Перевал Сорина
Прыжок из окна как продолжение песни «Вселенная»
Петербургский поэт и автор паблика «Ностальгия по спальным районам страны ОZ» расковыривает шрам, оставленный на нем песней «Вселенная» и смертью Игоря Сорина, слившимися в памяти воедино.
Бледный бармен с дрожащей рукой, дыма табачного пленный, и та, что согласна ехать со мной, тоже является частью Вселенной.
Так бывало не раз, не два и не три даже раза, так много раз бывало раньше, в прошлой жизни. Переставало существовать время, пространство. Сам подразумевавшийся секс с той, что согласна ехать, казался глупостью, пошлостью, величайшей ловушкой человечества, в которую оно обречено попадать, чтобы позориться и совершать глупости. Хотелось слушать бесконечного таксиста — счетчик такси, похожий на пульс, — хотя никакого счетчика, конечно, у таксистов уже не было, но прямо во двор и налево — было. Все было именно так, как обещали гениальные стихи, услышанные в детстве в глитчевом клипе дурацкой группы, которую все любили тогда и многие любят до сих пор.
Там был Игорь Сорин, шагнувший однажды в этот бесконечный космос навсегда. Когда этот шаг совершился, группа «Иванушки International» уже давно поменяла его на сладкоголосого монгола Олежку Яковлева, а Сорин хватал охапками грибы, потом неизвестный — черный человек — позвонил в дверь, а Сорин открыл ему, вышел на балкон и прыгнул с этого балкона. Было 6 утра, ранняя осень.
Там, в прошлой жизни, миллионы световых лет назад, но когда Сорин уже давно стал частью Вселенной, я уезжал домой с той, что согласна.
Какой бы она ни была, в той песне она была прекрасна.
Ночь — мне всегда так казалось — это обнаженный космос. Днем космос одет, затянут в солнечный или пасмурный свет, ночью космос раздевается, чтобы… Никогда не знал, зачем космос раздевается ночью. В этом мне с детства виделась самая древняя традиция человечества.
Ночью принято раздеваться, и голый космос — не исключение. Ночь сбрасывает одежду, и голая ночь — это то, ради чего придуман человек. Чтобы он рассмотрел ее своими глазами, постиг ее. Вот для этого человек создан.
Или вот еще одна очень простая мысль: днем всего одна звезда, ночью — множество. В детстве я так и воспринимал мир — как в монологе у Карцева с раками, которые по три рубля, но маленькие, и по пять рублей, но большие: одна, но большая, миллионы, но маленьких-маленьких. Ты должен выбрать, что тебе больше нравится. Одно окно — но твое или миллионы окон многоэтажек, которые высятся над районом.
Ты один внутри себя или толпа снаружи.
Солнце живет внутри нас — миллионы ночных звезд вовне.
Потом я узнал, кто написал эти строчки, и это навсегда изменило мою жизнь. Их написал пошлейший в моем понимании человек — тот, который писал про «коньячок под шашлычок» и «ты стоишь на берегу в синем платье», и про «ночевал с женщиной любимою», без которой «дальше жить больше не могу». Их написал Трофим, в общем. У него еще было: «Я знаю, точно растает лед». Ее пели у метро, душным летом — песню про лютый январь, и меня забавляла эта несуразность, напоминающая укус плохого остекленевшего мороженого.
Русская эстрада, честно говоря, не подарила нам музыкальных шедевров, как и русский рок, русский брит-поп, что там еще было русское. По сути, ни одной гениальной мелодии. Нам говорили — русская музыка сильна текстами. Ну раз так, то вот этот текст самый сильный. Он сразу обо всем — тоже является частью Вселенной. О той самой голой, ночной Вселенной. И об одном конкретном случае. Об одной — той, что согласна ехать со мной.
Кажется, все великое искусство базировалось на этом — на масштабировании человека. Пьер Безухов на фоне войны и мира, герои «Вишневого сада» на фоне остановившегося времени и уходящей России: любое эпическое произведение — это масштабирование. Чем лучше удается показать маленькое на фоне большого, чем лучше это маленькое удается с большим безразмерным сложить, тем гениальнее. В этом тексте это масштабирование удалось уложить в три куплета и рефрен припева из одного предложения — тоже является частью Вселенной.
То, что это сделал лысеющий, дурно одетый бард, сделавший основной темой своего творчества адюльтер в среднем возрасте, поражает меня.
У Лавкрафта есть малоизвестный рассказ — «Нечто в лунном свете». Там в одного малограмотного человека вселяется нечто, и он начинает писать:
«Морган не писатель, он даже говорить-то связно по-английски не умеет. Оттого-то меня поражает написанное им, хотя у всех остальных оно вызывает смех.
Однажды вечером он был один, как вдруг им завладела неодолимая тяга к сочинительству, и, тут же схватившись за ручку, он написал следующее:
"Меня зовут Говард Филлипс. Я живу в городе Провиденсе, что в штате Род-Айленд, на Колледж-стрит, в доме шестьдесят шесть. Двадцать четвертого ноября 1927 года (а я понятия не имею, какой нынче год) я заснул, увидел сон и с тех пор никак не могу проснуться"».
И вот так же меня поражает, что «Вселенная» написана Трофимом. Будто он залез в мой сон, какой-то древний и глубокий — сон размером с Вселенную, и что-то такое написал.
В детстве, засыпая ночами, я иногда испытывал дурноту, пытаясь представить, как же эта Вселенная может быть бесконечной. Как я могу быть ее частью. С годами такие вопросы проходят. Она висит над тобой, молчаливая, тяжелая, не рушится.
Такси бесконечно, та, что согласна ехать с тобой, — тоже.
Бледный бармен с дрожащей рукой — Господь Бог.
Это кратко и лаконично — как «Полуночники» Хоппера. Кажется, песня отсылает именно к этой картине.
Эдвард Хоппер. Полуночники. 1942
Черствый коньяк разбавленных лет, сжатые нервно колени, губы, похожие на карточный блеф
— господи, это ведь действительно не надо объяснять.
Про секс писали сотни раз, в том числе и песни. Про случайную связь (господи, но песня же не об этом! Уж точно не о случайной связи, хоть у Трофима и все песни про измены), начавшуюся в баре, написано столько ужасных, неточных, напыщенных слов, от которых обычно кажется, что автор просто хвастается, и хочется отвернуться от этого, как от сериала «Калифорникейшн».
А потом понимаешь, что нужен просто черный голый фон космоса, а на нем — два усталых тела со сжатыми нервно коленями, с блефом губ, с прочими бессмысленными глупостями, тела, которые вот тоже (тут надо интонационно пожать плечами), так уж получилось, так вышло, являются частью Вселенной.
Потом, уже подростком, я засыпал и думал, что, если в этом мире каждую минуту кто-то трахается, возможно, даже каждую секунду и наверняка не одна пара, может, поэтому Земля и крутится. Может, остановись этот секс хоть на минуту — произошла бы катастрофа. И я хотел очень сказать это кому-нибудь в минуту близости: вот, мол, Земля поэтому и крутится, а сейчас, если мы не постараемся, она остановится. Но никому я так не говорил, говорил глупости какие-то.
В песне их нет. Тут нет глупостей, нету тактильности, прикосновений, уговоров, нету, в сущности, и секса. «Согласна ехать со мной» — как в этом ритуальном вранье, когда всем понятно, что заходят не на чай и не посмотреть кино. Но говорят про чай и про кино, таков ритуал, а подуешь на эту свечку, скажешь вслух — она потухнет, спугнешь.
Сорин выбросился из окна, и я, школьник младших классов, узнавший об этом, помню, сидел и думал: это как-то связано с той песней. С тем глитчевым клипом. Фанатки резали вены на его могиле, старухи причитали у подъезда: такой молодой, мол, и помер — наркоман. А я, еще ни разу не бывавший в баре, ни разу не сказавший «прямо во двор и налево», чувствовал — это как-то связано с песней. Будто человек не в силах совладать с масштабом Вселенной, потому и падает. Ищет гармонию, но утыкается в свой размер. Это я сейчас могу выразить словами, а тогда просто связывал гибель Сорина и эту песню.
Сергей Дружко в своей передаче проводил расследование — кто же пришел к Сорину в 6 утра, после чего он шагнул за перила балкона?
Сорин увлекался Кастанедой, жрал грибы, переживал уход из «Иванушек», планировал сольную карьеру. Бывает так, что произнесешь какие-то слова, как заклинание, потом поешь грибов, кто-то зайдет, что-то поймешь, полетишь…
Его смерть как перевал Дятлова: к нему зашли те, кто является частью Вселенной, и он сам стал ее частью. И будто вся наша жизнь — финальная галлюцинация Сорина перед прыжком с балкона (но нет, это слишком по-пелевински, а тут все гораздо тоньше, чем у Пелевина), или просто все части Вселенной — это один организм: и летящий Сорин, и таксист, и бармен, и та…
Время тянется конвейерной лентой, двое лежат на черном фоне голого космоса, который одевает тусклый рассвет в холодном окне. Как они встретились и почему, хотя могли же не встретиться, — одной Вселенной известно. Нам иметь дело с уликами.
Эстетику этого глитчевого клипа в 2010-е стали пародировать: там много компьютерной психоделики, веб-панка, у Григорьева-Аполлонова длинные волосы заплетены в пучок. Его показывали в передаче «До 16 и старше». Я смотрел его и думал о рекурсии, о том, что все это тоже является частью Вселенной: этот клип, поющие, я, смотрящий его.
В конце концов эта рекурсия и свела с ума Сорина. Грибы открывали двери в параллельные миры, он открывал дверь и видел себя с другой стороны порога — тот он тоже являлся частью Вселенной, один выходил, заходил другой, шел на балкон, прыгал… а тот двигался конвейерной лентой куда-то назад, шел по бесконечной лестничной клетке, выходил из бесконечного подъезда — в бар, где бармен бледен.
И все, что сейчас происходит во мне… Песня, конечно, гениально заканчивается, потому что действительно, все помещается внутри, во взгляд смотрящего, в его странное сиюминутное, в этом огромном масштабе. И в этом всем, что сейчас происходит во мне, — в этом все, что было после того, как Сорин открыл дверь сам себе, после того, как все кончилось для него, а песня была тысячи раз прослушана случайно. Никогда ведь не слушал ее специально. Никогда.
Секс снимает что-то тяжелое и лишнее с нас, снимает бремя поиска, бремя неудовлетворенности, человечности — того, что после кажется глупым и ненужным. Остаешься частью Вселенной, один на один с ней.
И все там внутри тебя начинается заново. Ночью космос опять разденется. Он всегда раздевается — по-другому и быть не может. И бармен будет бледный с дрожащей рукой, и дым табачный возьмет его в плен, и та, что согласна ехать с тобой, согласится с тобой ехать. И счетчик такси будет похож на пульс, хоть его не будет, и прямо во двор и налево.
И да, вы же все помните: звезды — следы трассирующих пуль.
Тоже являются частью Вселенной.
там-там-
там-там
Тоже являются частью Вселенной, тоже являются частью Вселенной…
Подпишитесь на нас в социальных сетях