Следователь Ермаков, человек с высеченными на лице честью и достоинством,  расследует маленькую трагедию в провинциальном городке: поезд дальнего следования столкнулся с грузовыми платформами, машинист героически погиб, помощник трусливо спасся. Чем дальше заходит следствие, тем масштабнее становится картина всенародного разгильдяйства – сцепщик по привычке схалтурил с тормозными башмаками, машинист-герой закрывал глаза на неисправный скоростемер, начальник станции… ну и так далее. Дотошное выяснение всей этой давно известной правды крайне раздражает коренных жителей. Они будут сначала вежливо, потом настойчиво просить Ермакова убраться с глаз долой, от него отвернется единственный приятель – местный журналист (последняя роль в кино Анатолия Солоницына), единственным верным другом останется приблудная дворняжка, но с ней тоже получится нехорошо. 
Самые находчивые советские режиссеры умели маскировать под социальные драмы язвительную критику социалистической действительности. Критика похвалила этот фильм за «предвосхищение решения Пленума ЦК КПСС по укреплению дисциплины», но, ей-богу, мало что в нашем кино было настолько принципиально антисоветским, чем эти последние бессловесные пять минут под музыку Артемьева. Да что финал – брежневский застой подытожил фильм «Остановился поезд». Намек понят, много ума не надо. Но кино-то, конечно, не о застое, а скорее о нашем вечном, непреодолимом к нему стремлении. О нашем вечном, короче.
Банально вспоминать, что главная беда России – дураки и дороги, но если уж начал говорить об одной из них, неизбежно упрешься во вторую. Первые полчаса мы продираемся сквозь малопонятную железнодорожную терминологию, чтобы вместе с героем сделать простые неутешительные выводы. Главный из которых в том, что наш хваленый героизм является следствием нашего же вечного пох&§$зма. Ему в одиночку и противостоит следователь, положительный настолько карикатурно и даже слепо, что его идеализмом никак не удается проникнуться. Впрочем, как и обывательским гуманизмом героя Солоницына, его главного идейного оппонента. Ведь, к разговору о национальных бедах, чаще всего гуманисты у нас оставались теоретиками, зато идеалисты пробивались в практики. Об этом нам напомнит портрет Феликса Дзержинского, висящий в допросной.