Книги, которые нельзя называть

«Интеллектуальная» литература и обнажение приема

Месяц назад я решила написать о популярных «умных» книгах, чрезмерная любовь к которым непростительна. Список составила тут же, описала типажи поклонников и отправила их иллюстратору, но на этом дело застопорилось, и мне долгие недели пришлось оттягивать дедлайн, объясняя выпускающему редактору, что у меня слишком много работы и закончить я никак не могу.  

В рубрике «Нас не спрашивали» могут высказаться все приятные люди. Опостылевшие медиа, возмутительные стартапы, потерявшие стыд политики — всем рано или поздно воздастся.
Коротко.
Субъективно.
Жестко.

Выглядеть это должно было примерно так.

7. Поэзия Иосифа Бродского

Поэт, особенно любимый теми, кто сам мечтает или даже пытается стать поэтом. Правда, Бродский становится для них чем-то вроде медного всадника: колосс преследует поклонников всю жизнь и карает за каждую строчку, непохожую на его стихи. Так и множатся бездарные тексты, где смысл если и был, то давно потерялся за сложными аллюзиями, броскими эпитетами и переломанным метром.

6. «Игра в бисер»

Любовью к масштабному и неудобоваримому роману Германа Гессе кичатся те, кто осилил его после романтичного «Степного волка». В целом и то и другое — собрание философских сентенций сомнительной ценности, прикрытое неким подобием сюжета. И не верьте аннотациям, сообщающим, будто «Игра в бисер» — первый постмодернистский роман и одна из главных немецких книг XX века. В Германии Гессе если и помнят, то только как автора интеллектуальных сказок для детей. 

Смысл «Игры в бисер» гетевский Мефистофель уместил в одном предложении: «Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни пышно зеленеет!» А если вам хочется добротного немецкого философского романа, то на это есть «Волшебная гора» Томаса Манна. 

5. «Три товарища»

Эрих Мария Ремарк — классик, порожденный советским книгоиздательством. На родине писателя его помнят еще меньше, чем Гессе, но поскольку второсортное творчество Ремарка не было тронуто гнильцой модернизма, в СССР этой макулатурой восполняли нехватку современной западной прозы. А теперь дети страдают за грехи отцов: полагая, что берут с родительской книжной полки что-то стоящее, они получают все то же искривленное представление об истории литературы. Вот что стоило бы сжигать на Красной площади вместо безобидного Сорокина.

4. «Бойцовский клуб»

Ваще шизанутая книга про чувака, который с другим чуваком, а потом они как бы один. Точка сборки просто сдвинулась, такой сюр! А еще кино тоже ваще, там еще в конце так все порушилось. Пожалуйста, помните первое правило «Бойцовского клуба» и никому никогда не говорите о нем.

3. «Маленький принц»

Растасканная на цитаты сказка Антуана де Сент-Экзюпери используется хрупкими умницами как щит в борьбе с жестоким взрослым миром. Если же вы мальчик и девушка сравнивает вас с Маленьким Принцем — лучше уносите ноги, пока она вас не приручила. Иначе в один прекрасный момент вы разрушите ее стеклянный колпак и напоретесь на шипы. Просто потому, что вы человек и у вас не пшеница вместо волос.

2. «Сто лет одиночества»

То, что Пауло Коэльо — это плохая копия Габриэля Гарсии Маркеса, не делает последнему чести. Все это из одного теста, и магическая Латинская Америка привлекает в первую очередь девушек, которые так и видят себя в красной юбке, с грудью наголо и насурьмленной монобровью среди кактусов и мужчин в сомбреро. Для познания глубины мысли Маркеса есть «13 фраз о жизни», которые гуляют по миру как письма счастья, так что утруждать себя чтением большого романа необязательно. Кроме того, задумайтесь о том, что, покупая книги Маркеса, вы морально поддерживаете колумбийскую кокаиновую империю.

1. «Мастер и Маргарита»

Альфа и омега русской культуры. Кажется, число соотечественников, которые не любят роман Булгакова, так ничтожно мало в сравнении с миллионами адептов Воланда, что это можно считать статистической погрешностью. Еще бы, ведь это книга о том, что жить надо не по писаному закону, а по понятиям, и тогда авторитет подарит тебе дом, где можно отдохнуть нормально, а все фраера получат по щам. Да еще и с апокрифическим бонусом в лучших традициях народного православного язычества. Лучше бы рукописи горели. 

0. Библия

Называть Библию своей любимой книгой — это как признаваться в том, что вы охотно пьете воду. Можно поклоняться воде, можно не одобрять тех, кто поклоняется воде, можно не замечать существования воды, но вода в природе занимает ровно то же место, что и Библия в западной культуре. И то, что вы пьете воду, ничего не сообщает о вас как индивиде. Просто скажите, любите ли вы апельсиновый сок или портвейн. 

Послесловие

Отвратительно, да?
И когда отступать было уже некуда, я наконец поняла,что же мешало мне выпустить статью.

А теперь, внимание, правильный смысл.

Кто пишет это все? Провинциалка, выросшая на Гессе и Пелевине и слегка отшлифованная столичным университетом. Что я могу противопоставить этому списку? «Сентиментальное путешествие» Стерна? Лирику экспрессионистов и эпический театр? Я оперирую ровно такими же литературными банальностями, просто совершаю знаковый обмен немного в другом кругу, чем те, кто рассуждает о глубинном смысле книг оранжевой серии. Я ничем не лучше последних. И ведь я никогда не отрекусь от любимого отца, который подсовывал мне Пелевина и Гессе, чтобы я не пила самогон в павильоне заброшенного детского сада. Но неотъемлемая часть моей работы — набрасывать на вентилятор дерьмо, чтобы такой же сноб, как и я, написал одобрительный комментарий, а вслед за ним оскорбленная любительница Маркеса назвала меня недоношенной безмозглой блохой. Это хлеб новых медиа — журналистика троллинга, лицемерия и презрения к миру. Провоцируя ненависть, мы получаем в ответ фонтан из гнилых помидоров. Только в интернете такой помидор ничем не отличается от ласкового смайлика: чем больше тех и других, тем выше твой статус.

Наверняка многие авторы черных списков и разгромных колонок искренне верят в то, что пишут. В конце концов, это нормально — бояться и не любить тех, кто отличается от нас. Любители черного шелка сторонятся адептов горчичного акрила, а политические активисты свысока смотрят на смиренную толпу, предпочитающую возделывать свой сад. В каждом сидит ксенофоб: одни подавляют его, другие не видят в нем греха. Последние иногда становятся блогерами, журналистами и политиками и регулярно выпускают своего внутреннего чистоплюя на охоту.

Не буду лукавить и говорить, будто я люблю всех: и молодого поэта-эпигона Бродского, и девушку, завернутую в теплый плед, с «Маленьким принцем» в розовых ладошках. Никого я особо не люблю и не жду от людей теплых чувств в ответ. В разговорах на кухне я бываю на редкость категорична, но идея публично бичевать тех, над кем втихую подшучиваю я и пара моих друзей, мне претит. Это сделка с совестью.

Роберт Музиль как-то писал о том, что мы даже не можем представить, как бесконечно мало в нас от нас самих — в голове сплошь мысли, навязанные окружением. И вот один из ключевых терминов древнегреческой риторики — докса, общепринятое мнение, отлично определяет то, что, в частности, заставляет нас любить те или иные книги. Где в любви к Кафке граница между тем, что его тексты задели потаенные струны нашей души, и тем, что знание этих текстов одобрено обществом как признак образованности и хорошего вкуса? Я не знаю. Но для себя я твердо решила: если хочешь хотя бы на минуту прикоснуться к самому себе, нужно не обращать внимания на самоуверенные колонки, комментарии экспертов и советы друзей. Только в непрерывном поиске и критике собственного разума можно обрезать пуповину доксы и обрести собственное мнение.

Никого я особо не люблю и не жду от людей теплых чувств в ответ. 

А журналистика наброса создается только для того, чтобы обратить на себя внимание. И отвлечь вас от главного.О главном лучше меня сказала Ингеборг Бахман, так что вместо финала — ее стихотворение. 

Пер. В. Жумагалиева