Правила съема и другие эмигрантские истории

Увидел свет панк-роман фотографа и журналиста Ольги Каминки «Мои 90-е». Каминка рассказывает о буднях русских неформалов, приехавших в Европу за перспективами, чтобы потом вернуться в Россию эпохи полураспада культурными диверсантами. Мы публикуем фрагмент о том, как без знания языка в чужой стране добыть работу и немного секса.

Презентация книги «Мои 90-е» пройдет в пространстве ЭМА 17 сентября в 19 часов.

Об авторе

Ольга Каминка — фотограф, журналист, стилист и продюсер фотосъемок. В 90-е годы сотрудничала с журналами «Птюч», «ОМ», газетой «Неофициальная Москва», «Я молодой», Playboy и другими изданиями.

Об издательстве

«Издательские решения» — компания, предлагающая новый подход к книгоизданию на базе бесплатной системы автоматической подготовки книг к публикацииRidero.ru.

15 глава

Народ обычно говорил, что приехал в Данию ради свободы. Я — ради перспектив, кстати, довольно смутных. Алекс отличался от нас не столько честностью, сколько прагматизмом. И четким пониманием ситуации. Он всегда говорил, что приехал сюда ради колбасы. В Москве тогда с колбасой было напряженно.

В Москве вообще было напряженно. И мы, иммигранты, эту напряженность привезли с собой в чемодане. Мы привыкли оглядываться в темных переулках, придерживать карманы, стоять в очередях за самым необходимым, обходить рытвины на тротуарах. Много лет это было нашей повседневной жизнью, которую не замечаешь. Психика автоматически привыкает к такой нагрузке, как тело к физкультуре. И без ежедневной тренировки слишком много остается... нерастраченных энергетических ресурсов. Становится скучно. И обидно. Медленно ползет крыша. Приезжаешь в сладкую Данию и видишь, что эти суки почему-то хорошо живут. У них нет необходимости отстреливаться от бандитов, их не насилуют в подъездах, ям-ловушек по дорогам нигде не намечается... Все хорошо от рождения: они защищены государством, у них гуманистические ценности в ходу. Теплица. И это дико раздражало, и видимо не только меня, многих русских, которые туда приезжали.

Раздражало инстинктивно, как чувство несправедливости. Когда взрослых детей из детского дома берут в хорошую семью, у них есть такая озлобленность: «я плохой»,— говорят они все время,— «не надо быть таким добрым со мной, ударьте меня». Сколько волка ни корми... С нами первое время было то же самое. Пока крыша не сползала куда-нибудь на бок, где оставалась уже навсегда. И ты не начинал вежливо здороваться с кошками на заборе.

Я, например, пинала тротуары со злости. Мои детские мозги так справлялись с этой ситуацией. Может быть, поэтому мы все время вели себя неприлично, пили, демонстративно куражились и считали себя подонками.

…Была весьма показательная история, когда мы выпивали с мурманчанами. Товарищ по имени Леца, нажравшись, обычно терял связь с реальностью, как многие русские. Потом, на следующий день приходил спросить: что же было? И извинялся. Мне кажется, что он все помнил... Но ведь так удобно играть в д-раДжекилла и мистера Хайда! Так вот, как-то раз мы всей бандой выпили пивка и решили пойти куда-то, типа— гулять в центр. Небольшой такой группкой как раз двигались по горбатому мостику через пролив у Христиансхавн, а навстречу нам ехал велосипедист. Обычный датский велосипедист в ветровочке и джинсиках... Они все еще одеты как-то... традиционно невзрачно, в очень скромную и качественную одежду. Были фрики, конечно, но в России тогда было гораздо больше фриков, каждый третий, наверное. Потому что одежды хорошей не было. И вот, едет такой скромненький, чистый чувачок. Я даже очень хорошо помню: у него была прищепка на штанине, чтобы штанина не попадала в цепь. Ну, и мы навстречу: пьяные русские маргиналы. «Все они в кожаных куртках, все небольшого роста, ХОТЕЛ солдат пройти мимо, но это было не просто»... И тут Леца делает неожиданно резкий выпад вперед, хватает этого велосипедиста за грудки и на полном ходу сдергивает его с велика с криком, типа: «Все козлы!» Какой-то декоративный лозунг все-таки присутствовал. Мы все, конечно, припухли от такого поворота. Никто не понимал, как на это реагировать, в частности, не понимал и велосипедист. Он искренне и абсолютно был изумлен. Он даже не успел возмутиться или рассердиться. Любой русский сразу встал бы и из шмайсера застрелил. В Рашке возмездие прилетает незамедлительно. Говорят, это хорошо для кармы. В этом смысле, можно считать, что мы богом избранная страна, да. Там мы часто говорили о том, что мы как будто попали в карман и время растянулось. И можно безнаказанно жрать конфеты, аллергия нагрянет позже. Можно бездельничать, юзать наркотики, врать, бить людей... И ничего тебе за это не будет. Мне даже в тот момент показалось, что Леца так регулярно делает. Выходит ночью на охоту, прячется у телефонной будки и потом кидается оттуда на проезжающих велосипедистов. А тут, не выдержал, днем спалился при друзьях. Велосипедист настолько изумился, что встал и, отряхнувшись, начал просто спрашивать: «В чем дело, что произошло». И мы такие: «Лец, ты чего, охренел, в чем дело-то?». Леца сделал такое философское выражение лица, подумал секунду и ответил: «Сорри!» Ну, и мы такие: «А! Ну сорри, так сорри! Ладно, да?» И пошли дальше. А человек стоит там на мосту: у него рваные брюки, восьмерка на колесе, и непонятно вообще почему так. По идее, он должен был вызвать полицию. Но тогда еще не было мобильных телефонов. Ему для этого надо было дойти до ближайшего таксофона или до полицейского участка. Но мы-то уже ушли! Ни свидетелей, ни обвиняемого... Может, он сам упал? Честно говоря, мы такие истории рассказывались друг другу в качестве прикола. Маленькая русская диаспора, и со всеми происходят какие-то дурацкие истории. Леца потом очень умно морщил нос и говорил, что ничего не помнит. Но мы-то знали…

21-я глава

В то время, как все предавались «сексуальным экспериментам», я обычно стояла рядом, просто держала свечку. То есть, вроде как участвую, но по делу прохожу как свидетель. В общем, юные годы прошли даром, ничем интересным похвастаться не могу. Однажды, всей компанией был остро поднят вопрос о том, что нам всем уже по 23-24, а мы ни разу не «снимались»! То есть, «Ритка снималась, а ты Лола — нет, почему?» О, да! Почему бы не попробовать? Это так увлекательно! И мы попробуем тоже! Пойдем в какой-нибудь центровой кабак, где весь Копенгаген этим занимается по пятницам, и попробуем кого-нибудь зацепить!» Ужас обуял меня, но я не подала виду. Самое страшное—прослыть занудой. Сниматься, так сниматься… Дождались пятницы. Пятница—это настоящий аттракцион в Копене, наши московские пятницы рядом не стояли. В конце рабочей недели на пешеходку высыпало все половозрелое население города. Семейные толпились у ресторанов, холостые вытряхивали кучки девушек из спорткаров. Студенты текли потоком. Восемнадцатилетние пышные блондинки (а они почти все пышные, и с крепкими ногами) шли с распахнутыми куртками в любую погоду, вздрагивая молодой грудью. Клерки уходили последними. Они уползали под утро, покрикивая ругательства, теряя кошельки и достоинство. В субботу карусель продолжалась. Часов с двух дня народ опохмелялся и гулял с перекошенными рожами, но вечером было уже не так шумно. В воскресенье все отсыпались, навещали бабушек и готовились к рабочей неделе. Все это было как-то очень традиционно. Узаконено, что ли. Я так и представляла себе эти воскресные встречи молодых внучек с бабулями: «Ну, как Ханна, ты хорошо провела пятницу, девочка?» «Да, бабуля, мы с ребятами так нажрались, что я проснулась у Хенрика в Вяльбю!» «Ха-ха-ха! Молодец, милая! Я в твои годы просыпалась там каждую пятницу!»

Мы нарядились и пошли в Krasnopolsky. Этот кабак был во всех путеводителях по Копенгагену. Ровно напротив — Texas, где ходил ковбой между столиков и наливал какую-то сивуху в шоты бесплатно. Сначала мы пошли туда, приняли для храбрости. И, когда Паша уже начал, теряя стыд, стрелять у посетителей сигареты на чистом русском, поняли, что пора. Войдя в мажорский Краснопольский, я совсем потерялась. Мы сели кучкой, и Ритка показала нам мастер-класс. Единственное, что я усвоила из него, это возможность познакомится, попросив прикурить. Тренированная Ритка сразу взялась за дело. И уже через пять минут сидела и с будничным лицом болтала за стойкой с парой симпатичных блондинов. Я явно проигрывала. Саша и Паша не торопились, внимательно оглядывая зал в поисках симпатичных девушек, капризничали. Саша попросил меня отойти немного подальше, чтобы не смущать. Я перешла на другой конец длинной стойки и попросила прикурить, но почему-то у бармена. Выкурила две, одну от одной. И решила уйти. На улице сразу стало легче…. Но на встречу выбежала Ритка. Она тоже заскучала. «Разве это съем! Это— обычный кабак» — сказала она с прищуром опытного лоцмана,— «Пойдем, я покажу тебе место, где настоящий съем!» Я покорно потрусила за ней. Идти пришлось совсем недалеко. Запотевшая стеклянная дверь не открывалась, как будто ее приперли спинами. Со второй попытки мы ввалились под свист и улюлюканье молодых людей, которые придерживали ее изнутри. Баловались. Пока мы падали, они оглядели нас в деталях. «Улыбайся, Лола!»— сквозь зубы посоветовала подруга. Я не стала. Гопота, она и в Африке— гопота. Мы прошли в зал. На столе лежала полураздетая пара и целовалась. В темных нишах кто-то копошился. Мы, не снимая пальто, прочесали местность. Я быстро усвоила, что такое съем, и попросилась домой. Выйти было непросто. Все та же встречающая компания на дверях, что-то требовала от нас пьяными голосами. «Ай донтспикдэниш»— сказала я громки и сухо. С чудовищным русским акцентом, убивающим либидо. Мы вышли. Вернулись в Краснопольский. У Саши и Паши, у каждого, сидело по телочке на каждом колене. Упражнение им давалось явно проще, чем мне. Я мрачно села в углу и тут же имела честь познакомится с молодым непальцем, студентом Копенгагенского университета, поклонником Нострадамуса. Он так был им увлечен, что даже сделал мне пару предсказаний, типа: «в твоей жизни много трудностей, но все закончится хорошо!» Беседа продолжалась недолго. Когда обсудили духовность, он завел пластинку, на тему: «К сожалению, всем нужны деньги, чтобы есть, чтобы купить что-то, например, вот эти ботинки…» И он продемонстрировал мне дорогой кожаный образец. Меня зарубило. Я взялась спорить из принципа, что можно жить и без денег. А ботинки, если нужно—можно украсть. Но… анархисты собирались в другом клубе. Непалец в ужасе отшатнулся и стал рассказывать мне о карме. Я заскучала. Пользуясь тем, что и Саша, и Паша, обычно ночуют у меня, а с девицами они еще не успели договориться, я подняла взвод на построение. Не знаю на что они рассчитывали. Без крыши над головой и без языка. Только на чудо или любовь с первого взгляда.Никогда не могла понять, как люди творят с собой такое по доброй воле? Натужное общение ради перспективы переспать? Какой-то сбой программы… «Все! Я иду домой!» Мальчики, ворча, поплелись сзади. Я умею испортить праздник, если что.

28-я глава

Как же ехать домой, когда столько сил потрачено? И вообще, это— дело чести! Ты уехал, плюнул в рожу Родине, а тут вдруг такое малодушие: назад хочешь вернуться! Во-первых, никто не мог себе позволить вот так обосраться. А во-вторых, на Родине было не сладко. Перспектив с работой тоже не было, но еще и пособие никто не платил. Как жить— не ясно. И вдруг, они мне говорят: "Ну а чего ты боишься возвращаться? Здесь не так все плохо!»

«Ага, — говорю — не так плохо! Что вы мне рассказываете! Я все помню! Работы нет, колбасы нет, система развалилась, народ спивается…»

«Слушай,— говорят они —Здесь много чего изменилось за эти два года! Здесь как-то полегче стало, и вполне можно работу найти»

«Рабо-о-ту-у-у?! А я, может быть, не хочу работать! Я тут не работаю, а деньги есть!»»

"Ну и что, это— большие деньги?» «Не большие, конечно…»

«Ну, а ради чего ты там находишься?»

«Ну как ради чего…» Я оглядываюсь вокруг: Христиансхавн, мост, чистый такой тротуар, сидят какие-то люди, отдыхают, голуби летают, яхты колышутся в канале.

«Потому что здесь— круто! Здесь— перспективы»

«Какие перспективы?»

«Ну как, какие… Вот, например, я вижу перед собой яхты и, может быть, в будущем одна из них станет моей»

А они мне говорят: «Лола, не тешь себя иллюзиями! Какая на хер яхта, на пособие? Ты за два года даже работу не нашла! Возвращайся домой!»

И в этот момент я начинаю понимать: блин, даже если я сейчас найду работу и буду мыть посуду тоннами, эта яхта никогда моей не станет. Странная перспектива, действительно. И тюкнуло меня после этого разговора. Захотелось на работу.