Вслед за расследованием «Откуда берутся учителя?» дипломированный педагог Маша Долгополова заглядывает еще глубже. Что происходит с теми,
кто работает в учреждении обязательного общего образования
год за годом, десятилетие
за десятилетием?

На одном из первых занятий в моем многострадальном педагогическом вузе одна из преподавательниц попросила поднять руки тех, кто собирается работать в школе. В моей группе подняли руки, кажется, 14 человек из 15. Их можно понять — если не учитывать возможных форс-мажоров,
им предстояло учиться там еще целых пять лет, и как-то неправильно было портить о себе впечатление при первой
встрече. 

Но в глубине души каждый знал страшную правду: никто
не хочет работать в школе. Кто-то хочет работать менеджером. Кто-то — программистом. Кто-то — журналистом (почему?).
В школе работать не хочет никто. Зарплаты маленькие, интерьеры некрасивые, а дети воняют. Каждый оказался
в пединституте по своим причинам, но у всех без исключения картина собственного будущего вряд ли ограничивалась убогими школьными стенами.

В связи с последними дискуссиями о реформе высшей школы, вот уже несколько лет в любом разговоре по теме принято упоминать теорию двойного негативного отбора. 

Первый этап: В педагогические вузы идут самые слабые выпускники школ, если принимать за критерий баллы ЕГЭ, поскольку там маленький конкурс, а значит, выше шансы на поступление. 

Второй этап: До работы в школе доходят самые слабые из студентов. Те, кто посмышленее и поактивнее, устраивают себе работу все теми же менеджерами, программистами и журналистами. 

Но мы, как обычно, смотрим не туда. В процентном соотношении количество тех самых, прошедших двойной негативный отбор, ничтожно по сравнению с теми,
кто работает сейчас в школе на самом деле. Теорию
двойного негативного отбора придумали совсем недавно,
а большинство учителей — еще родом из СССР, где все было совсем по-другому. Вчерашние выпусники (то есть те, кому
25 или чуть меньше) составляют около 5% от всех учителей. Другими словами, они еще ничего не успели развалить,
так, чтобы это было заметно. Еще примерно столько же — учителя от 25 до 35 лет. Рядом с этими 10% эффектно смотрятся почти 15% учителей, вышедших на пенсию
и продолжающих работать. Остальные пребывают между бальзаковским возрастом и безумием.

Никто не хочет работать в школе, но некоторым приходится.
А однажды туда попав и не сорвавшись с крючка в первые пару лет, уже не уйти: педагогическая карьера — самый дешевый
и доступный в мире наркотик био- и эко-класса. Попробовав, понимаешь, что не все так плохо — можно прикинуться интеллигентом старой формации, а к интерьерам привыкнуть. А то, что дети воняют — это все выдумки, понятно же. Даже самому маленькому учителю известно, что чем больше у него будет стаж, тем выше категория, а значит, тем больше зарплата, с обязательными аттестациями капают небольшие прибавки
и, по сравнению со стартом, кажется, что все не так плохо,
а там, глядишь, стукнет 55 лет — к зарплате прибавится пенсия. 

В журнале «Вопросы образования» декан факультета образования и психологии
Роуд-Айленд колледжа Александр Сидоркин рассказывает о том, как к педагогической профессии относятся за рубежом:

«В Финляндии, Сингапуре и Южной Корее – странах, которые первенствуют
в большинстве мировых рейтингов школьного образования, — в педагогические вузы набирают наиболее одаренную молодежь – выпускников школ из верхней трети рейтинга успеваемости. В итоге из самых одаренных выпускников поступает только каждый десятый. » 

Кто работает
в российских школах?

Декан факультета «Менеджмент в сфере образования» МВШСЭН Елена Ленская рассказывает в своем интервью:

«Лет 15 назад, когда Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в России проводила исследование состояния системы образования,  ее эксперты сказали, что российская система образования держится на энтузиазме учителей,
но эксплуатировать его до бесконечности не стоит. Боюсь,
что те учителя, о которых это говорили, все еще в школе,
но они постарели, и их энтузиазм несколько снизился».

Пока студенты, которые не хотят работать в школе, рисуют
в своем воображении радужное будущее, большая часть действующего российского педагогического состава живет
в настоящем аду. Они предоставлены сами себе и, как и все, переживают из-за своего возраста. Взять, скажем, нашу редакцию. Некоторые мои коллеги по-настоящему старые.
Я вот переживала, что слишком молодо выгляжу, но эти дни позади. Мы ненавидим жирных, но и старых тоже ненавидим! Представьте, как тяжело учителям — они всегда самые старые. Даже если тебе 25, все равно ты самый старый в школьном классе. А вокруг кудрявые мальчики с незамутненным взглядом. Тяжело же. 

Нельзя сказать, что отчаяние учителей и состояние педагогической профессии в целом остаются незамеченными.
И нельзя сказать, что с учителями ничего не делают:
есть, например, легендарные курсы повышения квалификации. Они проходят в тех же традиционных для российского образования интерьерах, но, возможно, с более официальным душком. Их обычно проводят более опытные (и старые) учителя или, в порядке исключения, те, кто умеет пользоваться компьютером. Например, учителя могут научить «основам преподавания в интернете», «актуальным вопросам географии» и «системе работы в Photoshop». Такие курсы надо проходить между плановыми аттестациями раз в пять лет, и есть подозрение, что они — чистая формальность. 

В ряде стран, где с престижем профессии и с зарплатой учителя все в порядке, двойного негативного отбора нет, более того,
там стараются идти дальше и совершенствовать систему здесь
и сейчас. Например, в Англии, чтобы стать настоящим учителем, получить диплом и начать преподавать, нужно чуть ли
не половину вузовского времени провести в школе ассистентом учителя. И это логично: почему для того чтобы начать работать врачом, нужно год поработать под наблюдением старшего,
а к детям можно сразу и без подготовки? Кроме того, таким изящным способом можно наладить если не гендерный,
то хотя бы демографический баланс в школьных классах,
и у закосневшей школьной учительницы появляется (в лице молодого коллеги) мотивация сдерживать свое безумие. 

Хлебнув горя в других профессиях, мои ровесники, кажется, идут прямой дорогой к своей профессиональной наркозависимости. Кто-то понял, что в профессии менеджера и журналиста гораздо меньше удовольствия и смысла. Кто-то хотел бы сорваться, но никуда не берут. Так или иначе, в образовательных учреждениях работает гораздо больше людей, чем изначально собиралось. Сейчас им 25. Еще чуть-чуть, и им будет 55, к неплохой (к тому моменту она вырастет) зарплате прибавится пенсия, и до самой смерти они будут работать в школе, постепенно двигаясь
от бальзаковского возраста к безумию*. 

Все вышеописанное относится преимущественно к провинции.
В Москве ситуация постепенно меняется к лучшему и профессия учителя становится более уважаемой и высокооплачиваемой, но 90% российских учителей работают в перманентном аду.