Между городом и лесом

Наш муравейник прогрессивнее отдельных муравьев

Share on Tumblr

Юрий Болотов, математик по образованию, подходит к урбанистике не как к новомодному изобретению, пришедшему с Запада, но рассматривает ее в исторической перспективе.

На юго-востоке Парижа, в 13-м округе, есть здание-фокус: гигантское, но вблизи вы этого, скорее всего, не поймете; оно не то, чем кажется. У Сены на возвышении довольно свободно стоят четыре двадцатиэтажки-книжки, обращенные друг к другу, – от набережной к ним ведет лестница шириной в треть километра и высотой в полусотню ступеней. Многоэтажки — стекло, металл и бетон. 

Эти книжки — лишь часть (да и не самая интересная) комплекса Национальной библиотеки Франции, построенного в 1989–1995 годах по проекту Доминика Перро.

В конце 80-х по предложению президента Миттерана был объявлен международный конкурс на строительство нового здания Национальной библиотеки, который и выиграл молодой 35-летний архитектор. Его идея была по-своему проста и оригинальна.

Библиотека — общественное здание, место коммуникации людей, а значит, оно восходит к классическому форуму.

Так создадим же форум: основные помещения, включая переговорные, читальные залы на 3600 мест и парковку на 700 машин, спрятаны в полуподземном стилобате, а над поверхностью возвышаются многоэтажные книгохранилища на 20 млн единиц хранения. Они оформляют углы внутренней площади, а сам комплекс будто растворяется в воздухе. Но это не все: форум тоже иллюзорен, большую его часть занимает огромная яма, в которой растет настоящий лес из сосен, дубов и берез.

Просто и гениально: библиотека Перро не только обманывает наблюдателя, но и по смыслу совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Внешне книжки-хранилища — это ободранный до костей ортодоксальный модернизм, который теперь так любят сносить в Москве и Петербурге. Но вся библиотека вовсе не модернистская постройка: сперва она исчезает сама, уступая место классическому пространству, а потом, вслед за ней, в лесу, на который выходят окна общественных помещений, пропадает город.

Доминик Перро — это группа The xx от архитектуры, только он провернул подобный трюк на 20 лет раньше. А еще, выдвинув пустоту на передний план и спрятав все важное, он предвосхитил нарождавшийся современный мир, в котором телефоны предназначены для разговоров в последнюю очередь, а сесть на поезд можно, расплатившись неосязаемыми деньгами за неосязаемый билет. Тем интереснее, что проект библиотеки вызвал ураган критики. И этот эффект, как и его природа, сейчас будут поважнее сосен во дворе.

Само здание, как обычно бывает с такими эпохальными проектами, строилось дольше и стоило дороже, чем рассчитывали, — Миттеран так и не дожил до открытия, что стало поводом скорее для юмора. Со злостью критиковали архитектуру. И в этом подвох. Новое строительство в центре европейского города (а Париж в его административных границах — это на самом деле аналог ЦАО Москвы или пары центральных районов Петербурга) обычно воспринимается как сопряженное со сносом важной исторической застройки, тем и вызывает критику. Но здание строилось фактически на депрессивных территориях у железной дороги, да к тому же в 13-м округе — и тут придется сделать лирическое отступление.

Когда в 1920-х годах Ле Корбюзье предлагал уничтожить половину Парижа, разбить парки и раскидать по ним точечные высотки в 50 этажей, это был радикальный жест, но и бравада — пусть и похлеще, чем у Канье Уэста. А вот спустя 40 лет никто уже и не думал шутить и эпатировать благонравную публику. Как раз тогда в Москве пробивали Новый Арбат, и Леонид Павлов из лучших побуждений предлагал снести все Замоскворечье.

А в Париже середины 1960-х решили реконструировать 13-й округ — со своим собственным проспектом Калинина, 100-метровыми многоэтажками и внутренними эспланадами для пешеходов. Почти за десять лет было возведено три десятка высоток, но что-то не сложилось. Обычно урбанистические утопии носили социальный характер и быстро приходили в негодность из-за бедности жителей и дороговизны эксплуатации. Этот проект был другим: архитекторы изначально планировали его для молодых и успешных специалистов — а те просто не захотели там жить. Сверхсовременный район оказался никому не нужен, и его страшно критиковали за то, как решительно он ломал небесную линию Парижа. А потом случилось внезапное: в пустующих зданиях стали селиться беженцы из охваченного войной Индокитая. Так в Париже появился свой Чайна-таун

Но если не модернистская форма стала причиной критики Национальной библиотеки, то что? Спустя десятилетие после открытия комплекса Доминик Перро шутил, что старая библиотека была совсем небольшой и походила скорее на элитарный клуб, куда десятилетиями ходили постоянные читатели-интеллектуалы. И когда началось создание новой библиотеки, в десять раз большей, они искренне посчитали, что государство хочет отобрать их привилегию. Но как же европейский интеллектуал (и по умолчанию — левак) может быть мелочным? Поэтому критика переезда вылилась в архитектурную плоскость.

В 20-е Корбюзье предлагал сносить Париж и строить высотки, а сам проектировал загородные усадьбы. Несколько дней назад в Музее им. Пушкина открылась большая выставка проектов архитектора-новатора 

Злая ирония заключается в том, что внешне мирные и травоядные архитектура и урбанистика — ультраидеологизированные области, в суждениях о которых слишком явно проявляются скрытые желания. И если Перро шутил, то скорее очень горько.

Есть известный парадокс второй половины XX века: архитекторы хотят продавать современную, читай преимущественно модернистскую, архитектуру, а люди ее не то чтобы любят, предпочитая что-то традиционное (в крайнем случае это выливается в «лужковский стиль»). Есть и другой парадокс, более общий и не такой очевидный; Перро как раз его и учитывал, на нем же и обжегся. В XX веке (после Второй мировой войны — так точно) человечество стало городской цивилизацией, но люди не любят города, люди не привыкли к городам. Эта мысль с поправкой на сохранение высокой плотности населения и породила проект Ле Корбюзье. Именно благодаря ей появились условные Чертаново и Купчино, что лишь усугубило проблему.

Если говорить цинично, то горожане зачастую не до конца понимают, где живут. Город — это не столько здания, дороги, транспорт; это не только люди и их отношения; это некая система неписаных принципов. Город — это огромный муравейник, который прогрессивнее отдельных муравьев. Город медленно, но верно перемалывает деревенские заборы и ограничения, традиционные взгляды, мораль и религию. Это не хорошо и не плохо, но это так — и непонимание этого деструктивно; оно ведет к страшнейшим последствиям.

В деревне энного века, наверно, можно представить фантасмагорический сюжет о том, как французские интеллектуалы, завсегдатаи библиотеки, огородили книгофонды от всех остальных — но не в Париже 1990-х. Несмотря на критику, здание Национальной библиотеки принесло Доминику Перро всемирную славу. Но надо щелкнуть себя по носу и опуститься на землю: единственный принятый, но неосуществленный проект архитектора связан с Россией.

В 2003-м Перро спроектировал новую сцену Мариинского театра в Петербурге — внешне она походила на большое золотое облако, парящее над городом. Спустя пять лет правок, согласований, скандалов, сносов и строительного ада проект отклонили под предлогом того, что купол сложно чистить от снега. Архитектора, впрочем, отстранили от работы еще раньше. И знаете, после этого даже как-то неудивительно, что в Петербурге могут принять закон о пропаганде гомосексуализма, а сотрудники полиции пугают шизофренической фразой «Граждане, не мешайте проходу граждан».