Стихотворение дня от Мамаду Траорэ Рэя Отра

Важнейшими полезными ископаемыми Гвинеи являются бокситы, а 1,6 % населения республики, по данным 2007 года, заражены ВИЧ. И еще там родился человек, написавший это стихотворение.

Я – человек!

Да, я невежда,
я зверь,
я всего лишь вонючий негр,
я пожираю червей,
и лесные плоды,
и корни, выкопанные из земли,
и пучком травы прикрываю срам,
и тело мое – на шраме шрам,
я многоженец, как павиан,
я покупаю жен
и продаю дочерей,
и клозетом мне служит зеленый куст,
и череп мой обрит наголо,
и в тыкве сухой хранится моя еда,
и я хватаю руками куски и рыгаю во время еды,
и в хижине – жалкой лачуге – живу,
и огонь развожу на камнях,
и пищу варю в глиняном грубом горшке,
я – варвар,
и искусство мое – примитив,
и ты говоришь про меня: темный жалкий дикарь.
Но вчера,
вчера, великодушно меня простив,
ты вчера позабыл, что я пожираю всякую дрянь,
что с культурой совсем не знаком,
что я одеваюсь не так, как ты,
и сморкаюсь не так,
и ем, и мочусь не так – 
это, мол, не его вина…
Ты даже сумел позабыть, что кожа моя черна!
Вчера…
Вчера, потому что «родине» грозила беда,
и ты собирал солдат
и кричал:
– За свободу умрем! –
Вчера, потому что в бою
смешались кровь твоя и моя –
черного красная кровь и белого красная кровь,
вчера, потому что я был бойцом,
отваги и верности
образцом,
вспомни, мы побратались с тобой,
и ты не скупился на лесть:
негр – самый лучший друг,
негр – непревзойденный герой!..
А сегодня…
Сегодня, когда я сам свободу выпустил из тюрьмы,
ты сразу вспомнил, что я – антипод,
и снова я – выкормыш обезьян,
пожиратель кузнечиков и саранчи,
снова я – черная мразь,
дикарь, которому клетка нужна,
а не свобода,
завоеванная вместе с тобой.
Но, может быть, все-таки
я – человек?!
«Голый, грязный,
смакующий дождевых червей,
да чего там – просто дерьмо!...»
Давай, обвиняй! Деталей каких-нибудь не забудь!
Но… мой брат, разве в деталях суть?!
Человек – это сердце,
и я свое сердце друзьям отдаю!
Человек – это помыслов чистота!
И поверь, душа у меня чиста!
Человек – это разума взлет,
И я не глупей других!
И поэтому я
требую – не прошу! – 
свободу раздели пополам:
половину – тебе, половины мне хватит вполне,
а тебе – твоей, ибо я, как и ты – человек. 

Перевод Н. Горской 

Стихотворение дня от Бориса Пастернака

Это стихотворение молодой поэт написал, будучи под влиянием футуризма и отчасти постсимволизма. И, хотя образный ряд мало чем отличается от его поздних стихов, видеть в стихотворении Пастернака слова вроде «тормошится» и «нахлынь» по меньшей мере удивительно.

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,
   Качается тюль, и – прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
   К качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднят
   Смолой; там по маете
Очки по траве растерял палисадник,
   Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калитку
   В степь, в запах сонных лекарств
Струится дорожкой, в сучках и в улитках
   Мерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в зале
   В трюмо – и не бьет стекла!
Казалось бы, всё коллодий залил,
   С комода до шума в стволах.

Зеркальная всё б, казалось, нахлынь
   Непотным льдом облила,
Чтоб сук не горчил и сирень не пахла,-
   Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме,
   И только ветру связать,
Что ломится в жизнь и ломается в призме,
   И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,
   Не вырыть, как заступом клад.
Огромный сад тормошится в зале
   В трюмо – и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизне
   Ничем мне очей не задуть.
Так после дождя проползают слизни
   Глазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,
   На цыпочках скачет чиж.
Ты можешь им выпачкать губы черникой,
   Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,
   Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
   Трясет – и не бьет стекла!

Стихотворение дня от Константы Галчинского

Константы Ильдефонс Галчинский (1905-1953) — польский классик и эксцентрик. Успел поскитаться по миру (года Первой мировой он даже провел с родителями в Москве). В Варшавском университете защитил диплом по творчеству несуществующего английского поэта Морриса Гордона Читса. Бывал и в советском, и в немецком плену. Переводил на родной язык Шекспира. Враждовал с другим видным поэтом Чеславом Милошем — мастером надрывно писать о гиацинтах и магнолиях, которого, что неудивительно, переводил на русский Иосиф Бродский. Самого Галчинского травили как мелкобуржуазного поэта. В юности он мечтал ходить по улицам и декламировать отрывки из «Дон-Кихота».

Папа

Стихотворение дня от Александра Одоевского

Поэта-декабриста Александра Одоевского не стоит путать с его двоюродным братом Владимиром – автором «Городка в табакерке» и уймы готических рассказов, предсказавшим появление интернета. Александр, в свою очередь, предсказал клип Chemical Brothers на песню Hey Boy, Hey Girl. Написано стихотворение в 1825 году.

Бал

Открылся бал. Кружась, летели
Четы младые за четой;
Одежды роскошью блестели,
А лица – свежей красотой.
Усталый, из толпы я скрылся
И, жаркую склоня главу,
К окну в раздумье прислонился
И загляделся на Неву.
Она покоилась, дремала
В своих гранитных берегах,
И в тихих, сребряных водах
Луна, купаясь, трепетала.
Стоял я долго. Зал гремел...
Вдруг без размера полетел
За звуком звук. Я оглянулся,
Вперил глаза; весь содрогнулся;
Мороз по телу пробежал.
Свет меркнул... Весь огромный зал
Был полон остовов... Четами
Сплетясь, толпясь, друг друга мча,
Обнявшись желтыми костями,
Кружася, по полу стуча,
Они зал быстро облетали.
Лиц прелесть, станов красота –
С костей их – все покровы спали.
Одно осталось: их уста,
Как прежде, всё еще смеялись;
Но одинаков был у всех
Широких уст безгласный смех.
Глаза мои в толпе терялись,
Я никого не видел в ней:
Все были сходны, все смешались...
Плясало сборище костей.

Эдуард Багрицкий (1895-1934) был одесским евреем из буржуазной семьи и землемером по образованию. Иногда писал от лица женщины по имени Нина Воскресенская. Стихи его похожи на прозу другого одессита и современника Багрицкого Исаака Бабеля: все то же обилие физиологии и лингвистического сока, который размывает границу между жизнью и смертью. Настоящий русский экспрессионизм, которого не было.

Ночь

Уже окончился день, и ночь
Надвигается из-за крыш...
Сапожник откладывает башмак,
Вколотив последний гвоздь.
Неизвестные пьяницы в пивных
Проклинают, поют, хрипят,
Склерозными раками, желчью пивной
Заканчивая день...
Торговец, расталкивая жену,
Окунается в душный пух,
Свой символ веры — ночной горшок
Задвигая под кровать...
Москва встречает десятый час
Перезваниванием проводов,
Свиданьями кошек за трубой,
Началом ночной возни...
И вот, надвинув кепи на лоб
И фотогеничный рот
Дырявым шарфом обмотав,
Идет на промысел вор...
И, ундервудов траурный марш
Покинув до утра,
Конфетные барышни спешат
Встречать героев кино.
Антенны подрагивают в ночи
От холода чуждых слов;
На циферблате десятый час
Отмечен косым углом...
Над столом вождя — телефон иссяк,
И зеленое сукно,
Как болото, всасывает в себя
Пресспапье и карандаши...
И только мне десятый час
Ничего не приносит в дар:
Ни чая, пахнущего женой,
Ни пачки папирос.
И только мне в десятом часу
Не назначено нигде —
Во тьме подворотни, под фонарем —
Заслышать милый каблук...
А сон обволакивает лицо
Оренбургским густым платком;
А ночь насыпает в мои глаза
Голубиных созвездии пух.
И прямо из прорвы плывет, плывет
Витрин воспаленный строй:
Чудовищной пищей пылает ночь,
Стеклянной наледью блюд...
Там всходит огромная ветчина,
Пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
Вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи
Пылают: «Не заплати!
Мы голову — прочь, мы руки — долой!
И кинем голодным псам!»
Там круглые торты стоят Москвой
В кремлях леденцов и слив;
Там тысячу тысяч пирожков,
Румяных, как детский сад,
Осыпала сахарная пурга,
Истыкал цукатный дождь...
А в дверь ненароком: стои́т атлет
Средь сине-багровых туш!
Погибшая кровь быков и телят
Цветет на его щеках...
Он вытянет руку — весы не в лад
Качнутся под тягой гирь,
И нож, разрезающий сала пласт,
Летит павлиньим пером.
И пылкие буквы
«МСПО»
Расцветают сами собой
Над этой оголтелой жратвой
(Рычи, желудочный сок!)...
И голод сжимает скулы мои,
И зудом поет в зубах,
И мыльною мышью по горлу вниз
Падает в пищевод...
И я содрогаюсь от скрипа когтей,
От мышьей возни хвоста,
От медного запаха слюны,
Заливающего гортань...
И в мире остались — одни, одни,
Одни, как поход планет,
Ворота и обручи медных букв,
Начищенные огнем!
Четыре буквы:
«МСПО»,
Четыре куска огня:
Это —
Мир Страстей, Полыхай Огнем!
Это  —
Музыка Сфер, Паря
Откровением новым!
Это — Мечта,
Сладострастье, Покои, Обман!
И на что мне язык, умевший слова
Ощущать, как плодовый сок?
И на что мне глаза, которым дано
Удивляться каждой звезде?
И на что мне божественный слух совы,
Различающий крови звон?
И на что мне сердце, стучащее в лад
Шагам и стихам моим?!
Лишь поет нищета у моих дверей,
Лишь в печурке юлит огонь,
Лишь иссякла свеча, и луна плывет
В замерзающем стекле...

Стихотворение дня от Франсуа Вийона

Франсуа Вийон (1463 — 1493) жил в позднее Средневековье. Это практически всё, что известно о нем достоверно — остальное байки. Говорят, он был сиротой, дрался на ножах со священниками и скитался между Ла-Маншем и Средиземным морем. Был приговорен к смертной казни, но попал под амнистию. Что бы из этого ни было вымыслом, стихи Вийона очень жизненны (что не слишком характерно для лирики этого времени). К XIX веку Вийона почти забыли, но ему на помощь пришли прерафаэлиты — благодаря их стараниям возродился интерес к поэту.

Баллада примет

Я знаю множество примет;
Я знаю, где есть ход запасный;
Я знаю, кто и как одет;
Я знаю, что и чем опасно;
Я знаю, где овраг пропастный;
Я знаю, часты грозы в мае;
Я знаю, где дождит, где ясно;
Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, есть на все ответ;
Я знаю, где черно, где красно;
Я знаю, что где на обед;
Я знаю, лжем мы ежечасно;
Я знаю, хищна волчья стая;
Я знаю, жалобы напрасны;
Я знаю все, себя не зная.

Я знаю были давних лет;
Я знаю, люди разномастны;
Я знаю, кто богат, кто нет;
Я знаю, кожа чья атласна;
Я знаю, глуп, кто любит страстно;
Я знаю, алчности нет края;
Я знаю, умники несчастны;
Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, принц, что жизнь ужасна;
Я знаю, на земле нет рая;
Я знаю, смерть над каждым властна;
Я знаю все, себя не зная.

Перевод Ю. Корнеева

Оригинал здесь