Кинопроцесс 2.0 фестиваль зэковского кино

Сажайте, и вырастет

Дорога дальняя, казенный дом, шел я в карцер босыми ногами, кривая правонарушений привела осужденного такого-то в исправительное учреждение номер такой-то — вполне ожидаемо тюремное кино оказалось ровно тем же, чем является тюремная песня. Есть и гуманистический посыл, обязательный и одинаковый почти у всех: верьте нам, люди, раз мы сидели, это не значит, что мы зверюги с куполами на спине.

Все это поначалу, конечно, производит эдакий эффект Кости Ротикова — восторг интеллигентного юноши перед народным творчеством, желательно каким-нибудь эдаким (герой Константина Вагинова из эстетских побуждений скупал на барахолках самый нелепый скарб вроде карт, открыток, пепельниц и прочей ерунды). Но чем дальше, тем больше за этим «трэшачком», забавой эстета над простолюдином, проступает жуть — настоящая, живая, такая, которую юноше Ротикову совсем не хочется узнать.

Я впервые испытал этот эффект, когда нашел на шкафу у знакомой, правнучки сталинского начлага, нарисованные заключенными картины.

Поначалу было смешно — аккуратные уменьшенные копии «Утра в сосновом бору» и прочих стандартов утвержденной классики. Но чем дольше мы это разглядывали, тем страшнее нам становилось. Жутью веяло от неожиданно широко разинутых, ярко-красных пастей мишек, знакомых с детства.

Все атрибуты «Надежды» — как раз из ряда забав для условного Кости Ротикова. Проходил фестиваль в культурном центре «Алеко». Как понятно из названия, это старый советский ДК на выселках (чтобы фактура совсем понятна была — почти в Купчино, недалеко от метро «Звездная»), недавно перестроенный под вроде как театр. На афишах — антреприза со звездами «Ментов» и «Убойной силы». В фойе стоит показательная выставка — мебельный гарнитур с этикеткой «Продукция колонии номер 17», тапочки — «Продукция колонии номер 10». Еще поучительные плакаты с цитатами из классиков и назидательными картинками: забор с колючей проволокой и подпись: «Высший суд — суд совести. В. Гюго».

Вокруг — тишина, и только припарковано неожиданно много (не как на митинге, но все же) милицейских машин.

Пока стоим у входа и курим с режиссером-документалистом Владимиром Непевным, подходит тучная дама с собачкой — что характерно, в камуфляже.

— Скажите, тут же фестиваль, да? Вход свободный?

Силюсь что-нибудь пошутить, но ничего, кроме как «с собакой в камуфляже — да», не придумать. Шутить тут вообще не комильфо: у публики лица под улыбки и вообще эмоции не слишком заточены. Постоянное выражение подозрительной озабоченности.

Нет, не стоит обольщаться — в зале нету сизых кепочек и лагерных клифтов. В качестве авторов фильмов выступают чиновники УФСИН (Управление федеральной службы исполнения наказаний) в пиджаках с искрой и остроносых сияющих туфлях. Они-то как раз ничем не отличаются от условных нас — стены между волей и тюрьмой не почувствуешь (чиновники УФСИНа по повадкам напоминают школьных завучей). Единственные настоящие заключенные здесь — выступающие на церемониях открытия и закрытия (которые здесь упорно называют процедурами) хоры победителей фестиваля тюремной песни «Калина красная». На определенно азиатский мотив (что-то вроде «Черных глаз») они исполняют песню про славянскую душу, похожую на птицу.

Ровно тот же эффект производят фильмы, снятые в рамках воспитательной работы, изобилующие канцеляритом. Заключенные делают зарядку под «Полет шмеля».

Каждый рассказ о скользком пути преступника сопровождается реквиемом.

Строгая тетенька снимает на камеру женщин-заключенных. Те по очереди рассказывают, как дошли до жизни такой и как теперь ждут перерождения. В качестве перебивок к монологам под лирическую музыку демонстрируются, как бы написали в Сети, пруфлинки. Вот одна осужденная ходит с ребеночком по плацу: «В заключении у меня родилась доченька, я с ней гуляю».

Но в этом официозе и канцелярите, в условном дурном вкусе и забавном народном творчестве раз за разом пробуждается эта самая красная пасть перерисованных зэками шишкинских мишек.

А иногда — буквально считаные разы — в этом канцелярите и череде устойчивых выражений вдруг просыпается живой язык и живой человек. Появляется высказывание прямое, а не созданное в рамках обязательной воспитательной работы. И вот тут стена рушится. В жути устоявшихся выражений, окруженных колючей проволокой, открывается жизнь. Нормальная, обычная, просто замкнутая в четырех стенах. Один из таких фильмов в программе «Надежды» — «Освобождение», снятый без единого слова. Скудость средств рождает русских народных Мэтью Барни: здесь реальность описывается средствами видеоарта. Герой получает письмо с печальной весточкой: его эмоции передаются с помощью вида лыжника, падающего с горки. Один герой разозлился на другого: кадр из «В мире животных» — лев гонится за добычей.

Костя Ротиков доволен — буйство красок налицо.

И оно создано живым человеком, который ему не страшен, а очень даже симпатичен.