка биологического факультета. После школы думала поступать в медицинский или на биологический, но в итоге поняла, что доктором быть не хочу, потому что людей не люблю.

Что за специализация?

Энтомология. Я совсем чуть-чуть там поучилась, но все, что мне приходилось изучать, показалось очень красивым. Для меня нет ничего красивее устройства тела, органов, препаратов заспиртованных. Я до сих пор продолжаю этим заниматься просто для себя. У меня большая энтомологическая коллекция.

До этого вы рисовали?

Нет, начала рисовать на биологическом. Мне стало скучно, и вместо лекций я стала рисовать. Потом я его бросила и пыталась поступить в какой-нибудь художественный вуз. Меня нигде не брали, говорили, что я не умею рисовать, что никогда не поступлю. Я прошла случайно, узнала про собеседование в лондонском University of Arts и там сказала, что хочу именно в Central Saint Martins.ать.

Почему?

Я была фанаткой группы The Horrors, а их фронтмен учился в Saint Martins. Его техника похожа на мою. Я прошла собеседование с первого раза, такое редко бывает.

Как рисунки перешли в инсталляцию?

Это очень личная история. Короче, смерть. У меня из близких никто никогда не умирал, это был для меня первый опыт — видеть, как человек умирает и что происходит после его смерти. Для меня шоком стало, что человека, которого ты любил, положили в гроб, забили гвоздями и закопали в землю. Мне кажется, это неправильный способ захоронения.

Я кинестетик, для меня очень важны тактильные вещи, и смерть для меня состоит именно в том, что ты не можешь обнять человека, не можешь почувствовать запах. А головы эти — они все мертвые… Это история про Иоанна Крестителя, которому отрубили голову. Мне просто захотелось большей тактильности, когда я устала рисовать.

Откуда взялась история Иоанна Крестителя?

Дали задание сходить в музей и выбрать там картину, перерисовывать ее много-много раз, открывая в ней новые черты. И я выбрала икону с Иоанном Крестителем. Я абсолютная атеистка и историю о нем не знала до этого. Там из окна свисает тело человека, льется кровь, валяется голова, непонятно, человек это или животное. А потом это переросло в историю со смертью и разложением, мне было интересно, как исчезает личность, как стирается лицо.

А какие материалы у скульптур?

Папье-маше, силиконовые слепки с разными текстурами: уши, языки — все снято с тела. Таксидермические принадлежности, глаза, протезы, слепки животных и человеческих зубов.

Помимо собственного опыта что вас вдохновляет?

Я когда-то пыталась делать иллюстрации к «Аде, или Радостям страсти» Набокова, но не получилось. Главные источники вдохновения — биология, анатомия, энтомология. Я не знаю художников, не интересуюсь искусством. У меня склад ума ближе к естественным наукам. Просто получилось, что я художник и больше ничего не умею делать. Да, я умею ловить жуков и расправлять крылья бабочкам, но это не профессия.

Откуда взялась история Иоанна Крестителя?

Дали задание сходить в музей и выбрать там картину, перерисовывать ее много-много раз, открывая в ней новые черты. И я выбрала икону с Иоанном Крестителем. Я абсолютная атеистка и историю о нем не знала до этого. Там из окна свисает тело человека, льется кровь, валяется голова, непонятно, человек это или животное. А потом это переросло в историю со смертью и разложением, мне было интересно, как исчезает личность, как стирается лицо.

А какие материалы у скульптур?

Папье-маше, силиконовые слепки с разными текстурами: уши, языки — все снято с тела. Таксидермические принадлежности, глаза, протезы, слепки животных и человеческих зубов.

Помимо собственного опыта что вас вдохновляет?

Я когда-то пыталась делать иллюстрации к «Аде, или Радостям страсти» Набокова, но не получилось. Главные источники вдохновения — биология, анатомия, энтомология. Я не знаю художников, не интересуюсь искусством. У меня склад ума ближе к естественным наукам. Просто получилось, что я художник и больше ничего не умею делать. Да, я умею ловить жуков и расправлять крылья бабочкам, но это не профессия.

Как Набоков.

Да, он мой любимый писатель.

Расскажите про остальные экспонаты.

Еще на выставке есть шкаф, это тоже инсталляция, псевдо-cabinet-of-curiosity. Там сшитые существа, придуманные. Они очень тактильны, не продолжение моих рисунков. Есть вертепы, такие маленькие театрики со шторками. Один вертеп иллюстрирует готическую историю про хромого человека, другой персонаж средневековый. На выставке много графики разных времен. Есть иллюстрации к отдельным фразам из книги Фабра, энтомолога. То есть я делаю сразу два полезных дела: читаю про насекомых и рисую. Это книга XVII века, перевод на русский очень красивый, и меня это вдохновило.

Как Набоков.

Да, он мой любимый писатель.

Расскажите про остальные экспонаты.

Еще на выставке есть шкаф, это тоже инсталляция, псевдо-cabinet-of-curiosity. Там сшитые существа, придуманные. Они очень тактильны, не продолжение моих рисунков. Есть вертепы, такие маленькие театрики со шторками. Один вертеп иллюстрирует готическую историю про хромого человека, другой персонаж средневековый. На выставке много графики разных времен. Есть иллюстрации к отдельным фразам из книги Фабра, энтомолога. То есть я делаю сразу два полезных дела: читаю про насекомых и рисую. Это книга XVII века, перевод на русский очень красивый, и меня это вдохновило.

Что за история про хромого?

По заданию надо было иллюстрировать несколько историй на выбор, я выбрала три готические истории. Одна называлась Lame Man, типичная готическая литература про призрака. И я сделала этот вертеп. На фоне готического пейзажа дом, надгробная плита, и сверху привидение. Все детство я читала про привидения.

Есть любимая книга?

Была любимая. Моя семья очень религиозная, и однажды, когда я была маленькая, к нам в дом пришел священник и сказал, что эту книжку нужно выкинуть. Там рассказывалось про типы привидений, очень полезная книжка.

Вам хотелось бы заниматься чем-то помимо галерейного искусства?

Нет, я не могу работать с людьми и очень ограничена в плане контактов, для меня все эти работы — outsider art. Это мне необходимо. Это одновременно и мой язык. Мои рисунки настолько детальны, потому что я получаю удовольствие от процесса, мне важен только процесс.

Какие планы на ближайшее будущее?

Одновременно я сейчас рисую большую работу. Это длинный лист, выдранный из молескина. Начинаешь рисовать, и история сама по себе идет. Пока все начинается с коробок, в которых живут мыши, все коробки между собой сообщаются. Все происходит в некоем городе, который затопило. И главная мышь созванивается с китом, который уже в воде. Там есть госпиталь, в котором лежат игрушечные пациенты. И я в блокноте веду записи о том, как прошли операции, что было применено. А под водой есть ниша, место, в которое попадают умершие животные, оно частично нарисовано. Там будут все домашние животные — мои, моего мужа. Это будет опять возвращение к кладбищу, к гробам. Когда я прихожу на кладбище, я вижу его в разрезе.

Что за история про хромого?

По заданию надо было иллюстрировать несколько историй на выбор, я выбрала три готические истории. Одна называлась Lame Man, типичная готическая литература про призрака. И я сделала этот вертеп. На фоне готического пейзажа дом, надгробная плита, и сверху привидение. Все детство я читала про привидения.

Есть любимая книга?

Была любимая. Моя семья очень религиозная, и однажды, когда я была маленькая, к нам в дом пришел священник и сказал, что эту книжку нужно выкинуть. Там рассказывалось про типы привидений, очень полезная книжка.

Вам хотелось бы заниматься чем-то помимо галерейного искусства?

Нет, я не могу работать с людьми и очень ограничена в плане контактов, для меня все эти работы — outsider art. Это мне необходимо. Это одновременно и мой язык. Мои рисунки настолько детальны, потому что я получаю удовольствие от процесса, мне важен только процесс.

Какие планы на ближайшее будущее?

Одновременно я сейчас рисую большую работу. Это длинный лист, выдранный из молескина. Начинаешь рисовать, и история сама по себе идет. Пока все начинается с коробок, в которых живут мыши, все коробки между собой сообщаются. Все происходит в некоем городе, который затопило. И главная мышь созванивается с китом, который уже в воде. Там есть госпиталь, в котором лежат игрушечные пациенты. И я в блокноте веду записи о том, как прошли операции, что было применено. А под водой есть ниша, место, в которое попадают умершие животные, оно частично нарисовано. Там будут все домашние животные — мои, моего мужа. Это будет опять возвращение к кладбищу, к гробам. Когда я прихожу на кладбище, я вижу его в разрезе.

Часто бываете на кладбищах?

Нечасто, но бываю. Кладбище похоже на мицелий, в котором бесконечные гробы. Как ни страшно звучит, я бы делала лучше чучела людей. Моя бабушка, которая умерла… Мне не нужно ее советов, ее общения, мне нужен ее запах, ее одежда, ощущение тела. Это звучит дико, но это так. Мы с моим отцом поделили предметы, которые были важны для бабушки, и в дни рождения и смерти я раскладываю предметы, нюхаю, трогаю. У меня есть блокноты про нее, фотографии, записи ее смешных слов. Очень страшно забыть. Главное — зафиксировать, пока не забыл.

Часто бываете на кладбищах?

Нечасто, но бываю. Кладбище похоже на мицелий, в котором бесконечные гробы. Как ни страшно звучит, я бы делала лучше чучела людей. Моя бабушка, которая умерла… Мне не нужно ее советов, ее общения, мне нужен ее запах, ее одежда, ощущение тела. Это звучит дико, но это так. Мы с моим отцом поделили предметы, которые были важны для бабушки, и в дни рождения и смерти я раскладываю предметы, нюхаю, трогаю. У меня есть блокноты про нее, фотографии, записи ее смешных слов. Очень страшно забыть. Главное — зафиксировать, пока не забыл.

Эти вещи как-то отражаются в ваших рисунках?

Да, я рисовала ее, но они личные, я никогда их не продам. Я рисовала ее в комнате на кровати, когда она уже не могла ходить, в больнице в Германии, вид из окна. Я записала номер палаты, пытаюсь собрать максимум информации. Для меня ее смерть случайна, такого могло и не быть. Первое время я была очень зла, смотрела на всех вокруг и думала, почему они ходят, а она мертва.

Как вам кажется, то, что вы рисуете, имеет терапевтический эффект?

Да, конечно. У меня обсессивно-компульсивное расстройство, постоянно нужно что-то делать. Если я не рисую, то раскладываю, если не раскладываю, то убираю. Если бы вы были у меня дома, поняли бы, как это. Я для домработницы сделала бирочки с пометками, куда складывать какую одежду. Рисовать — лучший способ использовать недостаток. И тогда он перестает быть недостатком.

Эти вещи как-то отражаются в ваших рисунках?

Да, я рисовала ее, но они личные, я никогда их не продам. Я рисовала ее в комнате на кровати, когда она уже не могла ходить, в больнице в Германии, вид из окна. Я записала номер палаты, пытаюсь собрать максимум информации. Для меня ее смерть случайна, такого могло и не быть. Первое время я была очень зла, смотрела на всех вокруг и думала, почему они ходят, а она мертва.

Как вам кажется, то, что вы рисуете, имеет терапевтический эффект?

Да, конечно. У меня обсессивно-компульсивное расстройство, постоянно нужно что-то делать. Если я не рисую, то раскладываю, если не раскладываю, то убираю. Если бы вы были у меня дома, поняли бы, как это. Я для домработницы сделала бирочки с пометками, куда складывать какую одежду. Рисовать — лучший способ использовать недостаток. И тогда он перестает быть недостатком.

Наталья Тимофеева — «Ключевые слова»

Наталья Тимофеева — «Ключевые слова»

На стенах большие полотна, заполненные текстами научных статей в специализированных изданиях, подписи к работам сделаны все в том же сухом и полном формальностей стиле академической науки: Наталья Тимофеева — востоковед и работает над диссертацией в РГГУ, так что это все она написала.

На стенах большие полотна, заполненные текстами научных статей в специализированных изданиях, подписи к работам сделаны все в том же сухом и полном формальностей стиле академической науки: Наталья Тимофеева — востоковед и работает над диссертацией в РГГУ, так что это все она написала.

Про что ваша диссертация?

Диссертация по истории отечественного востоковедения, в частности изучение египтологии в советский период. Я пишу ее уже давно. Когда поступала в аспирантуру после окончания университета, мне казалось, что это то, чем я хочу заниматься, но постепенно изменились приоритеты. Я человек очень переменчивый, внутренне хрупкий и могу часто менять сферы интересов, свои мнения, что отражается на моей практике.

Работая в Музейном центре РГГУ, я одновременно писала диссертацию, была страсть, и такая исследовательская история вызывала у меня энтузиазм, энергию. Но общаясь с людьми из художественной среды, я поняла, что настоящее удовлетворение мне приносит искусство, постепенно переориентировалась на другую практику. С 2011 года пошла учиться в художественные школы, сначала в «Свободные мастерские», потом в ИПСИ. Проект «Ключевые слова» отражает долгий и мучительный переход от одной деятельности к другой, переосмысление творческого пути и попытку быть собой.

А что за работы были в ИПСИ, например?

К сожалению, я не придавала большого значения обучению в ИПСИ. Все наиболее значимые работы я делала в результате дискуссий на «Электрозаводе» и, соответственно, для проводимых там выставок.

В 2012 году Леня Ларионов совместно с выпускниками разных лет ИПСИ основал площадку на «Электрозаводе» (ранее арт-площадка «Периметр»). Позже мы переименовались в «Электрозавод», и организация независимого пространства имеет больше значение — формат мастерской вкупе с проведением выставок становится хорошей альтернативой для реализации как полноценных проектов, так и отдельных работ. Это такая дискуссионная площадка, дающая необходимый диалог на первичных этапах обсуждения.

Какой работой вы особенно гордитесь?

Очень горжусь своим проектом, который был на «Электрозаводе» в 2014 году (курировал Дима Филиппов). «Без названия» — колонны из строительной сетки, такой зеленой, в которой вся Москва, отсылающей к моментам реконструкции, колонны, повторяющие «родную» колонну, которая есть на «Электрозаводе», они были внутри полые, пустые. Это четыре колонны 8-метровой высоты, воздушные и невесомые, отсылающие к формированию временных пространств, при этом наполненные, напоминающие, что ничего нет, кроме собственных ощущений, для каждого человека разных.

Горжусь очень диссертацией, перенесенной на холст, это такая своеобразная публикация материала, где текст приобретает графичность и заложенная в нем информация уже не имеет первоначального значения. Представленные в проекте статьи выходили в научных изданиях, имеющих малый тираж и очень узкую целевую аудиторию, то есть перенесение научного текста в формат искусства — это своеобразная публикация для другой аудитории.

Важно, что такой изначально концептуальный жест эмоционально заряжен. Ты попадаешь в личную историю, которая оказывается не совсем личной. На моем примере те люди, с которыми я поступала в аспирантуру, не смогли закончить ее, они все ушли. То есть это общая тенденция. Но я все-таки надеюсь защититься.

Как рождаются идеи проектов?

Важен диалог! У меня есть идеи проектов, я обсуждаю со своими друзьями, у нас на «Электрозаводе» практикуется такой опыт брейнштормов: люди накидывают какие-то идеи с последующей деконструкцией: как? зачем? почему? а что ты хочешь этим сказать? Сразу начинаешь думать. Формальное уходит на второй план. То есть мне очень важна конструктивная критика, я ценю ее и очень уважаю. Особенно от людей, которые являются авторитетами в области искусства лично для меня. Я их послушаю, получается какой-то симбиоз, может быть, я принимаю, а может быть, и нет. Так или иначе, все эти проекты обсуждаются коллективно, и перед тем как организовать что–то, мне важно пообщаться с человеком, услышать его мнение. Бывают ситуации, когда меня отговаривают от проекта, а бывает и совсем наоборот! Думаю, что, если ты варишься в собственном соку, замыкаешься, работа получается одноуровневой и плоской.

Получается, создание работ напоминает процесс написания диссертации, тоже есть какие-то коллективные обсуждения, есть проектирование, есть исследование: делали это раньше или не делали. А что есть в искусстве такого, чего нет в науке?

Ну наука — это в первую очередь результат, это публикации, конференции, документы, это интересные тексты, это заполнение лакун, неисследованных пластов, о которых на протяжении советского периода не принято было говорить. А искусство современное, мне кажется, нацелено больше на процесс. Я работаю, я делаю, я общаюсь по поводу работы, делюсь какими-то дикими, странными идеями, которые у меня есть в голове. Это совершенно другое.

И вот этого нет как раз в науке?

Ну в науке есть подобные практики: для того чтобы тебя приглашали на конференции, для того чтобы ты публиковался в авторитетных научных изданиях, ты должен общаться, знакомиться с людьми, предлагать свои статьи на конференции, обмениваться информацией, данными, дискутировать.

Условно, тебя пускают в научное сообщество. Если ты игнорируешь это дело, как было у меня на первом этапе, не пытаешься популяризировать свою исследовательскую историю, делая ставку на содержание, то ты никому не нужен, потому что тебя никто не знает. Схожая, в принципе, история.

Про что ваша диссертация?

Диссертация по истории отечественного востоковедения, в частности изучение египтологии в советский период. Я пишу ее уже давно. Когда поступала в аспирантуру после окончания университета, мне казалось, что это то, чем я хочу заниматься, но постепенно изменились приоритеты. Я человек очень переменчивый, внутренне хрупкий и могу часто менять сферы интересов, свои мнения, что отражается на моей практике.

Работая в Музейном центре РГГУ, я одновременно писала диссертацию, была страсть, и такая исследовательская история вызывала у меня энтузиазм, энергию. Но общаясь с людьми из художественной среды, я поняла, что настоящее удовлетворение мне приносит искусство, постепенно переориентировалась на другую практику. С 2011 года пошла учиться в художественные школы, сначала в «Свободные мастерские», потом в ИПСИ. Проект «Ключевые слова» отражает долгий и мучительный переход от одной деятельности к другой, переосмысление творческого пути и попытку быть собой.

А что за работы были в ИПСИ, например?

К сожалению, я не придавала большого значения обучению в ИПСИ. Все наиболее значимые работы я делала в результате дискуссий на «Электрозаводе» и, соответственно, для проводимых там выставок.

В 2012 году Леня Ларионов совместно с выпускниками разных лет ИПСИ основал площадку на «Электрозаводе» (ранее арт-площадка «Периметр»). Позже мы переименовались в «Электрозавод», и организация независимого пространства имеет больше значение — формат мастерской вкупе с проведением выставок становится хорошей альтернативой для реализации как полноценных проектов, так и отдельных работ. Это такая дискуссионная площадка, дающая необходимый диалог на первичных этапах обсуждения.

Какой работой вы особенно гордитесь?

Очень горжусь своим проектом, который был на «Электрозаводе» в 2014 году (курировал Дима Филиппов). «Без названия» — колонны из строительной сетки, такой зеленой, в которой вся Москва, отсылающей к моментам реконструкции, колонны, повторяющие «родную» колонну, которая есть на «Электрозаводе», они были внутри полые, пустые. Это четыре колонны 8-метровой высоты, воздушные и невесомые, отсылающие к формированию временных пространств, при этом наполненные, напоминающие, что ничего нет, кроме собственных ощущений, для каждого человека разных.

Горжусь очень диссертацией, перенесенной на холст, это такая своеобразная публикация материала, где текст приобретает графичность и заложенная в нем информация уже не имеет первоначального значения. Представленные в проекте статьи выходили в научных изданиях, имеющих малый тираж и очень узкую целевую аудиторию, то есть перенесение научного текста в формат искусства — это своеобразная публикация для другой аудитории.

Важно, что такой изначально концептуальный жест эмоционально заряжен. Ты попадаешь в личную историю, которая оказывается не совсем личной. На моем примере те люди, с которыми я поступала в аспирантуру, не смогли закончить ее, они все ушли. То есть это общая тенденция. Но я все-таки надеюсь защититься.

Как рождаются идеи проектов?

Важен диалог! У меня есть идеи проектов, я обсуждаю со своими друзьями, у нас на «Электрозаводе» практикуется такой опыт брейнштормов: люди накидывают какие-то идеи с последующей деконструкцией: как? зачем? почему? а что ты хочешь этим сказать? Сразу начинаешь думать. Формальное уходит на второй план. То есть мне очень важна конструктивная критика, я ценю ее и очень уважаю. Особенно от людей, которые являются авторитетами в области искусства лично для меня. Я их послушаю, получается какой-то симбиоз, может быть, я принимаю, а может быть, и нет. Так или иначе, все эти проекты обсуждаются коллективно, и перед тем как организовать что–то, мне важно пообщаться с человеком, услышать его мнение. Бывают ситуации, когда меня отговаривают от проекта, а бывает и совсем наоборот! Думаю, что, если ты варишься в собственном соку, замыкаешься, работа получается одноуровневой и плоской.

Получается, создание работ напоминает процесс написания диссертации, тоже есть какие-то коллективные обсуждения, есть проектирование, есть исследование: делали это раньше или не делали. А что есть в искусстве такого, чего нет в науке?

Ну наука — это в первую очередь результат, это публикации, конференции, документы, это интересные тексты, это заполнение лакун, неисследованных пластов, о которых на протяжении советского периода не принято было говорить. А искусство современное, мне кажется, нацелено больше на процесс. Я работаю, я делаю, я общаюсь по поводу работы, делюсь какими-то дикими, странными идеями, которые у меня есть в голове. Это совершенно другое.

И вот этого нет как раз в науке?

Ну в науке есть подобные практики: для того чтобы тебя приглашали на конференции, для того чтобы ты публиковался в авторитетных научных изданиях, ты должен общаться, знакомиться с людьми, предлагать свои статьи на конференции, обмениваться информацией, данными, дискутировать.

Условно, тебя пускают в научное сообщество. Если ты игнорируешь это дело, как было у меня на первом этапе, не пытаешься популяризировать свою исследовательскую историю, делая ставку на содержание, то ты никому не нужен, потому что тебя никто не знает. Схожая, в принципе, история.

Выставки Megasoma Mars и Натальи Тимофеевой можно увидеть в галерее «Триумф» до 5 апреля.

Выставки Megasoma Mars и Натальи Тимофеевой можно увидеть в галерее «Триумф» до 5 апреля.