«Нимфоманка»: судить за секс помиловать

Подарок русских прокатчиков ко Дню Святого Валентина

Ночь, улица, фонарь, дождь.
Капли стекают по кирпичной стене.
Долго стекают, долго и красиво. Статичные, многозначительные кадры как бы говорят: «Перед вами произведение большого мастера, замрите в благоговении, вы там». Это смешно (в смысле – смехотворно) и довольно противно, но ладно, потерпим, и не такое терпели, «Танцующую в темноте» – и то вытерпели. У большого мастера перед нами, я считаю, должок.

Ту-думм! Музыка Rammstein. Это смешно (в смысле – забавно). Большой мастер как бы сообщает нам: «Да, я тогда в Каннах сказал, что сказал, но я немец, это наша эстетика, из песни слова не выкинешь. Ну ладно. Я люблю Rammstein, они здоровские».

Темная, в тревожно изломанной позе фигура на земле. Камера наезжает; это, при ближайшем рассмотрении, любимая актриса мастера Шарлотта Генсбур. Живая, почти целая, только избитая: ссадины, бланш под глазом. В какой-то момент вдруг мелькает: интересно, это грим? или фон Триер по-настоящему ее избил? Мысль дурацкая, но про Триера часто так думаешь: лучше б ударил.

Все, на этом я, пожалуй, перестану сводить личные счеты. Мне тут задавали конкретный вопрос: «Это как “Антихрист” или можно?» Отвечаю: можно. Кроме одного куска примерно в середине, после упоминания Эдгара По. Кусок этот пришит на живую нитку, буквально как рукав к тому самому месту. Единственно, чтобы напомнить, какого именно большого мастера мы смотрим произведение. При этом очень хочется сделать ему, этому мастеру, больно, вывернуть ему что-нибудь. Или потыкать палкой в какое-нибудь чувствительное место: как он – нам.

(Да, я не люблю спекуляции на боли, слезовыжимание и другие запрещенные приемы. Я считаю их не просто нечестными, но и крайне безвкусными. Вы это, наверное, уже поняли.)

Пора наконец перейти к остальному, то есть к основному. Так вот: в остальном, «Нимфоманка» – нормальное кино. Не шедевр, не «Меланхолия», но крепко и славно сделанное порно – уже немало. Не представляю правда, как его разрешат к показам в нашем запуганном ханжами Отечестве. Впрочем, есть отмазка: это же не чистая забава ради похоти, здесь проглядывает идея. Предсказуемая, неновая, еще де-садовская: если Бога нет, то все дозволено. Впрочем, не исключено, что я это додумываю.

Впрочем, определенно есть некий спор, морально-этический диспут. Нимфомания: преступление или несчастье? Линию обвинения поддерживает сама героиня: я аморальна, – казнится она, – я была эгоистична, я ломала судьбы, и т. д. и т. п.

«Нет, вы ни в чем не виноваты», – упорно оправдывает ее случайный спаситель (постоянный триеровский актер Стеллан Скарсгорд). Это натура, против которой не попрешь. Наверняка это детская травма, тлетворное влияние среды, – в общем, весь атеистически-психотерапевтический, западно-либеральный джентльменский набор.

«Позвольте, – говорит, – я постираю ваше пальто. – Нет, не надо! – Но оно воняет. – Не надо. Это мое пальто».

В итоге этот спор ни к чему, конечно, не приводит (первая часть дилогии, все-таки), но можно надеяться, что старичок не так прост и их мирная беседа под чай с молоком вывернется в нечто стоящее – по идеям, по сюжету. А пока это простая и забавная история (кажется, так героиня Гензбур говорит о своей жизни). И, что главное, просто и забавно рассказанная.

И – главное! Главное, главное. Гомерически смешной кусок - выход Умы Турман. Не смехотворный, как мессианские претензии фон Триера, а восхитительно именно смешной. В духе Вуди Аллена лучших времен, едва ли даже не лучше. И вот ради этого большому мастеру можно по-христиански простить если не все, то очень многое.