Преодоление жлобства

Как избавиться от духовных скреп?

 В рубрике «Нас не спрашивали» могут высказаться все приятные люди. Опостылевшие медиа, возмутительные стартапы, потерявшие стыд политики — всем рано или поздно воздастся. Коротко. Субъективно. Жестко.

Михаил Пожарский о том, почему в России на сараях пишут одно, а хранят там другое, почему не нужен закон о домашнем насилии и зачем требуется оскорблять религиозные чувства.

Нередко приходилось слышать: зачем, мол, нужна борьба за права геев, женщин, рыжих, собаководов (нужное подчеркнуть)? Мол, по закону давно все равны. Женщины давно уравнены в правах с мужчинами, гомосексуалов давно не судят по уголовным статьям и не принуждают к участию в сомнительных психиатрических экспериментах (вроде знаменитого «лечения» Алана Тьюринга). Вот что им всем еще надо?

Как ни странно, проще всего это объяснить с позиции экономики. Экономистов как раз давненько занимает вопрос, почему у одних стран получается перейти из третьего мира в первый, а у других нет? Причем последних гораздо больше. Они подчистую копируют все, что только можно: конституцию, законы, громкие названия министерств и ветвей власти, но так и прозябают на обочине мировой истории. И нет никаких универсальных рецептов, которые гарантированно позволили бы вырваться из списка failed states.

Проблема институтов

Есть среди экономистов популярное мнение, что виноваты во всем так называемые институты. Институты — это такое запутанное социологическое понятие. Но в двух словах — это такие наборы принципов социальных отношений, достаточно универсальных и оторванных от конкретных людей и ситуаций.

Делятся институты на формальные и неформальные. Формальные записаны на бумажке, выбиты в камне или зафиксированы на каком-то другом носителе. В общем, законы и правила. Фиксируются чаще наиболее важные правила вроде «не убий», «не укради» и «не утаи налоги от государства своего». За нарушением обычно следуют соответствующие кары: забивают камнями, распиливают на части и всякое прочее, чем богата человеческая фантазия (в последние пару сотен лет стали проявлять гуманизм).

Неформальные институты (или нормы) имеют неписаный характер и сулят кару менее строгую: перестанут подавать руку, подвергнут остракизму, перекроют кислород. Что, впрочем, в иные времена было равнозначно бомжеванию и голодной смерти (некоторые предпочитали глотнуть яду, лишь бы погибнуть не бомжом, а гражданином полиса). Неформальные институты отличаются тем, что следовать им можно неосознанно. Так рыбе не нужно знать, что такое вода — она в ней просто плавает, и, чтобы следовать грамматическим правилам языка, не требуется быть лингвистом и эти правила знать.

В действительности бывает сложно отличить формальные институты от неформальных: вроде как поднялся Моисей на гору Синай с неформальными институтами, а спустился уже с формальными скрижалями. Однако понятно, что формальные институты напоминают верхушку айсберга, огромное подводное тело которого состоит из всех тех многочисленных неформальных норм, приличий, табу и обычаев, что составляют повседневную человеческую жизнь.

В институтах нуждается любая мало-мальски развитая человеческая деятельность. Развитие экономики (долговременные контракты, кредиты, ценные бумаги) невозможно без формальных институтов, карающих обманщиков, а также неформальных норм вроде деловой репутации (потеря которой подчас страшнее законного наказания).

Вся эта институциональная теория позволяет отметить одну важную вещь. Изменить формальные институты несложно — достаточно переписать документы и раздать исполнительным людям с мрачными лицами нужные инструкции. Но что происходит при этом с неформальными? Ничего. Подводная часть айсберга остается нетронутой и продолжает твердить «Титанику» «приплыли».

Для того чтобы законы заработали, они должны быть укоренены в неформальных нормах или хотя бы им не противоречить. В лобовом столкновении формального с неформальным победу одерживает последнее. Процесс отлично иллюстрирует русская поговорка о том, что написано на сарае и что там на самом деле лежит. Много чего написано в российской конституции и во всяких других умных формальных документах, но всем ведь понятно — там дрова лежат. На практике все руководствуются системой неформальных отношений, а закон — он, как известно, «что дышло».

Поэтому переход из развивающихся стран в развитые — настолько сложное явление. Новое формальное всегда воюет с архаичным и неформальным и в каждой стране сворачивается в такой индивидуальный замысловатый клубок, что сломит голову любой политик, даже если он искренне хочет его распутать (что большая редкость).

Конфликт неформального с формальным в сфере экономики обычно называют словом «коррупция», с которой у нас принято показательно бороться (главным образом потому, что борьба с коррупцией остается наиболее прибыльной формой коррупции). А как называть аналогичное явление в сфере общества и культуры — это вопрос. Я бы назвал словом «жлобство», но у нас принято величать его духовными скрепами и, в отличие от коррупции, это большой повод для гордости.

Возвращаясь к разнообразным борцам за права. Чего они в действительности хотят (они обычно сами плохо представляют чего), так это чтобы неформальные институты изменились вслед за формальными. Так возвращается сын вождя некого африканского племени в родные пенаты, получив красивый западный диплом, и начинает прогрессивные реформы — запрещает каннибализм. Но это не значит, что каннибализм тут же исчезнет. Граждане ведь продолжат относиться с пониманием к этой древней духовной традиции.

Или, скажем, гомосексуальность перестает быть уголовно наказуемой. Тем не менее, в обществе продолжают действовать неформальные нормы, согласно которым гомосексуал — не человек и даже не друг человека, а существо, от которого, с одной стороны, нужно держаться подальше, с другой — подвергать его всяческой травле.

Или взять домашнее насилие. Проблема тут не в формальных институтах. Есть несколько статей УК, идеально подходящих случаю. Но есть неписаные нормы, которые устанавливают терпимое отношение к явлению: ну бьет, ну что такого? В результате того, что неписаные нормы разделяют и агрессоры, и жертвы, и представители государственного аппарата, работа формального института блокируется. То одни не подают заявления, то другие не принимают его и т. д.

Есть много хороших людей, наивно убежденных, будто бы проблема в законах. Мол, вот мы сейчас напишем на сарае еще пару абзацев убористого текста — и содержимое сарая чудесным образом изменится, примем специальный закон о домашнем насилии — и никакого насилия тут же не станет. Но достаточно было бы одного закона, только работающего. Принять еще один новый закон или 100500 новых законов, конечно, можно, но толку будет примерно как от многочисленных законов по борьбе с коррупцией. Ведь неформальные институты по-прежнему будут саботировать работу формальных.

Что же делать
с этими неформальными институтами?

Гомосексуалы в США в какой-то момент решили так: будем каждый год выходить на гей-парады. В первый раз будут бросать камни, в третий — тухлые яйца, с пятого будут просто плевать в рожу, но после десятого, глядишь, кто-то наконец воскликнет: «Да они ведь тоже люди!» Двигалось все медленно, но сработало. Правда, в процессе Харви Милк поймал пулю. Так что для начала стоит прикинуть, сколько стоит бронежилет.

Но есть и хорошие новости. Например, неплохо работают ролевые модели. Есть на этот счет интересный индийский кейс. Не знаю, как будет «телочка» на хинди, но если коварные индийские боги предопределят вам реинкарнацию девочкой в сельских районах Индии — не повезло. Велик шанс того, что вы вообще не появитесь на свет. Ваша мама сделает аборт, как только узнает о вашей половой принадлежности. Если удастся все-таки появиться на свет, велик шанс, что вы не получите вообще никакого образования, а в подростковом возрасте вас в качестве родильного станка и обслуги продадут мужу, который будет до конца жизни лупить вас палкой за подгоревший ужин.

Индийское правительство пыталось бороться с этим так, как обычно делают правительства: законами, национальными программами, всякой дурацкой социальной рекламой. Получалось плохо. Опросы показывали, что лупить жену за подгоревший ужин считали нормальным 51% индийских мужчин и 54% самих индийских женщин. А потом двое американских экономистов провели исследование 2700 домохозяйств на основе данных, собранных за три года. И выяснили, что индийские женщины нетерпимы к насилию, относятся равноценно к сыновьям и дочерям, чаще получают образование и реже рожают в тех районах... куда провели кабельное телевидение.

Насмотрелись на ролевые модели в бездуховных западных кинофильмах — и затрещали духовные скрепы. Одна правильная ролевая модель эффективнее тысячи неработающих законов. Не удивлюсь, если выяснится, что подлинный культурный водораздел в России проходит вовсе не между теми, кто получает новости от «Дождя» и «Первого канала», а между теми, кто смотрит сериалы НТВ и сериалы HBO.

Таким образом, вековые неформальные институты имеют большую фигу в кармане, припасенную для любых попыток государственного регулирования. Но при этом разваливаются в труху от гей-парадов и телевизора. Почему так?

Некоторые институты приносят безусловную пользу (как, например, институт деловой репутации). Но во многих случаях мы видим, как массы людей ведут себя иррационально, тратя ресурсы на поддержание институтов, которые давно не приносят никакой пользы (если когда-нибудь вообще ее приносили). Ведь даже кого-то искренне ненавидеть — тоже трата ресурсов. Бывают одаренные особи, всякие Иосифы Волоцкие, способные продуцировать ненависть 24/7, да и те в последнее время досношались до мышей и Димы Энтео. Но зачем это все условному большинству?

Большинство вообще любят обвинять во всех смертных грехах: дескать, и глупое оно, и невежественное, и пассивно-агрессивное. Но, думаю, ничего подобного, просто действие приличий, норм и прочих неформальных институтов — хитрый фокус.

Дорога на Абилин, или
Почему нужно оскорблять религиозные чувства

Есть в социальной психологии такое понятие — парадокс Абилина. Авторская иллюстрация такая: сидит себе семья спокойно на техасском ранчо, а потом кто-то предлагает поехать поужинать в Абилин. Муж соглашается, потому что убежден, будто этого хотят жена и теща, жена соглашается, так как считает, что этого хочет муж, и т. д. В итоге все тащатся 50 миль по пыльной дороге в чертов Абилин, который реально никому не сдался. Это и есть механизм формирования духовных скреп.

Представим себе толпу, где каждый орет: «Сжечь ведьму!» При этом каждый понимает, что орет чушь, но продолжает в силу убеждения, будто удовлетворяет ожидания большинства. Это объясняет, почему множество вроде бы неглупых людей, собравшись в стадо перед телекамерами, начинают публично обмазываться духовными скрепами: вешать на стены кабинетов иконостасы и портреты начальства, провозглашать веру во всякие глупости (от коммунизма до Третьего Рима), писать законопроекты о запрете абортов и внебрачного секса. Но по отдельности нормальные вроде люди. Жулики и воры, конечно, но хоть не сумасшедшие.

Возьмем известное выступление Pussy Riot, последствия которого разыгрались по классическому абилинскому сценарию. Власть читает писульки ВЦИОМ про 146% возмущенных православных и думает, будто устраивая показательный процесс в духе испанской инквизиции, удовлетворит общественный запрос. Общество думает, будто власть окончательно сбрендила — дешевле ей подыграть и не спорить. В итоге все дружно едут в средневековый Абилин имени Торквемады, сопровождая процесс цитатами из трулльских соборов, хотя каждый, вплоть до последнего конвоира, наверняка понимает, что вокруг творится какая-то дичь.

Нечто подобное сейчас происходит с неправославно поставленной оперой «Тангейзер» — когда 31% россиян узнали от ВЦИОМ, что считают постановку святотатством. Хотя до того наверняка не подозревали об ее существовании.

Во всех этих случаях цирк начинается с того, что малые группы профессиональных оскорбленных бегут к государству со своими оскорбленными чувствами наперевес, стремясь поставить неформальный институт под защиту формального, превратить свои нормы в законы. Затем подключаются те, кто у нас в России вместо журналистов, — и понеслось: запретить, осудить, посадить или заблокировать группу, которая оказывает психологическую помощь гомосексуальным подросткам.

Также несложно заметить, что это само по себе уже говорит о том, что неформальный институт у них паршивый, никуда не годный. Потому как годный институт внушает ужас одной своей неформальной карой — остракизмом. Перед нарушителями реально существующих норм и приличий закрываются все двери, земля горит под ногами. А когда этого не происходит, считай, и нет норм, есть вялые недобитые пережитки, неспособные выжить без полицейского костыля.

Это внушает веру, что в России нет никакой подлинного, укорененного в общественных институтах жлобства. Тоже парадокс, но именно так — новейшие гомофобные законы говорят о том, что нет никакой сильной гомофобии. Иначе бы гомосексуалов гоняли бы по улицам, обваляв в смоле и перьях, безо всяких законов. Законодательная защита религии говорит о том, что населению наплевать, кто и как там плясал на солее, а также чем эта солея вообще от алтаря отличается.

И нет никакой проблемы культурной отсталости, а есть проблема коммуникации и вытекающий из нее абилинский фокус. Фокус используют заинтересованные лица, которые сами не факт, что являются жлобами, скорее ими работают. А работают потому, что убеждены, будто это востребованно — и далее по порочному кругу.

Но преодолевается абилинский парадокс легко: кто-то должен первым встать и оскорбить общественную нравственность кощунственным заявлением, что не хочет ехать в Абилин. Тогда все остальные выдохнут и тоже признаются, что вовсе туда не хотят. Даже если ехать договорились еще на Трулльском соборе в VII веке. И дальше может выясниться, что работать жлобом уже ничуть не выгодно — придется уйти из Госдумы и поискать себе занятие, о котором не стыдно будет рассказать внукам.