Постом
и молитвой:
Отец, я согрешила!
Два церковных таинства за одни выходные — ожидание и реальность
Постом и молитвой: Отец, я согрешила!
Два церковных таинства за одни выходные — ожидание и реальность
На прошлой неделе я рассказывала о первых пяти днях Великого поста в соответствии со смертными грехами. По этой логике, в прошлые выходные я должна была бы сгорать от алчности и предаваться блуду, но, чтобы этого избежать, испытала на себе два церковных таинства — исповедь и причастие. Им и посвящу второй выпуск покаянного блога.
На прошлой неделе я рассказывала о первых пяти днях Великого поста в соответствии со смертными грехами. По этой логике, в прошлые выходные я должна была бы сгорать от алчности и предаваться блуду, но, чтобы этого избежать, испытала на себе два церковных таинства — исповедь и причастие. Им и посвящу второй выпуск покаянного блога.
О православных таинствах
Всего их, как оказалось, семь. Первым делом новоиспеченный христианин проходит крещение, непосредственно за которым следует миропомазание. Меня, как и большинство моих ровесников, крестили в детстве. Что происходило, помню плохо, но было неприятно: мокрые длинные волосы, таз, темно, какая-то старушка навязчиво предлагает мне хлеб под предлогом того, что это тело Христово (откуда она там взялась — непонятно), я убегаю. Помню пугающую папину фразу, которую я очевидно неправильно расслышала: «Теперь будешь паханная».
О таинстве венчания мне лично сказать нечего — все мои женатые друзья предпочли его избежать. К тому же если вы вдруг собираетесь обвенчаться в церкви, в Великий пост вам этого сделать никто не даст.
Рукоположение дано пережить только тем, кто решил стать священником, так что о нем мне рассказывать не имеет смысла — если вы из них, то и сами все знаете. А соборование, или елеосвящение, совершают над больными, при условии, что они старше семи лет и находятся в сознании. Помимо духовного исцеления от болезни человеку даруется полное отпущение грехов. Так верующего, понятное дело, готовят ко встрече с Всевышним.
Главным же христианским таинством остается причастие, акт единения с Богом. Вот только к нему ни одного крещеного не допустят без предварительной исповеди. Об этом подробнее.
О православных таинствах
Всего их, как оказалось, семь. Первым делом новоиспеченный христианин проходит крещение, непосредственно за которым следует миропомазание. Меня, как и большинство моих ровесников, крестили в детстве. Что происходило, помню плохо, но было неприятно: мокрые длинные волосы, таз, темно, какая-то старушка навязчиво предлагает мне хлеб под предлогом того, что это тело Христово (откуда она там взялась — непонятно), я убегаю. Помню пугающую папину фразу, которую я очевидно неправильно расслышала: «Теперь будешь паханная».
О таинстве венчания мне лично сказать нечего — все мои женатые друзья предпочли его избежать. К тому же если вы вдруг собираетесь обвенчаться в церкви, в Великий пост вам этого сделать никто не даст.
Рукоположение дано пережить только тем, кто решил стать священником, так что о нем мне рассказывать не имеет смысла — если вы из них, то и сами все знаете. А соборование, или елеосвящение, совершают над больными, при условии, что они старше семи лет и находятся в сознании. Помимо духовного исцеления от болезни человеку даруется полное отпущение грехов. Так верующего, понятное дело, готовят ко встрече с Всевышним.
Главным же христианским таинством остается причастие, акт единения с Богом. Вот только к нему ни одного крещеного не допустят без предварительной исповеди. Об этом подробнее.
Исповедь: стикеры с грехами, гильотина и Караваджо
Ожидание
К тому, что мне придется впервые исповедоваться, главный редактор начала готовить меня заранее. Мой вопрос о том, насколько длинным может быть список грехов и что можно вычеркнуть, был встречен блестящей Катиной формулировкой: «Если ты считаешь, что, например, совокупление с животным было большим грехом, чем секс с целой футбольной командой, то смело называй первое». Ощутив себя после этих слов воплощением непорочности, я решаю всю неделю записывать все прошлые грехи, которые только приходят в голову, на стикерах, чтобы потом выучить его наизусть и оттараторить батюшке. Но потом читаю на одном православном сайте, что сейчас такая практика в тренде — верующие просто молча отдают священнику аккуратные списки прегрешений. Представляю, как кто-то может по ошибке подсунуть не ту бумажку и священнику придется прощать несчастного за «хлеб, молоко диет., зубная щетка», и решаю так не делать.
Я вроде не раз слышала, что в православной церкви нет исповедальных кабинок и сериальной ситуации, где за перегородкой вместо священника вдруг оказывается разгневанный муж-рогоносец, готовый придушить грешницу, случиться не может. Но поверить в то, что мне придется в определенный день и час отстоять в общей очереди, чтобы потом еще каяться у всех на виду, все равно трудно. До последнего надеюсь, что на первый раз меня хотя бы отведут в тихий темный угол для приватной беседы.
День исповеди, суббота, — первый, когда я разрешаю себе есть горячее. Миска грибного супа, без преувеличения, вызывает у меня самый сильный и продолжительный в жизни экстаз. Ноги подкашиваются, по телу безостановочно бегут мурашки, а в глазах прыгают цветные мотыльки. Это длится около часа и, не в силах совладать с собой, я предаюсь самым нечистым из возможных мыслей, а потом отключаюсь на полтора часа.
Исповедь: стикеры с грехами, гильотина и Караваджо
Просыпаясь, соображаю, что опаздываю на предваряющую исповедь службу и надо еще доделать срочную работу. Ближе к семи, запыхаясь, неподготовленная и нервная, мчусь на Таганку в Храм Мартина Исповедника, потому что там сегодня исповедует отец Валерий, которого главный редактор рекомендовала мне в первую же очередь как человека молодого и понимающего.
Ожидание
К тому, что мне придется впервые исповедоваться, главный редактор начала готовить меня заранее. Мой вопрос о том, насколько длинным может быть список грехов и что можно вычеркнуть, был встречен блестящей Катиной формулировкой: «Если ты считаешь, что, например, совокупление с животным было большим грехом, чем секс с целой футбольной командой, то смело называй первое». Ощутив себя после этих слов воплощением непорочности, я решаю всю неделю записывать все прошлые грехи, которые только приходят в голову, на стикерах, чтобы потом выучить его наизусть и оттараторить батюшке. Но потом читаю на одном православном сайте, что сейчас такая практика в тренде — верующие просто молча отдают священнику аккуратные списки прегрешений. Представляю, как кто-то может по ошибке подсунуть не ту бумажку и священнику придется прощать несчастного за «хлеб, молоко диет., зубная щетка», и решаю так не делать.
Я вроде не раз слышала, что в православной церкви нет исповедальных кабинок и сериальной ситуации, где за перегородкой вместо священника вдруг оказывается разгневанный муж-рогоносец, готовый придушить грешницу, случиться не может. Но поверить в то, что мне придется в определенный день и час отстоять в общей очереди, чтобы потом еще каяться у всех на виду, все равно трудно. До последнего надеюсь, что на первый раз меня хотя бы отведут в тихий темный угол для приватной беседы.
День исповеди, суббота, — первый, когда я разрешаю себе есть горячее. Миска грибного супа, без преувеличения, вызывает у меня самый сильный и продолжительный в жизни экстаз. Ноги подкашиваются, по телу безостановочно бегут мурашки, а в глазах прыгают цветные мотыльки. Это длится около часа и, не в силах совладать с собой, я предаюсь самым нечистым из возможных мыслей, а потом отключаюсь на полтора часа.
Просыпаясь, соображаю, что опаздываю на предваряющую исповедь службу и надо еще доделать срочную работу. Ближе к семи, запыхаясь, неподготовленная и нервная, мчусь на Таганку в Храм Мартина Исповедника, потому что там сегодня исповедует отец Валерий, которого главный редактор рекомендовала мне в первую же очередь как человека молодого и понимающего.
Реальность
Служба заканчивается ровно в ту минуту, как я влетаю в церковь. Не успеваю заметить, как образуется длиннющая очередь из кающихся. Встаю в конец, но нахожу в телефоне смску от Лены П., моего бессменного куратора в этот Пост: Лена предлагает мне пройти к ней вперед, чтобы перед исповедью она могла представить меня священнику. Мой первый вопрос: «Почему он накрывает людям головы шарфиком?» Оказывается, когда священник после исповеди лицом к лицу кладет кающемуся на голову епитрахиль, чтобы прочесть разрешительную молитву и отпустить грехи, он символически показывает, что дарует прощение не лично, а как посредник Бога. После этого прощенному можно приходить на воскресную литургию и причащаться.
Епитрахиль — лента, огибающая шею священнослужителя. На обоих ее концах симметрично вышито по три креста, символизирующих право совершать шесть церковных таинств (рукоположение вправе совершать только епископ). Седьмой крест расположен сзади на шее и означает то, что священник подвластен епископу и его участь — служение Христу. Иногда кресты заменяют иконами.
Чем ближе моя очередь, тем упорнее кажется, что горло сжимают тиски. Воображаю себя Марией-Антуанеттой, идущей на казнь, несмотря на то, что никогда не говорила приписанных ей глупостей про пирожные. Еще бы пойти на эту казнь хоть с гордо поднятой головой, но даже это мне не по силам.
Отец Валерий с ходу спрашивает меня, зачем мне вдруг понадобился весь этот Пост. Уже открываю рот, чтобы объяснить, что это в первую очередь журналистский эксперимент, но осекаюсь. Это ведь не совсем правда. По крайней мере, на шестой день мне так уже не кажется. Бормочу что-то невнятное про поиск ориентиров, внутренний стержень и потребность в жесткой системе и получаю в ответ: «С системой вы могли просчитаться». Мне нечего возразить.
Узнав, что больше всего на свете я люблю искусство, священник рассказывает, как сейчас во время службы думал о картине Караваджо, где тот помимо Христа и учеников зачем-то изобразил трактирщика и трактирщицу — странный и удивительный художник. Думаю о том, что в «Ужине в Эммаусе» никакой трактирщицы нет, только мужчина. И только придя домой и погуглив, вспоминаю, что у Караваджо была и вторая его версия.
1602
Реальность
Служба заканчивается ровно в ту минуту, как я влетаю в церковь. Не успеваю заметить, как образуется длиннющая очередь из кающихся. Встаю в конец, но нахожу в телефоне смску от Лены П., моего бессменного куратора в этот Пост: Лена предлагает мне пройти к ней вперед, чтобы перед исповедью она могла представить меня священнику. Мой первый вопрос: «Почему он накрывает людям головы шарфиком?» Оказывается, когда священник после исповеди лицом к лицу кладет кающемуся на голову епитрахиль, чтобы прочесть разрешительную молитву и отпустить грехи, он символически показывает, что дарует прощение не лично, а как посредник Бога. После этого прощенному можно приходить на воскресную литургию и причащаться.
Чем ближе моя очередь, тем упорнее кажется, что горло сжимают тиски. Воображаю себя Марией-Антуанеттой, идущей на казнь, несмотря на то, что никогда не говорила приписанных ей глупостей про пирожные. Еще бы пойти на эту казнь хоть с гордо поднятой головой, но даже это мне не по силам.
Узнав, что больше всего на свете я люблю искусство, священник рассказывает, как сейчас во время службы думал о картине Караваджо, где тот помимо Христа и учеников зачем-то изобразил трактирщика и трактирщицу — странный и удивительный художник. Думаю о том, что в «Ужине в Эммаусе» никакой трактирщицы нет, только мужчина. И только придя домой и погуглив, вспоминаю, что у Караваджо была и вторая его версия.
1605—06
Епитрахиль — лента, огибающая шею священнослужителя. На обоих ее концах симметрично вышито по три креста, символизирующих право совершать шесть церковных таинств (рукоположение вправе совершать только епископ). Седьмой крест расположен сзади на шее и означает то, что священник подвластен епископу и его участь — служение Христу. Иногда кресты заменяют иконами.
Убедившись, что мы говорим на одном языке, переходим непосредственно к исповеди. Я всю неделю собиралась с духом, чтобы громко заявить все, что я думаю по поводу косности в отношении православной церкви к греху, насколько возмутительными считаю церковную антипропаганду абортов, попирающую право женщины на свободу в обращении с собственным телом, и отношение православия к гомосексуалам. И после этого уверенно отказаться каяться во внебрачных связях, даже если меня попытаются заставить. «Как ты думаешь, чем ты могла прогневить Бога и людей?» — спрашивает отец Валерий. «Я лгала и обманывала, расстраивала родителей, злилась на Бога и сомневалась в его существовании. Я отчаивалась и не хотела жить», — кажется, мне снова 15 и я сейчас расплачусь. В ответ я слышу: «Мы часто не замечаем тех, кто приходит, чтобы чему-то нас научить. Люди для нас порой как деревья». Никакого наказания. «Я хотела бы причаститься». Время подставить голову шарфику.
Когда я по дороге в церковь написала Лене, что волнуюсь, она ответила: «Первый раз все очень лояльны. Гайки будут закручивать потом». Может, оно и так, но во внебрачных связях я по-прежнему не раскаиваюсь. По дороге домой еще нахожу в себе силы зайти в магазин за гречкой, но сняв ботинки, понимаю, что чувствую себя так, будто меня огрели дубиной. Немедленно ложусь спать, отменяю все дела и встречи и вижу отвратительнейшие кошмары. Просыпаясь в ночи, читаю с телефона канон для подготовки к причастию и, кажется, съедаю в невменяемом состоянии мандарин, хотя с полуночи перед литургией есть ничего нельзя.
Причастие: стаканчик теплоты, плачущие дети и Мопассан
Ожидание
На самом деле, я совсем не представляю, как это. Знаю, что девочкам-католичкам шьют красивые платья к первой евхаристии, которая происходит лет в 7-12. Готовятся к ней не меньше года, изучая Библию и религиозные правила. Но о православных я ничего подобного не слышала.
Вообще, единственная моя ассоциация с причастием, кроме непосредственно Тайной вечери, — это рассказ Мопассана «Заведение Телье», где сотрудницы борделя дружной гурьбой отправляются на первую евхаристию хозяйкиной племянницы Констанции. Вот этот фрагмент помню с детства: «Она уложила девочку в свою теплую постель, прижала ее к груди, целуя и баюкая, расточая ей преувеличенные проявления нежности, а затем, успокоившись, заснула сама. И головка причастницы покоилась до утра на голой груди проститутки».
Реальность
К 10 утра воскресенья я, помятая, возвращаюсь на Таганку. Момент вкушения Святых Даров окаймляют два часа службы, которая и называется литургией. К счастью, Лена дает мне текст с комментариями, который очень помогает отстоять это время — так долго находиться в церкви мне до сих пор не случалось (разве что в час своих крестин, не могу знать наверняка). Людей очень много, и добрая половина еще не исповедовалась, поэтому отца Валерия, который поставлен с ними беседовать, всю службу не видно. Отдельные молитвы прихожане читают хором, демонстрируя свое единение в вере, кто-то периодически встает на колени, но поскольку это делают не все, решаю не изображать дополнительное усердие — за последнюю неделю я поняла, что от любого неискреннего рвения в церкви лучше отказаться — это просто стыдно. Сама служба очень сложная и торжественная (еще бы, она же главная): Царские врата то открываются, то закрываются, из них выносят гигантское Евангелие, читают его, потом заносят, все нарядные, но большей части всего происходящего — манипуляций с хлебом и вином — прихожане не видят. Как и во многих других отношениях, просто знают, что оно есть.
Царские врата — двустворчатые ворота в центре иконостаса, за которыми скрывается альтарная часть церкви. Символизируют врата рая. Входить в них могут только священники, и то во время службы и в торжественном облачении (в остальное время и без облачения — только епископы).
Когда выносят ритуальную чашу, присутствующие организуют очередь, в которой стоят со скрещенными на груди руками, правая поверх левой. Лена объясняет мне, что у старообрядцев руки расположены наоборот и те объясняют это рационально: придерживая правую руку, нельзя ненароком перекреститься у Святой чаши и задеть ее. Объяснения того, чем же может пригодиться правая сверху, я пока не нашла. Левую сторону храма освобождают и подходят к причастию справа. К моему большому удивлению, младенцам и маленьким детям не просто дают причаститься, но и пропускают их вперед. Подойдя к Чаше, следует назвать свое имя (данное при крещении имя, если по паспорту вас зовут Огнеслав или Алена-Цветочек), проглотить смоченную в разбавленном вине просфору, которую подадут вам с помощью длинной ложки, поцеловать Чашу и, не распуская рук, отправиться в левую часть, чтобы уступить место следующему. После причастия можно подойти к столику и угоститься еще кусочком просфоры или антидором и запить его «теплотой», то есть еще глотком сильно разбавленного вина, которое из чайника разливают по опрятным емкостям.
Когда дело доходит до воскресной проповеди — ее в этот раз читает настоятель церкви, я уже еле стою на ногах. Несмотря на самое радостное настроение после евхаристиии, не могу не признать, что проповедь ужасна. Настоятель возмущен детским плачем в церкви, из-за которого он даже прервал службу, чтобы попросить вывести ребенка, и говорит о том, как неправильно воспитаны подобные дети. Все-таки у меня по-прежнему слишком много вопросов к РПЦ. Хотя потом, когда я подхожу поцеловать животворящий крест в его руках, настоятель говорит: «С воскресным днем, солнце мое!» — и я больше не могу на него злиться.
После службы отец Валерий раздает всем конфетки — насколько я понимаю, их нужно съесть в знак памяти о родственнике одной из прихожанок. Я не ем сахар в пост, но не принять конфету из рук священника не могу. И вторую. И третью.
Убедившись, что мы говорим на одном языке, переходим непосредственно к исповеди. Я всю неделю собиралась с духом, чтобы громко заявить все, что я думаю по поводу косности в отношении православной церкви к греху, насколько возмутительными считаю церковную антипропаганду абортов, попирающую право женщины на свободу в обращении с собственным телом, и отношение православия к гомосексуалам. И после этого уверенно отказаться каяться во внебрачных связях, даже если меня попытаются заставить. «Как ты думаешь, чем ты могла прогневить Бога и людей?» — спрашивает отец Валерий. «Я лгала и обманывала, расстраивала родителей, злилась на Бога и сомневалась в его существовании. Я отчаивалась и не хотела жить», — кажется, мне снова 15 и я сейчас расплачусь. В ответ я слышу: «Мы часто не замечаем тех, кто приходит, чтобы чему-то нас научить. Люди для нас порой как деревья». Никакого наказания. «Я хотела бы причаститься». Время подставить голову шарфику.
Когда я по дороге в церковь написала Лене, что волнуюсь, она ответила: «Первый раз все очень лояльны. Гайки будут закручивать потом». Может, оно и так, но во внебрачных связях я по-прежнему не раскаиваюсь. По дороге домой еще нахожу в себе силы зайти в магазин за гречкой, но сняв ботинки, понимаю, что чувствую себя так, будто меня огрели дубиной. Немедленно ложусь спать, отменяю все дела и встречи и вижу отвратительнейшие кошмары. Просыпаясь в ночи, читаю с телефона канон для подготовки к причастию и, кажется, съедаю в невменяемом состоянии мандарин, хотя с полуночи перед литургией есть ничего нельзя.
Вот так я причастилась тела и крови Христовых. А потом пошла в баню.
Продолжение — через несколько дней.
Причастие: стаканчик теплоты, плачущие дети
и Мопассан
Ожидание
На самом деле, я совсем не представляю, как это. Знаю, что девочкам-католичкам шьют красивые платья к первой евхаристии, которая происходит лет в 7-12. Готовятся к ней не меньше года, изучая Библию и религиозные правила. Но о православных я ничего подобного не слышала.
Вообще, единственная моя ассоциация с причастием, кроме непосредственно Тайной вечери, — это рассказ Мопассана «Заведение Телье», где сотрудницы борделя дружной гурьбой отправляются на первую евхаристию хозяйкиной племянницы Констанции. Вот этот фрагмент помню с детства: «Она уложила девочку в свою теплую постель, прижала ее к груди, целуя и баюкая, расточая ей преувеличенные проявления нежности, а затем, успокоившись, заснула сама. И головка причастницы покоилась до утра на голой груди проститутки».
Реальность
К 10 утра воскресенья я, помятая, возвращаюсь на Таганку. Момент вкушения Святых Даров окаймляют два часа службы, которая и называется литургией. К счастью, Лена дает мне текст с комментариями, который очень помогает отстоять это время — так долго находиться в церкви мне до сих пор не случалось (разве что в час своих крестин, не могу знать наверняка). Людей очень много, и добрая половина еще не исповедовалась, поэтому отца Валерия, который поставлен с ними беседовать, всю службу не видно. Отдельные молитвы прихожане читают хором, демонстрируя свое единение в вере, кто-то периодически встает на колени, но поскольку это делают не все, решаю не изображать дополнительное усердие — за последнюю неделю я поняла, что от любого неискреннего рвения в церкви лучше отказаться — это просто стыдно. Сама служба очень сложная и торжественная (еще бы, она же главная): Царские врата то открываются, то закрываются, из них выносят гигантское Евангелие, читают его, потом заносят, все нарядные, но большей части всего происходящего — манипуляций с хлебом и вином — прихожане не видят. Как и во многих других отношениях, просто знают, что оно есть.
Царские врата — двустворчатые ворота в центре иконостаса, за которыми скрывается альтарная часть церкви. Символизируют врата рая. Входить в них могут только священники, и то во время службы и в торжественном облачении (в остальное время и без облачения — только епископы).
Когда выносят ритуальную чашу, присутствующие организуют очередь, в которой стоят со скрещенными на груди руками, правая поверх левой. Лена объясняет мне, что у старообрядцев руки расположены наоборот и те объясняют это рационально: придерживая правую руку, нельзя ненароком перекреститься у Святой чаши и задеть ее. Объяснения того, чем же может пригодиться правая сверху, я пока не нашла. Левую сторону храма освобождают и подходят к причастию справа. К моему большому удивлению, младенцам и маленьким детям не просто дают причаститься, но и пропускают их вперед. Подойдя к Чаше, следует назвать свое имя (данное при крещении имя, если по паспорту вас зовут Огнеслав или Алена-Цветочек), проглотить смоченную в разбавленном вине просфору, которую подадут вам с помощью длинной ложки, поцеловать Чашу и, не распуская рук, отправиться в левую часть, чтобы уступить место следующему. После причастия можно подойти к столику и угоститься еще кусочком просфоры или антидором и запить его «теплотой», то есть еще глотком сильно разбавленного вина, которое из чайника разливают по опрятным емкостям.
Когда дело доходит до воскресной проповеди — ее в этот раз читает настоятель церкви, я уже еле стою на ногах. Несмотря на самое радостное настроение после евхаристиии, не могу не признать, что проповедь ужасна. Настоятель возмущен детским плачем в церкви, из-за которого он даже прервал службу, чтобы попросить вывести ребенка, и говорит о том, как неправильно воспитаны подобные дети. Все-таки у меня по-прежнему слишком много вопросов к РПЦ. Хотя потом, когда я подхожу поцеловать животворящий крест в его руках, настоятель говорит: «С воскресным днем, солнце мое!» — и я больше не могу на него злиться.
После службы отец Валерий раздает всем конфетки — насколько я понимаю, их нужно съесть в знак памяти о родственнике одной из прихожанок. Я не ем сахар в пост, но не принять конфету из рук священника не могу. И вторую. И третью.
Вот так я причастилась тела и крови Христовых.
А потом пошла в баню.
Продолжение — через несколько дней.
Подпишитесь на нас в социальных сетях