Часть 1. ИК-32
 

программе «СловоНовы» не указано одно мероприятие: поэтические чтения в женской колонии. Солнечным воскресным утром трое поэтов-добровольцев отправились за Каму, в ИК-32, чтобы показать заключенным видеопоэзию Тимура Кибирова, прочесть свои стихи и послушать стихи (тут синонимы кончаются) зэчек. Я поехала с ними.
 

Двое из поэтов москвичи. Это Дмитрий Воденников и Ксения Уварова. Третий — пермяк Иван Козлов. Мы садимся в черный Ford, пересекаем реку и оказываемся у ворот колонии, где нас никто не ждет. После некоторого замешательства мы все-таки попадаем в кабинет некой Надежды Петровны. Она просит меня оставить на ее столе камеру и диктофон и сообщает по телефону, что «артисты уже приехали». Идем на зону.

По дороге к тюремной библиотеке Надежда Петровна рассказывает, что в колонии сидит около 1000 женщин, им от 18 до 72. Здесь есть фабрика, где заключенные шьют униформу полицейским и пожарным.

Библиотека находится в здании клуба — вывеска «Клуб» вырезана вручную из фанеры, буквы пухлые и витиеватые. Подъезд клуба увешан стенгазетами: я успеваю прочесть, что в колонии проходят конкурсы красоты и состязания в дизайне одежды. Стены библиотеки украшают масляные пейзажи — их написали заключенные. Они же украсили помещение искусственным камином, расписали его под мрамор, оформили меандром и вензелем с буквой «Б» («библиотека») и даже нарисовали внутри огонь. В камине — книги, на нем — термометр и икона. На мое замечание, что книги горят в нарисованной топке, Дмитрий Воденников печально отвечает, что девушки, конечно, так не хотели, просто не подумали. В библиотеку заводят несколько десятков женщин в платках. Платки разрешают снять, но женщины предпочитают их оставить. Козлов вставляет в приготовленный нам ноутбук флешку с «Видеопоэзией». Воденников шепчет: «Стыдно! Ужасно стыдно!»

 

 

идеопрезентация длится всего пару минут, и Козлов начинает выступление с себя. Он читает стихи о марсоходе, и заключенные улыбаются. За ним — Воденников, который обещает слушательницам, что не отнимет у них много времени — в исправительной колонии это звучит как сарказм. Воденников не хотел, просто не подумал.

Последняя, Ксения, сообщает, что ей тридцать и у нее трое детей. Впрочем, она и так единственная, чьи стихи кажутся здесь уместными (даже если не учитывать, что они восхитительны). Вслед за ней еще двое решаются прочесть свое. Первая — о невозможности писать, «откровенности многоточий» и «осколках чужих стихов». Вторая начинает словами: «Сколько чудесных мгновений нам дарует судьба…» Стихи эти о Боге.

Сама я, конечно, никаких стихов не читаю. Для надзирательниц это оказалось сюрпризом, так что один из четырех букетов, подготовленных «артистам», достался мне. Он пролетел 1500 км и до сих пор украшает мой подоконник. Надежда Петровна подарила мне еще и блокнот, изданный к юбилею колонии. В него я, наверное, буду записывать стихи.

 

 

Часть 2. Иван Козлов
 

ечером того же дня прошу Ивана Козлова отлучиться с банкета по случаю закрытия фестиваля, чтобы обсудить впечатления от путешествия и узнать, как ему живется и пишется в Перми. В прошлом году вместе с премией «Нова» Иван получил право на публикацию книжки стихов за счет фестиваля. Эту премию вручают поэтам младше 33 лет. Ивану недавно исполнилось 24.
 

 

W→O→S Каково читать стихи заключенным?

— Совершенно потрясающе. Я не знаю, как себя чувствовали московские поэты, они говорят, что это их первый подобный опыт. А я до этого переобщался и со многими бывшими заключенными, и вообще с людьми такого склада. И когда я попал в колонию, у меня не было ощущения экзотики. Они и правда ходят в бушлатах и в платках, это удивительно, но меня не задело. Единственное, что я почувствовал, когда их увидел, это умиротворение. Мне было приятно. Приятна именно такая аудитория. Самое ценное, что было в поездке, — я стою напротив них, оглядываю каждую из них по одной. Понимаю, что хотел бы пообщаться с ними со всеми, с каждой. И там выискалась женщина, которая пишет стихи, она захотела прочитать их. Неожиданно интересные. Конечно, не уровня большой поэзии, стихи про игроманию, про тяжелую жизнь, но это неожиданная, интересная для меня тема. Я договорился с человеком из колонии, что, может быть, у меня получится достать побольше ее стихов, а в идеале встретиться с ней, поговорить. Это было бы безумно приятно.

* * *

Это как будто тебя во сне поедают жуки, которых
Множество копошится в отсыревшей осенней траве,
Или словно ты заперт в помещении с тысячей мониторов,
А на них бесконечно транслируют передачи с Дарьял-ТВ.
Это когда ты в пустой комнате слушаешь скрежет веток
По стеклу, за которым в дождливую ночь не разглядеть ничего.
Это загадка, но на загадку нет никакого ответа,
А есть только намек, только тень, призрачный след от него.
Настоящий ответ нацарапан ножом на тайной двери,
За которой люди с глазами рыб распевают грустные песни
И какие-то дети в масках зверей играют в «Замри — умри»,
Исключив из правил «Воскресни».

 

W→O→S В колонии у тебя брали интервью для их внутренней газеты. Что спрашивали?

— Они как раз спрашивали, как мне там, что я о них думаю. Я ответил, что они очень благодарные слушатели. Не хотел бы романтизировать, там все-таки дело в дисциплине: сидишь, молчишь, когда надо — похлопал и так далее. Но я же им в глаза смотрел, а не просто за жестами следил.

W→O→S Тут дело не только в дисциплине, в их поле зрения попадает не так много интересного, и они очень концентрируются на всем, что выбивается из повседневности.

— Там безумный голод по всему, и по таким событиям, конечно. Обычно я катастрофически невнимателен к людям, я не запоминаю лиц, глаз, выражений. Но у меня засело в памяти, как они смотрели. Их глаза я запомнил.

W→O→S Что у тебя вообще чаще всего спрашивают?

— На улице понятно: чаще всего спрашивают, играю ли я в баскетбол (рост Ивана — около 2 м. — W→O→S), а если речь идет о каких-то более-менее официальных вещах, спрашивают, когда я начал писать стихи. Каждый раз я, по-моему, отвечаю разное. Потому что то ли я действительно не помню, то ли каждый раз какая-то новая история приходит на ум.

W→O→S И что бы ты сейчас ответил?

— В 15 лет. Учился в гуманитарном классе, а там все дико ненавидели математичку. И все ее ненавидели в прозе, а я решил поненавидеть ее в стихах, написал огромную телегу с кучей мата, которую потом себе перерисовывали девочки в тетради. Это было приятно.

W→O→S Это очень похоже на историю одного самарского рэпера. Он начал сочинять рэп с того, что диссил учительницу по математике.

— Отдельное спасибо. Всегда втайне хотел и никогда не чаял услышать про себя «это похоже на историю одного самарского рэпера». Это многого стоит.
 

 

W→O→S Сейчас будет вторая история. В театре, перед концертом Родионова, Полозковой и Алисы Гребенщиковой, я спросила своих соседок, двух местных женщин, где они еще были и кто их любимый поэт из тех, кто выступал за день до этого. Они сказали, что это ты. Я спросила: «Почему?», и они ответили, что они и есть те самые 50-летние женщины, которые сидят у болота. Мол, им очень досадно, но это так.

— Вот это потрясающе. Мне кажется, это действительно хамский стишок, довольно неформатный. И я себя странно чувствовал, читая его перед людьми, которые пришли в Органный зал. Можно было предугадать, что там есть такие люди, а стихотворение их унижает.

W→O→S Они очень расстраиваются, но не могут отрицать, что это они и есть.

— Я только что хотел сказать, что это неправда, не может такого быть, чтобы люди ходили в Органный зал и одновременно на болото, но я и сам такой. Я же появился в этом Органном зале, хотя строчка про «Ягуар» — чистая правда.

* * *

В Перми, неподалеку от улицы Малкова, есть болото —Копия самой гнусной трясины, только уменьшенная.
У его берегов на скамейке все время бухает кто-то,
В основном женщины — скучные, толстые женщины.
У женщин такие же толстые и скучные имена:
Клавдия, Люда, как вариант — Зинаида.
Они покупают дешевого пива, нефтяного вина
Или еще какого-то пойла отталкивающего вида.
Они здесь общаются, лузгают семечки, делают шашлыки,
Называя мужей козлами, а общих подруг — коровами.
Иногда к ним приходят тощие загорелые мужики
В клетчатых шортах и с пальцами татуированными.
Жизнь людей, которые тут бухают, как правило, не задалась,
Настолько нереспектабельно это вонючее место.
В болоте, в самой трясине, все время булькает мразь,
Которая современной науке вполне может быть неизвестна.
В общем-то, все предельно понятно. Но иногда, ночами,
Когда я прохожу вдоль болота, употребив «Ягуара»,
Мне кажется, здесь российский вариант легенды о Нараяме,
И все эти грустные бабы, когда становятся старыми
И когда понимают, что их смертный час все ближе,
Подходят к болоту, допивают дешевое пиво,
Заходят в токсичную мутно-зеленую жижу
И, растворяясь, булькают в ней тоскливо.

 

W→O→S Ты ведь работаешь в музее у Гельмана? Как в итоге складываются отношения пермяков с современным искусством? Сейчас утверждают, что культурная революция не заканчивается, все будет дальше, и все будет хорошо.

— Я недавно выступал в клубе закамской интеллигенции «Серебряный ковш». Пришел, увидел обычную районную библиотеку, зашел и понял, что меня пришли послушать 30 закамских женщин около 55 лет. Меня, естественно, после стихов спросили, чем я занимаюсь. Я сказал сдуру, что работаю на Марата Гельмана в Музее современного искусства, в пресс-службе. Там выискался какой-то чувак, лет тоже 55, закамский художник. Он не хотел меня слушать, он хотел высказаться по этому поводу: «Как же вы можете работать на такого человека, когда все экспроприируется, культура, наша культура, понимаете…?» И вот этого дерьма на несколько минут. На него стали косо смотреть, а потом произошло что-то совсем киношное. Все эти бабушки сначала просто шикали, а потом организовались, затопали ногами и хором стали говорить: «Сти-хи! Сти-хи! Сти-хи!» От бабушек такого не ожидаешь, во-первых. Во-вторых, это отражает общую ситуацию последних четырех лет, всех этих срачей. Уже пройдена какая-то критическая точка, за которой перегораешь, за которой все тупо устают. Вот сейчас действительно, после конфликтного, очень напряженного эмоционального периода начинается обычная рутинная работа. Ей я и занимаюсь.

 

W→O→S У вас довольно жесткая конкуренция с Антоном Бахаревым (другим пермским поэтом. В этом году Бахарев разделил премию «Нова» с Даной Сидерос. — W→O→S). Как ты вообще к нему относишься?

— Это конкуренция на каком-то подспудном, чуть ли не энергетическом уровне. Вот сегодня мама пришла послушать мои стихи на чтения: я ее редко зову, как-то у нас не повелось. После чтений я обнаружил, что она ушла раньше, позвонил ей. Она сказала, что ушла, когда начал выступать вот этот странный пермский чувачок, мол, она не знает почему, но он ужасно ее раздражал. Это она про Бахарева. Но лично я против Бахарева ничего не имею. Вот только что с ним выпивали. А что касается не личных, а концептуальных вещей: Владимир Васильевич Абашев нас увидел и говорит: «Встретились город и деревня». Он почему-то Бахарева однозначно идентифицирует как такого Пастернака, как поэта «земля, край, Вишера, Солекамск, что у нас тут еще есть». А собственно Бахарев сейчас где-то в районе Белогорья сидит в фургончике в лесу на строительстве какой-то там лыжной базы, ему хорошо. То есть вот в этом весь он. По крайней мере его публичный образ. У меня так получилось, что наоборот. Потому что я безвылазно в городе, у меня стихи о городе, хотя до 15 лет я прожил в деревне недалеко от Кугура, родившись при этом в Перми, просто уезжал часто. И при этом городского во мне гораздо меньше, чем все думают, а значит, и различий с Бахаревым гораздо меньше, чем кажется.

Тохтуево
Я не жил в селе Тохтуево,
Но скажу определенно я:
Жизнь в селе — одноименная.
Не спасает даже курево.
Шпарят шахты соликамские —
Лес кругом, а не надышишься.
Но народ и с этим свыкшийся,
Пьет по праздникам шампанское.
Между праздниками — водочку,
Между водочками — химию;
Дети инглиш учат: he, me, you…
Что не так? — Захлопни форточку.
Эй, тохтуевцы — ату его!
Топоры по Волге плавают —
Железяки, только ржавые,
Стопудово из Тохтуева.
У тебя подошва слабая?
На фуфайке нету пуговиц?
Ты, наверное, тохтуевец.
Я, наверно, то же самое.
И, подвигав переносицу,
Мы решим не пить три месяца —
И столица переместится
К Соликамску за околицу.

Антон Бахарев

 

W→O→S Ты работаешь в Музее современного искусства не потому, что собираешься художником становиться?

— Нет, боже упаси, у меня немножко другой интерес. То есть тоже такая довольно скучная, поступательная история. Я пришел сначала музейной бабкой, волонтером сидеть, чтобы никто ничего от экспонатов не отковырнул. Потом была газета «Соль», мы писали много про культуру. А потом уже я вернулся туда снова. Мне там интересно, даже само здание отражает меня и мои интересы. Оно же до сих пор не отреставрировано, и в правом крыле у него всякое дикое современное искусство и все, что связано с музеем. А в левом крыле, если найти у охранника ключик и отпереть, можно увидеть раздолбанные окна, штукатурку обвисшую, там валяются скопом билетики старые-старые на речные трамвайчики, которые еще когда ходили. Я люблю современное искусство, и я люблю всевозможную разруху, вот этот треш, индустриальную фотографию и какую-то умирающую архитектуру. Тут для меня очень много соединилось.

W→O→S Я слышала, ты пишешь для московских изданий вроде «Сноба».

— Со «Снобом» отдельная история. Изначально я туда писал совершенно беспонтовые идиотические тексты, точнее, один такой, про то, как я съездил на суд к Маше Алехиной. Но две недели назад случилась история, которой я очень сейчас дорожу. К нам в музей приехал чувак из Карагая. Карагай — это село километрах в 100 от Перми, диковатое, там деревообработка. Привез три грубо выструганные скульптуры деревянные: руку здоровенную, грузовичок «Урал» и камень с надписью «По вере твоей будет тебе». Сказал на входе, что ему были видение, откровение божественное, что все эти вещи он должен передать Марату Гельману. Он всех дико напугал, был в татуировках каких-то, с молотком, которым вбивал в грузовичок гвоздь непонятно зачем. Я люблю с такими вещами связываться, перетащил их все к себе в кабинет. Обнаружил такую полусектантскую книгу в коробке с грузовичком и телефон автора. Через неделю я уже с ним созвонился и приехал в Карагай. Выяснилось, что человек живет и ждет второго пришествия Христа, у него своя очень интересная продуманная книга на 40 страниц, где он обожествляет группу «Бутырка», Виктора Цоя и прочих хороших людей, берет из их текстов заповеди. Он очень ругает Сергея Зверева. Говорит, что Сергей Зверев избран Богом, а занимается какой-то е^%$дой. Если это дойдет до Сергея Зверева, я думаю, ему будет полезно.

Я с ним прообщался сутки, выяснилось, что ему нужно от музея 30 000 руб. на монтаж клипов и на бобровую шкуру, которой он собирается обтянуть бубен, чтобы ехать в Питер с концертом через год — это тоже ему посоветовали голоса. Человек совершенно искренний, потрясающий. Может, потому что он бывший героиновый наркоман, а теперь перешел на религию. Я сделал репортаж с фотографиями, на «Снобе» его с радостью приняли, сказали: «Пиши еще что-нибудь».

 

W→O→S Но ты при этом не хочешь уехать в Москву?

— Да, не хочу, не собираюсь, не планирую. Если кто-то помнит пермское издание «Соль», то я там был корреспондентом, может быть, одним из ведущих. И идеология там была такая: «Ребята, не уезжайте в столицы, нужна децентрализация, столицы скоро сдохнут, лопнут от собственного жира, все потечет по регионам, потому что в регионах куча не занятых ниш, в регионах очень вольготно живется, хорошо дышится, если только знать, что делать, если ты готов на это». Мы так просуществовали полтора года, со всей этой культурной пропагандой, после этого «Соль» накрылась, и сейчас, по прошествии еще полутора лет, здесь остался я и еще, может быть, несколько человек, и то из обычных корреспондентов. Редактор, заместитель редактора, еще некоторые люди уехали как раз в Москву и в Питер, а я оказался тут в положении человека, отвечающего за базар. Извините, мол, ваш ресурс полтора года вещал, что не нужно уезжать, тут круто. А потом, дескать, берете и разъезжаетесь. Это нехорошо. Во-первых, меня этот момент останавливает, во-вторых, я привязан к месту, и творчески, и психологически. Я вообще не очень радостный, не очень активный, не очень подвижный и не очень мобильный человек, поэтому мне сейчас здесь абсолютно комфортно. Мне гораздо интереснее заниматься здесь культурными проектами и интересными вещами, чем идти по проторенному пути. За последние два года уехало так много людей, что это стало моветоном, глупой, вульгарной, лежащей на поверхности идеей. Уже просто неинтересно становится.

* * *
На лесозаготовительном поприще трудится Александр Петров.
Смена фиговая. Раздражен. Напилил недостаточно дров.
Еще этот ангел унылый читает нотации из-за плеча,
Крыльями хлопая. Мерзкий и въедливый, словно первый весенний гром кошачья моча.
«Ты — заурядное быдло, а из-за тебя меня премии квартальной лишат.
Ладно другим не обидно — у них Дроботенко, Шурман, Махмуд Ахмади Нежад.
А я в окрестностях Углеуральска вожусь непонятно с кем.
Зачем ты вчера прораба избил? Ты что, охренел совсем?
Зачем свинтил ты в сельпо четырнадцать банок консервированной кеты?
У Фраермана в теплицах кто стекла все выбил? Не ты?
Чертов антисемит, будь проклят тот день, когда я подписал договор,
По которому грязную душу твою на плечах своих ангельских пер
Сорок шесть лет. И все эти годы от тебя никакой благода...
Чтоооо? Повтори, что сказал. Куда мне идти? Так вот, да?!
Ладно, давай. Протяни без меня хоть пару секунд, идиот!»
Ангел вытаскивает из рукава договор. Разворачивает и рвет.
ВНЕЗАПНО КРОВЬ РАСЧЛЕНЕНКА ПЕТРОВУ СРЕЗАЕТ ГОЛОВУ СЛЕТЕВШАЯ ЦЕПНАЯ ПИЛА!!!
Ангел вздыхает.
Квартальная премия уплыла.

 

* * *
Вспоминает о тех, кого когда-то любила
выброшенная в урну палочка от пломбира
на углу мини-маркета в жаркий полдень уснул
старый, с отломанной спинкой фанерный стул
думает о друзьях и знакомых, глядя на облака,
монетка, подложенная детьми под колеса товарняка
философски настроенный пустой спичечный коробок
иногда размышляет над тем, насколько он одинок
к бетону холодному в скуке смертельной приник
рваный, лежащий на лестничной клетке цветной половик
в картонной коробке для всякого мусора тихо бредит
флакон из-под детского мыла «Мишутка» в форме медведя.
каждого жалко по-своему, но особенно жалко
тех, кого утащила к себе придорожная свалка
наверняка у нее внутри, в самой гуще отбросов
тоже шевелится чьей-то живой души отголосок