Почему костюм для танцев должен быть единой школьной формой

Танцевать — не значит учиться

В новом выпуске своего блога экс-педагог Маша Долгополова рассуждает об иерархии предметов в школе, тяжелой судьбе танцоров и добровольной старости в 25.

На старт

Мне 25, и несколько раз в неделю я надеваю свой костюм для танцев. Еще год назад я танцевала разве что в пьяном угаре — и вот. У меня есть черный костюм, полностью обтягивающий ключевые части тела — для полного контроля, более фривольный вариант — для прыжков на дальние расстояния, и балетки. Несколько моих коллег стыдливо занимаются йогой и предпочитают никому об этом не рассказывать. Кто-то занимается боксом. Есть даже один отчаянный человек, который бегает, не жалея своих суставов. Но подавляющее большинство моих знакомых, кажется, использует свое тело исключительно как футляр для глаз.

Уже паршивым расчетливым школьником ты понимаешь, что существуют правила социальной игры и четкая иерархия дисциплин: есть важные предметы, есть второстепенные, а есть откровенно жалкие. В последний разряд обычно попадают физра, музыка и ИЗО. Любому нормальному школьнику кажется очевидным, что эти предметы никак не помогут в дальнейшей жизни, да и вообще оказались в образовательной программе по какому-то недоразумению, вроде как в шутку. Когда речь заходит о математике, английском или русском — все сразу делают серьезные лица. А вот при разговоре о музыке социально-одобряемое поведение — демонстративное уныние. На уроках можно беззвучно открывать рот, пока остальные давят из себя звуки в соответствии с чрезвычайно драматически-патриотическим сюжетом песни. ИЗО считается пустой тратой времени. А любые другие сверхурочные творческие задания просто вызывают негодование.

Не дожив еще и до десяти лет, мы оказываемся прикованы к кое-как сколоченным деревяшкам (исторически признанным единственно возможным комфортным способом существования) и познаем мир через призму малоубедительного контента, льющегося изо рта очередной плохо сложенной истерички (которая провела за этим занятием всю свою молодость). А потом вдруг: бац — нам 40, мы не знаем, как дальше жить, и хотим застрелиться. Дисбаланс между вербальным и невербальным сводит нас с ума. Нереализованный творческий потенциал дает о себе знать, и не в самом подходящем возрасте мы понимаем, что исключительно вербальное восприятие мира, на которое нас натаскивали в школе и в институте, на самом деле ущербно. Все, к чему мы стремились с самого детства, ближе к кризису среднего возраста вдруг оказывается бессмысленным — мы понимаем, например, что пиар, которому мы так долго учились, совершенно не нужен в быту и уж точно не стоил затраченных усилий, и что вообще наше восприятие мира искажено самым причудливым образом. В итоге мы не можем найти пистолет и идем на фитнес, где делаем вид, что живем полной жизнью, прыгая в окружении потных и безобразных тел.  

В современном мире сообщества танцоров, художников и музыкантов воспринимаются как паноптикумы со своей собственной, никому не понятной жизнью, на которые принято показывать пальцем.

Внимание

Теоретик образования Кен Робинсон считает, что вся современная педагогическая система, стихийно сложившаяся в XIX веке в разгар промышленной революции, нацелена на производство институтских профессоров — и только. Вообще, весь процесс школьного образования — это чрезвычайно затянутая подготовка к поступлению в вуз, в котором вы должны освоить ту или иную никому не нужную профессию, чтобы потом, в идеале, обучать ей следующее поколение. 

Человек воспринимает окружающую действительность через зрительные и слуховые образы, пользуется кинестетической информацией. Но существующая система образования однобока — она не развивает все эти способности, им просто нет места в учебном плане. С самого младшего возраста нам навязывают один-единственный путь обучения — вербальный. А одна из немногих школьных дисциплин, которая обращается к другой составляющей человека — физкультура — существует как будто только для того, чтобы у школьников не образовывались пролежни, и ничего не делает для развития чувства прекрасного и полноценного восприятия себя самого.

Сэр Кен Робинсон — «международный советник по вопросам развития творческого мышления, систем образования и инноваций в государственных и общественных организациях», критикует сложившуюся систему и задается вопросом, насколько человек может развить свой творческий потенциал. В числе прочего, написал книгу о том, как найти свое призвание в жизни — и вроде бы, многие извлекают из нее для себя большую пользу.

Кен Робинсон, заболевший в детстве полиомиелитом и по этой причине вынужденный относиться с вниманием к собственному телу, поднимает вопрос об адекватности системы образования, из которой исключается творческий компонент. Почему, — задается он вопросом, — теперь, когда эпоха индустриализации давно миновала и нам не нужны тысячи высококвалифицированных кадров, способных проектировать ракеты самостоятельно и обучать ракетостроению других, школы и университеты по-прежнему нацелены исключительно на изготовление профессоров, а для активных детей, которым это не подходит, придумали диагнозы — синдром дефицита внимания и гиперактивность?

С этим соглашались основоположники многих маргинальных образовательных методик. Существует, например, Вальдорфская система, которая строится по принципу триединства человека, то есть исходит из установки, что человек состоит из “духа, души и тела”, и каждой из этих составляющих (соответственно, умственным, творческим и физическим занятиям) следует уделять равное количество учебного времени. У этой системы тоже есть свои критики, подозревающие ее в сектанских замашках, но такой комплексный подход заслуживает внимания. 

Альтернативный традиционному подход можно увидеть и в обучении детей «со специальными образовательными потребностями». Чуть ли не потеряв по дороге всякую надежду, педагогическое сообщество в конце концов осознало, что иногда достучаться до них лучше всего получается именно через творчество — активнее задействуя, например, мелкую моторику рук или движения телом в ритм музыке. С социальным поведением в таких учреждениях несколько проще, поэтому ученики ходят на пятках, держась за руки, вырезают из бумаги и хлопают в ладоши в свое удовольствие. И делают это без оглядки на общественное мнение — только с оглядкой на собственное самочувствие.

Иногда кажется: чтобы не умирать от скуки каждую минуту своей жизни, нужно родиться умственно-отсталым. Тогда напляшешься вволю, не выходя из школы. К тому же, по статистике, в прямом смысле слова умирают инвалиды раньше «здоровых» людей.

Марш

До 20 никто из нас, кажется, не задумывался о своем теле. Поэтому теперь мы можем выстроить несколько сложных теорий для прохождения игры 4096, но совершенно не умеем танцевать — вот, разве что, в пьяном угаре. И вроде бы, все нормально, так, в принципе, можно жить — только это как-то уныло. И вроде бы, есть чем заняться — люди успели написать так много интересных книг. Но все равно уныло — а кроме того, кажется, чтение скоро начнет доставлять боль: никому еще не удавалось дожить до 50 с безупречно здоровой спиной.

На досуге я люблю тренировать память, вспоминая заковыристые названия предметов из своего учебного плана в педагогическом вузе. Все они довольно бессмысленны и можно весело провести время. А вот если вспомнить детский сад — там учили играть на ложках, а избранным доверяли даже треугольник. В этом был хоть какой-то смысл. Кажется, если бы в университете меня обучали игре на ложках — это было бы во много раз полезнее, чем зубрежка вонючих «Концепций современного естествознания». Я смогла бы как-нибудь выступить и меня наконец полюбили бы читатели. С другой стороны — нельзя же все время убиваться по детсадовскому учебному плану и завидовать инвалидам. Да и система образования вряд ли изменится коренным образом в ближайшие 50 лет. Все, что нам остается — заняться собой. Внедрять индивидуально-ориентированный подход (о котором любят говорить, но который не любят воплощать педагогические светила) здесь и сейчас.

So You Think You Can Dance — американское реалити-шоу о непрофессиональных танцорах, которые, независимо от наличия опыта, учатся взаимодействовать друг с другом в любом танце. В стране со все усугубляющейся проблемой ожирения шоу становится все более популярным. 

Вот и я в какой-то момент поняла, что если бы мне сейчас было 70 — моя жизнь, в принципе, ничем не отличалась бы от нынешней. Я не использую свое тело даже на уровне пахнущего панкейками старикашки-европейца, решившего провести остаток своей жизни в путешествиях (в 20 я посмотрела фильм о немецких стариках, умирающих от скуки на пенсии, и с тех пор твердо убеждена, что, по крайней мере, секса на старости лет хватает).

Нагоревавшись в свое удовольствие, я пошла и купила костюм для танцев. В соответствии с теорией малых дел, я делаю все возможное, чтобы мир стал лучше: а вдруг однажды я выйду на улицу — а там все танцуют. Может быть, я смогу к ним присоединиться.