Иногда я подрабатываю переводчиком. Пару недель назад переводила лекцию видного немецкого психоаналитика и с тех пор все размышляю над ней. Он утверждает, что многие расстройства, свойственные современным людям, порождены нехваткой идентичности. Скажем, 200 лет назад человек с детства знал, кто он. Он лютеранин, потому что его родители лютеране, он мужчина, потому что у него есть член, он саксонец, потому что рожден в Саксонии, и будущий столяр, потому что так решил его отец.

Нам такой расклад может показаться грустным — мол, а как же свобода выбора, как же индивидуальные склонности, как же право на самоопределение. В то же время мы сами живем среди такого головокружительного изобилия возможностей, что совершенно не знаем, куда приткнуться. Меняем профессии и убеждения, считаем себя космополитами и, регистрируясь на «Фейсбуке», спокойно можем выбрать себе один из 56 предлагаемых видов гендера. А чтобы как-то самоопределиться, ведем себя, как аборигены: бьем татуировки и носим одинаковые кроссовки (пусть и 50 разных оттенков), чтобы показать свою принадлежность к группе. И если что-то не выходит, поносим в соцсетях инакомыслящих, перестаем жрать, чтобы весить вожделенные 38 кг, или идем в зал качать бесполезную, но всем очевидную бицуху. Все для того, чтобы стать хоть кем-то, обрести недостающую идентичность.

Я перестала есть мясо и впервые за многие годы произнесла «Отче наш, иже еси на небесех...» не для того, чтобы порадовать вас этим блогом и убедить главреда, будто я готова пропустить сквозь себя весь фарш русской культуры. Хоть я и шеф-редактор «портала о России», и даже сама решила, что портал должен быть именно о ней, русскую культуру я терпеть не могу ровно столько, сколько себя помню. И впервые отчетливо осознала это, когда года в три или четыре проезжала с папой мимо церкви. Я люблю немецкие рыцарские романы и арабский язык, еврейскую демонологию, датскую классическую живопись и звуки органа в костеле, а вот при одном звуке слова «крестово-купольный» меня слегка мутит. Но весь последний год я преодолеваю себя и пытаюсь принять то, в чем я родилась и выросла, ведь Россию из меня не вытащить так же, как не заставить себя забыть родной язык. И вот на голове моей платок, ноги прикрывает юбка, а на груди алюминиевый крестик, который я внезапно купила после того, как на второй в своей жизни евхаристии отчетливо ощутила во рту вкус крови и испугалась подступающего безумия.

Меня воспитали в атмосфере эзотерического плюрализма. На дворе стояли 90-е, Кастанеда теснил на родительской полке Блаватскую, над православными иконами и волшебными кристаллами висела репродукция Рериха, под музыку Enigma нашу хрущевку заполнял дым благовоний, а папа писал второй диплом о холотропном дыхании как средстве изменения сознания, и как-то я застала его за главой об ЛСД.

Самогипноз, аутогенные тренировки, рэйки, мамины заговоры, юнгианские архетипы — в 16 лет я собрала чемодан и покинула родной дом с одним твердым убеждением: «во что веришь, то и есть». Правда, до этого успела в подростковом бунте нагуляться по кладбищам и нажечь ритуальных костров и, надо признать, до сих пор помню весь текст «Отче наш» задом наперед (вспоминала об этом на прошлой неделе, когда по дороге на исповедь поняла, что на моем свитере красуется надпись: «В 1954 году трое женщин заявили, что занимались любовью с самим дьяволом»). Казалось бы, вся эта хаотичная духовность детства должна была сделать из меня циничного агностика. Но вот, в последнее воскресенье поста я покупаю на благотворительном базаре веточку вербы с привязанной к ней игрушечной птичкой и отправляюсь слушать проповедь.

Мне страшно стать православной. Страшно ассоциировать себя с институтом, который в последние годы зарекомендовал себя как репрессивная машина, не имеющая отношения к христианским идеалам любви и прощения. Страшно присоединиться к толпе «православных» неоязычников, которые приходят в церковь по случаю, чтобы получить отпущение грехов оптом, набрать бутылку святой воды и выпивать потом по глоточку от мигрени или баночку елея и добавлять его в масло при жарке, а напоследок приложиться к иконе матушки Матроны для исцеления от бесплодия. Страшно потерять себя.

Мой лучший друг — воинствующий атеист. Он очень переживает за меня с того самого момента, как, сидя в бургерной за два дня до Великого поста, мы обсудили мое решение. Конечно, он шутит, что после чтения его «Фейсбука», полного фотографий книг с названиями вроде «Без бога шире дорога», мне стоит каждый раз исповедоваться. Он тихо радуется, когда я рассказываю, как мне понравился советский антисектантский фильм «Конец света» из его подборки. Но я знаю, что ему тоже не на шутку страшно.

Конечно, полтора месяца назад какая-то часть меня корыстно полагала, что пост поможет мне поправить здоровье, наладить отношения с людьми и, может быть, даже личную жизнь, а то и избавит меня от необходимости регулярно посещать психотерапевта. Этого не произошло (ну ладно, килограмма три я сбросила). Никаких бонусов.