вопрос дня:
На какие режимы в истории похож путинский?
Тот случай, когда ответ на вопрос превращается в интересный лонгрид.
Максим Саморуков
заместитель главного редактора Carnegie.ru:
С авторитарными режимами есть такая штука, что с одной стороны, между ними можно найти сотни важнейших отличий, а с другой — многие принципы, по которым они организованы, более-менее одинаковые. Из-за этого, когда знаешь что-нибудь про один режим, возникает сильный соблазн сделать вывод, что у нас в России сейчас все то же самое. Отсюда, например, растут бесконечные сравнения Путина с Гитлером. Просто нацистская Германия — это самая широко известная правая диктатура, и чтобы сравнивать с ней сегодняшнюю Россию, никаких особых знаний не требуется.
На наше счастье, в реальности у путинского режима очень мало общего с нацистским. Разве что они оба правые, а не левые. А так устройство сегодняшней России больше всего похоже на относительно мягкие консервативные диктатуры, которые еще недавно покрывали большую часть Южной Европы и Латинской Америки. То есть вместо всеобщей справедливости и светлого будущего мы выбираем буржуазную набожность, скрепы и великое прошлое.
Такие режимы обычно возникают, когда страна рухнула одновременно и в экономический кризис, и в демократизацию, из-за чего в общественном сознании одно становится синонимом другого. В результате люди глубоко разочаровываются в самой идее перемен и начинают требовать вернуть обратно старый порядок и ничего в нем не трогать, пускай за это и придется заплатить жертвами и ограничениями.
Естественно, сделать все опять как при царе-батюшке ни у кого не получается, но вернуть кое-какие греющие атрибуты и навести некоторый порядок, закрутив политические гайки, — это задача многим по плечу. А дальше подвернутся какие-нибудь благоприятные внешние обстоятельства, да и экономические кризисы не могут длиться вечно. И пожалуйста, получайте спасителя отечества от нищеты и анархии — единоличного или целую группу товарищей.
На этой развилке Россия решительно повернула в сторону личных, а не коллективных диктатур. Туда, где рядом с названием режима неизбежно появляется конкретная фамилия: чаще генерала — скажем, Франко или Пиночета, но бывает и профессора — Салазара. Личные диктатуры обычно хуже адаптируются к меняющимся обстоятельствам, но при удачном раскладе могут протянуть очень долго и даже пережить своих основателей. Например, салазаровский режим простоял еще пять лет после его смерти, при том что сам Салазар перед этим правил Португалией 40 лет.
Главная угроза для таких мягких консервативных режимов кроется в них самих — в том, что они сами начнут неадекватно реагировать на неизбежное со временем падение популярности, к которой они успели привыкнуть. По старой памяти переоценят свои возможности и ввяжутся во что-нибудь, что у них не хватит сил контролировать.
Опаснее всего здесь внешнеполитические авантюры. Ужасно соблазнительные с точки зрения повышения популярности, они обычно плодят кучу непредвиденных трудностей, с которыми непонятно что делать. Вместо привычного уютного мира внутренней политики, где режим так умело раскидывал всех своих противников, в дело вдруг вступают могучие внешние силы, не желающие делать то, что они должны были делать в соответствие со столь гладкими и убедительными планами режима.
В результате на страну обрушиваются трудности и лишения, а у режима под рукой нет серьезного репрессивного аппарата, чтобы заставить всех заткнуться и терпеть. Поэтому часто все заканчивается крахом уже при первых серьезных поражениях. Союзники только-только высадились на Сицилии, а Большой фашистский совет уже собрался, чтобы отправить в отставку и арестовать Муссолини. Британскому флоту не понадобилось брать Буэнос-Айрес, чтобы покончить с аргентинской хунтой — генералы сами между собой все решили, кого надо отставили и объявили демократию.
В таких ситуациях основная махина режима начинает спасать себя и искать выход из нарастающего кризиса, жертвуя самыми одиозными из своих представителей. Список таких жертв может включать самого лидера, но может и не включать (Милошевич в 95-м отделался сливом боснийских и хорватских сербов), а формат жертвоприношений — варьироваться от растерзания толпой до тихого ухода в тень. Тут уж как пойдет, но в целом общечеловеческая тенденция к гуманизации таких переходов очевидна.
Другие ответы на сайте TheQuestion
Подпишитесь на нас в социальных сетях