Цитата дня:
Как меняется отношение к сексу в эпоху цифровых технологий?

Strelka Mag выпустили отличное интервью с редактором журнала Porn Studies Клариссой Смит о том, как меняется отношение к сексу и порно в эпоху цифровых технологий. ВОС публикует отрывок.

Беспроводные связи: порно, нравственность и Tinder , Strelka Mag

— Есть ли граница между порнографией и искусством?

Не существует таких изображений, на которые можно объективно посмотреть и сказать: «Это — порнография, а это — эротика». Многие считают, что порнографию от эротики или искусства отличает отсутствие интимности, чувств, порно якобы создано исключительно для сексуального возбуждения или разрядки. Это определение неточно, оппортунистично и напрямую зависит от контекста, эпохи и культуры. На контент вешают ярлык «порнография» для того, чтобы не задумываться о нём, не изучать его, запретить или ограничить распространение без раздумий и аргументов. Называть что-либо порнографией — стратегический ход.

— Из-за того что эти границы размыты, порнографию тяжело контролировать, цензурировать или хотя бы предложить справедливые правила её распространения и производства. Должны ли такие правила вообще существовать?

Нет. Порнография — в глазах смотрящего, и иногда желание законодательно ограничить её относится не к самим изображениям, а к тому, как люди занимаются сексом. Во многих странах запрещают материалы, которые имеют отношение к гомосексуальным, феминистским и другим ненормативным сексуальным практикам, в то время как гетеросексуальная, созданная для мужчин порнография остаётся в свободном доступе. Цензура — очень гетеронормативный инструмент наказания.

— Ограничения не просто останавливают процессы, они побуждают искать способы их преодолеть, верно? В результате то, что появляется взамен запрещённого, ещё менее приемлемо, чем предмет, с которым пытались бороться.

Я считаю, что стоит задуматься об условиях производства порнографических материалов, о защите прав трудящихся, об их безопасности, о праве говорить да или нет вместо того, чтобы цензурировать определённый вид контента. Я настороженно отношусь к официальным причинам запрета чего-либо. Меня не убедить аргументами о том, что порнография каким-то образом разрушает психику. Многолетние исследования, которые стремятся доказать это, заканчиваются ничем: никакой связи тут нет.

— Вы провели одно из первых крупных исследований того, как молодая аудитория взаимодействует с медиа сексуального характера. К чему вы пришли?

Оказалось, что молодые люди обладают отличными способностями к самоанализу и рефлексии. Они прекрасно понимают, что о них говорят в медиа, что говорят политики, преподаватели, родители и обеспокоенные активисты. Они осознают, что порнографии есть место в их жизни, и их это волнует. Многие говорят, что доступное им половое образование не даёт им необходимых знаний. Молодые люди хотят знать о сексе больше, и иногда порнография — единственный доступный источник информации. Если мы считаем, что это неправильный источник, то мы обязаны прилагать усилия, чтобы появилось хорошее половое образование. Кота выпустили из мешка, мы уже знаем, что секс — часть повседневной жизни. Молодым людям необходимы знания, которые помогут им разобраться в вопросах сексуальности, эмоций, отношений со своим телом и с окружающими людьми. И это не так сложно, это не квантовая физика.

— Как доступ к порнографии изменил жизнь молодых людей в последнее десятилетие?

Нужно проводить большие многолетние исследования, чтобы исчерпывающе ответить на этот вопрос. Если в общем, то теперь мы знаем, что существуют не только гетеросексуальные мужчины и женщины. Мы больше не живём во времена гетеросексуальной романтической любви, несколько партнёров или «серийная моногамия» стали новой нормой, всё меньше людей считают, что одни отношения могут продлиться всю жизнь.

— Как стереотипы о порнографии влияют на вашу карьеру?

Я занимаюсь этой темой уже двадцать лет, и в отношении стереотипов мало что изменилось. Конечно, есть учёные, которые серьёзно воспринимают тему секса, но вне этого довольно узкого круга её полностью избегают. «Всё понятно, это порнография», то есть о ней не нужно говорить, её не нужно изучать, её не нужно понимать. Подумаешь, сексуальная эксплуатация или софткор-порнография, о чём тут говорить? Но мы уже многое знаем о сексе, и того джина нельзя засунуть обратно в волшебную лампу. Дискурс двигается вперёд, и это радует.

Мне очень повезло с местом работы: институт решил поддержать мои исследования. Не все мои коллеги такие удачливые: в разных университетах им давали понять, что эта тема не самая подходящая, что им стоит выбрать другую, если они хотят построить карьеру или получить повышение. Мы много говорим об академической свободе, но всё ещё остаются области, в которых она ограничена.

— В отношении секса и порнографии часто рассуждают о причинах и последствиях. К примеру, дейтинг-приложения показали людям доступность секса без обязательств? Или сначала появился спрос на доступные секс-знакомства, а затем — дейтинг-приложения?

Приложения — не больше чем инструмент общения. С их помощью мы назначаем встречи друзьям, отправляем фотографии, играем, читаем и, само собой, используем для секса. Боязнь того, что интернет может «испортить молодёжь», совсем не нова: то же самое говорили о мобильном телефоне, киноленте и велосипедах.

Цитата дня:
Почему мы становимся конформистами?

FurFur выпустил материал, в котором эксперты рассуждают на тему конформизма и нонконформизма, а именно ― почему люди с возрастом становятся конформистами. ВОС публикует мнение социального психолога.

Психология свободы: Почему мы становимся конформистами?, FurFur

Владимир Спиридонов

доктор психологических наук, факультет психологии ИОН РАНХиГС

В процессе социализации происходят вещи, которых мы не можем избежать. Лет 140 назад великий социолог Эмиль Дюркгейм ввёл понятие социального факта — явлений, которые обрушиваются на любого представителя любого общества в обязательном порядке. Попробуйте увернуться, скажем, от знания родного языка. Попробуйте, лёжа в колыбели, что-то предпринять, чтобы не начать на нём говорить. Сюда же относятся семейные ценности, верования, правила и так далее. То есть социализация предполагает ряд вещей, которые с индивидом неизбежно происходят. С другой стороны, она предполагает и ряд вещей, которые будут отличать этого индивида от других: индивидуальные различия — это не следствие дурной или недостаточной социализированности.

Исследования, посвящённые развитию личности, говорят, что стремление отличиться — довольно универсальная для человека вещь, и, несмотря на большое количество паттернов «похожести» (в поведении, одежде, способах коммуникации), общество также требует и даже порой принуждает индивида к выработке отличий. Механизмы социализации предполагают, таким образом, то, что в былые времена назвали бы «диалектикой». «Типовая личность» — это оксюморон.

Если же мы говорим о сознательном выборе — когда из нескольких альтернатив мы выбираем ту, что в большей степени отличит нас от окружающих, или наоборот, — то речь идёт о значительно более позднем возрастном периоде. С человеком многое должно произойти (например, в нашей культуре он должен пережить подростковый кризис). Личностью не рождаются, а становятся — она развивается в течение всей жизни под влиянием множества факторов, и говорить об изначальной предрасположенности того или иного человека к конформному или неконформному поведению очень сложно.

Маргинальность же с точки зрения психологии интерпретировать скучно, поскольку это понятие — только набор оценок относительно способов поведения или каких-то занятий и убеждений, которые той или иной группой (большинством) считаются «центральными» (правильными) или, наоборот, «краевыми» (маргинальными). Общество всякий раз ищет способы, как ему бороться с человеческой стихией, и всякий раз эта стихия находит возможность прорваться. Я, честно говоря, не вижу причин, по которым общество было бы заинтересовано в окончательной победе над разнообразием. При этом в психологии существует представление о пограничных состояниях — когда человек является носителем определённых проблем, но их степень не достигает уровня выраженной патологии. Такие люди, находясь на грани нормы, вполне могут быть прекрасно интегрированы в общественную жизнь. Кстати, Эрих Фромм считал, что люди в пограничных и даже в более тяжёлых состояниях в иных случаях вполне могут изменить общественную жизнь так, чтобы их отличия/отклонения считались нормой. Лобовой пример такого рода — Гитлер.

Принудительная сила авторитета может быть невероятно мощной. Начиная с 1950-х годов психологи во главе с Соломоном Эшем изучали феномен, который получил название «групповое давление». Поставленные тогда эксперименты оказались очень интересны: среди ряда «подсадных уток» находится реальный испытуемый, всем им задают один и тот же вопрос, и все, сговорившись, отвечают на вопрос каким-нибудь очевидно неправильным образом (скажем, какая из двух линий длиннее). Когда после подсадных уток очередь доходит до испытуемого, все с интересом ждут, как же ответит он. Доказано, что групповое давление — мощнейшая нормирующая процедура. Цифры неутешительны: от 50 до 75 % испытуемых говорят то же самое, что до них сказало большинство. Есть и контрмеханизмы, они куда менее сильны. В любой группе, помимо большинства, есть и меньшинство. Оказалось, что люди могут испытывать и влияние меньшинства. Это влияние оказывается совсем иным: способствующим гибкости в оценках и нестандартному подходу к решению задач. Творчество и неконформность (только не надо их путать) я бы интерпретировал как результат одной и той же стратегии — отринуть заданные рамки (или вступить с ними в игру) и действовать самостоятельно. В каком-то смысле вдумчивый подход к выбору норм и рамок — это показатель взрослости, когда ограничения осознаются и принимаются (или отбрасываются как ненужные).

К сожалению, не выявлено личностных характеристик или других устойчивых предикторов, по которым мы могли бы заранее сделать вывод о подверженности групповому давлению — самые разные люди с самыми разными чертами могут быть одинаково чувствительны к нему.

Цитата дня:
Почему интеллигенция не принимает урбанизм?

Кажется, на тему реконструкции московских улиц не высказался только ленивый. Московский центр Карнеги опубликовал колонку о том, почему интеллигенцию не устраивает то, что происходит в столице. ВОС публикует цитату о нравах русского человека и о том, почему потребности интеллигента не совпадают с тем, что требует толпа.

Достоинство толпы. Почему интеллигенция не принимает урбанизм, Московский центр Карнеги 

Счастье за горами

Многие представители российского интеллектуального класса не могут принять централизованную европеизацию Москвы, тот массированный копипейст и плагиат, которым она живет последние несколько лет, среди прочего потому, что всегда были уверены: что-что, но Европу на родную почву принесем мы. В этом наша историческая миссия, уж в этом мы понимаем. И когда вдруг случается, что Европу в ее некоторых важных проявлениях делают без нас, мало того, делают политические противники, мы ее за Европу не признаем. Не обнаруживаем сходства. Это внешнее без внутреннего, форма без содержания. И тех русских европейцев, которые оказались причастны, тоже вычеркиваем из русских европейцев, они теперь тоже азиаты, ханты и манси. Вот если бы то же самое или вообще что угодно делали свои, или вот когда мы были бы на этом месте, тогда это была бы Европа. А так – нет.

Картина мира у нас не настроена на достаток, довольство и смягчение нравов простых людей, на превращение их в буржуа, да еще и при не наших у власти. При не наших они должны страдать. Идти не туда. Бесноваться в патриотическом угаре. А не фланировать туда-сюда, словно в каком Марэ. Марэ должны принести мы, на наших условиях, вместе с нашими взглядами на устройство мира. А без наших взглядов пусть не смеют смягчаться, пусть остаются какими есть, несчастными и заблудшими. Страдать под гнетом власти, которая ни в грош не ставит. А нам от такой власти, которая не любит свой народ, ничего не надо.

Буржуа там, а здесь мы за него, а простой человек не может в обход нас стать буржуа, пусть ждет, пока мы его в это звание произведем. В этом причина разговоров о том, что, пока тут в Москве спускают золотой запас на тротуарный разгул, русский человек от Калининграда до Владивостока мыкает горе.

Улицы эти без проводов, тротуары эти с липами – все ложь и обман. Мы же видели, как бедствует настоящий русский человек за полями, за лесами. На дальнем полустанке. В речном затоне. В глухом урочище. Спит на мхе, прикрывается корой, питается ягодой. По баракам и землянкам. По долинам и по взгорьям. Я такого угла не видал, где бы сеятель наш и хранитель, где бы русский мужик не страдал. Лишь бы не тешился.

Что каждый десятый русский мужик не сеет, не пашет, а трудится, как лилия полевая и птица небесная, в городе Москве и ближнем Подмосковье, и, следовательно, облегчение хотя бы его страданий – законная задача, это не берется во внимание. Как и то, что по провинциям тоже занимаются всякими глупостями: красят фасады, кладут мостки, вводят регламенты по вывескам, портят дух городов.

Жизнь будущего века

Правда состоит в том, что образованному русскому сплошь и рядом комфортнее в неудобном, неуютном мире, городе, стране, среде. Чтобы он чувствовал себя на месте, вокруг не должно быть Германии. Германия или Швейцария должны быть там, на своем месте, чтобы было с чем обреченно сравнивать и о чем безнадежно тосковать. Чем попрекнуть при случае. Вокруг же должен поддерживаться определенный уровень неудобства, разрухи и декаданса. Чтобы многозначительно переживать собственную неустроенность и неуютность на ветру истории, рваться вдаль, обреченно метаться и не мочь взлететь.

Именно потому что вся картина мира держится на вечном отставании и вечной невозможности догнать образец, перенесение этого образца сюда да еще без нашей санкции оказывается таким болезненным.

Нам кажется, что русский образованный человек не может принять государство, оплаченное народными слезами. Однако же принять государство, оплаченное самодовольными народными улыбками на фоне пальм, он не готов в той же и большей степени. Такое народное щастье ему противно. Не так счастливым хочет он видеть свой народ, иначе.

Борьба против народного самодовольного мещанства и сопутствующего ему вкуса – давняя интеллектуальная традиция, и не только русская. Борьба с мещанством велась и в XIX веке разночинцами (не Блюхера и не милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара понесет), и в Серебряный век с Бальмонтом против Надсона, а потом против самого Бальмонта, и в послереволюционные годы против НЭПа, и сейчас.

Если большинство утверждает себя в коллективной идентичности, то меньшинство – в ее отрицании и создании коллективной идентичности для своих, в нашем случае – трагико-аскетической. Недопустимость мещанского европейского уюта для народа без того, чтобы он разделил высокий вкус и гражданские чувства (Белинского и Гоголя), такая важная черта этого коллективного мировоззрения, что, перейдя ее, допустив комфорт без вкуса и гражданских чувств, свои становятся чужими.

Однако Европа – это мещанство, существовавшее при всех политических режимах. Стремление к уютной среде – такое же ее качество, как стремление к правам и свободам, но развиваются они не синхронно. Венгрия Габсбургов, Хорти, Кадара, Дюрчаня и Орбана примерно одинаково выращивала цветочки в палисадниках, причем хуже всего дело с ними обстояло как раз в самый духовный социалистический период.

Европа – это мещанство. Мещанство, как и следует из самого слова, – это культура городов, так сказать, первичный народный урбанизм. Это культура городского глянца – от обоев в цветок (нарисованный, даже напечатанный) и статуэток на комодах до оград и фонарей с завитушками.

Желание видеть вокруг попроще и поплоше, бродя среди милого сердцу декаданса, ибо неустроенность возвышает душу, совершенно созвучно желанию части современного духовенства видеть Россию бедной, но возвышенной, а лучше всего где-нибудь на войне. Это религиозная, она же революционная картина мира, где есть жизнь будущего века, недостижимая на земле без выполнения невыполнимых условий, а светлое будущее все время откладывается на завтра.

Однако же то достоинство, из которого рождается свобода и ее институты, – это не одинокое достоинство гордого интеллектуала, окруженного не доросшей до его вкусов толпой. Институты рождаются из достоинства самой толпы, а оно – среди прочего – из увеличения квадратных метров обочины на пешехода, который не толкается, не протискивается, чертыхаясь, не конкурирует и тут за скудные ресурсы, а идет себе мил человек куда глаза глядят и едущим мимо в санях с бубенцами не завидует, в том числе потому, что ехать им не слаще, чем ему идти.

Именно из человеческого достоинства рождаются институты, а не наоборот: человеку, потерявшему достоинство, можно навязывать идеалы свободы ровно с обратным результатом, как уже не раз пробовали и сейчас местами продолжают.

Цитата дня:
Почему приемных детей возвращают в детдом?

«Такие дела» взяли интервью у директора благотворительного фонда «Сохраняя жизнь» Анны Межовой. ВОС публикует цитату о том, почему некоторых приемных детей возвращают в детские дома после усыновления и как фонд пытается с этим бороться.

«Каталась на карусели, а потом занималась сексом с папой», «Такие дела»

Однажды к нам в фонд обратилась семья, в которой росла приемная девочка лет девяти. Ее хотели вернуть в детский дом, потому что в какой-то момент она стала приставать к приемному папе с нехорошими вещами — приемные родители думали, что таким образом у нее проявляются «гены проститутки». Мы предложили им не отдавать девочку, а попробовать поработать с нашими специалистами, и они согласились. В итоге оказалось, что виной всему были не «гены проститутки», а насилие над девочкой со стороны родного отца. Своими действиями она просто проявляла любовь к новым родителям — по-другому выражать свое чувство она просто не умела. После этого случая мы решили прицельно заниматься психологической помощью травмированным детям.

Мне всегда хотелось кому-то помогать — наверное, у меня это в характере. А лет восемь назад меня очень заинтересовала проблема абортов. Нет, даже не абортов, а глупости людей. С одной стороны, я видела женщин, которые делали аборты, а с другой — тех, кто лечился от бесплодия и кто в свое время также прибегал к абортам.Поэтому сначала «Сохраняя жизнь» было волонтерским движением — мы просто объясняли людям последствия их действий. Но нас стали сильно критиковать — мол, намного хуже, когда рожают ненужного ребенка и сдают его в детский дом. Именно из-за этой критики я сама впервые и оказалась в детском доме и поняла, насколько там действительно много проблем.

И мы с мужем решили удочерить девочку. Было это четыре года назад, и мы тогда немало намучились. Когда впервые приходишь в опеку, тебе кажется, что раз ты решился на такой важный шаг, сейчас тебе все бросятся помогать. Но в опеке нас тогда встретили очень неласково: сразу сказали, что мы не подходим. Я решила бороться, пошла разбираться и изучать законы. Стала много времени проводить на форумах, где люди рассказывали, что они тоже пришли в детский дом за ребенком, а их отправили домой. Но не все приемные родители бойцы. Хорошей маме совершенно не обязательно быть хорошим бойцом с системой. Многие просто смирились: «Наверное, нет у нас миллионов и дворцов для ребенка, поэтому мы и не подходим». Но ведь по закону этого не требуется! Тогда мы и начали вести просветительскую деятельность: рассказывать людям о том, какие надо собрать документы для усыновления, какие критерии отбора приемных родителей существуют. Тогда мы и организовали фонд, который назвали так же, как и волонтерское движение.

Когда мы с мужем занялись удочерением, нам самим очень не хватало общения с профессионалами, которые были бы «в теме». Помимо каких-то организационных моментов, нужна была просто моральная поддержка. У нас, как и у многих родителей, были сомнения, опасения и свои представления о детях в детских домах. Понимаете, мне просто до безумия хотелось девочку — с бантиками, платьицами, куклами. Наверное, это неправильный мотив для усыновления, но так было. Мы, конечно, как и многие, ждали, что найдем чудесную девочку с бантиками, карими глазами (как у нас) и темными волосами. Но когда начали искать, оказалось, что нет таких девочек: либо внешность не подходит, либо у ребенка со здоровьем серьезные проблемы. В конце концов мы взяли девочку неславянской внешности. Мы подумали: вот есть маленький ребенок, которому нужна мама, и я могу ей стать. Кроме того, наш старший сын относился к появлению нового ребенка с опаской, но, когда я прислала ему MMS с фотографией Аси, он посмотрел и сказал: «Нормальный ребенок — надо брать». Так и взяли.

Асе не было и года, когда мы ее наконец забрали — весь процесс удочерения занял ровно девять месяцев. Она совершенно не такая, как я себе напридумывала. Мы все очень спокойные, а она активная — постоянно куда-то бегает, прыгает. К тому же, оказалось, что у нее не все идеально в плане здоровья и развития — ей уже почти пять лет, а она очень плохо разговаривает и во многих вещах отстает от сверстников. Возможно, это отставание так и останется, но мы ее любим такой безо всяких ожиданий. У нашей дочки есть другие таланты. Например, я думаю, что из нее получилась бы настоящая чемпионка по художественной гимнастике — она такие пируэты выделывает, какие не каждая гимнастка делает на соревнованиях. К сожалению, у нас в городе нет такой секции, поэтому мы решили отдать ее на танцы. Вообще, она очень обаятельная, общительная и позитивная девочка — думаю, от женихов отбоя не будет.

Несмотря на все сложности, я с удовольствием взяла бы еще детей из детского дома. Сейчас я общаюсь с несколькими девочками — мы сошлись на почве рукоделия — и мне хотелось бы видеть их в роли дочек. Они очень хорошие, светлые, но я боюсь, что система изменит их, и они станут колючими или привыкнут быть иждивенцами и жить на всем готовом. А мне хочется, чтобы они стали полноценными членами общества. К сожалению, пока у нас нет ресурсов, чтобы взять их к себе, но мы с мужем работаем над этим. Моя семья вообще меня очень поддерживает — без них не было бы ни фонда, ни других моих проектов. 

После нашего опыта удочерения прошло четыре года, и ситуация с опекой и вообще с институтом усыновления, конечно, изменилась. После «закона Димы Яковлева» началось массовое устройство детей в семьи. Но, к сожалению, с ростом количества усыновлений выросло и количество возвратов. Сейчас работа нашего фонда направлена как раз на профилактику возврата.

Бывает, конечно, что инфантильные родители возвращают ребенка потому, что они представляли себе его как-то иначе. Например, нафантазировали себе белокурую девочку с невероятными талантами, благодарную за все, которая спокойно сидит на стульчике и музицирует. Но, как правило, такие родители отсеиваются еще на этапе подбора ребенка или в процессе обучения в школе приемных родителей. В основном детей возвращают люди, которые пытались вырастить ребенка, но не смогли с ним справиться. А его поведение вызвано травмой, которую он пережил до того, как попал в семью. Поэтому мы как раз оказываем психологическую помощь травмированным детям.

По статистике Следственного комитета, в прошлом году в России на 25% выросло количество преступлений против детей — большая часть этих преступлений совершается в семье. Это самое тяжелое в нашей работе — когда ты сидишь рядом с ребенком лет пяти, и он рассказывает тебе о том, как, например, занимался сексом с папой. И это для него нормально: «Вот я каталась на карусели, ела мороженое, а потом занималась сексом с папой».

Цитата дня:
Между жизнью и смертью

«Такие дела» опубликовали пронзительный отрывок из книги человека, который несколько лет боролся с лимфомой и раком мозга. ВОС публикует цитату о том, как проходит химиотерапия.

Между жизнью и смертью, «Такие дела»

У меня были черные прямые волосы. На первой химии меня предупредили, что они выпадут. Поэтому к назначенному дню я пошел стричь их «под ноль». И я стал лысым. Мне понравилось. Далее были шесть процедур химии, на которых я стал лыс, как пень. Они не помогли, и через некоторое время мне начали вторую серию, перед которой я опять заранее постригся. Как выяснилось, зря — волосы продолжали активно расти. Причем сперва они трансформировались в рыжие. Так что к концу химии, перед высокодозкой и трансплантацией костного мозга я был заросшим человеком.

И в таком состоянии меня заперли в чистый бокс, куда не допускают никого и ничего лишнего, чтобы не угробить больного случайно занесенной инфекцией. После высокодозной терапии волосы начали сыпаться, словно осенние листья. В очередной день я пришел к умывальнику и обнаружил, что могу сам выщипать у себя усы, что и сделал. Тут появилась мысль, что так можно выщипать и голову! И я на деле реализовал фразу — вырвать у себя все волосы — буквально за полчаса. Зато после выписки, когда волосы снова стали расти, они выросли кучерявыми! В такой стадии и застала меня эта бабуля. Показал я ей свои лохмы и рассказал, что у некоторых плешивых этот недостаток исчезает после химии. Что волосы после нее зачастую растут гуще и краше, правда, иногда умудряются поменять цвет. Вы не представляете, как приободрило это старушку. Ведь она боялась не химии и не смерти, она боялась только за свои чудные волосы.

С волосами у меня каждый раз чудеса, когда я приезжаю в Самару. Там я хожу к первому заместителю мэра по вопросам транспорта Юрию Римеру. И первая радость начинается на пропускном пункте: в мэрию заходит человек в больничной маске, лысый как пень, но одетый как обычно. У дежурных начинает нервно дергаться глаз. Но после разговора с секретарем Юрия Мировича меня пропускают. Я бываю там не очень часто — между химиями. В результате каждый раз прихожу с кардинально новой прической. Когда я пришел кучерявым, Юрий Мирович признался, что меня не узнал.

Ужасное дело — химия, задающая монотонность всей жизни. Надо все делать очень четко. Точный срок. Точная доза. Это сильно бьет по неокрепшему мозгу идейного раздолбая. Поэтому на первом курсе химиотерапии я позвонил братику и сказал: «Увези меня отсюда, или я повешусь в шкафу вместо пальто».

Но случались и светлые дни. В курсе химии, который мне однажды давали, было окно на восстановление лейкоцитов. То есть надо было колоть только подкожные уколы, которые, естественно, я делал себе сам. Таким образом, у нас с братиком оказалось пять дней, и мы поехали на машине в Кудымкар. Вот попробуйте найти на карте, где это! С нами ехал запас лейкостима, обложенный хладоэлементами. В каждой гостинице мы оставляли за собой шприцы, ампулы, а холодильник загружали хладоэлементами. Так и проехали от Москвы до Пермского края и обратно за пять дней. Узнала бы тогда об этом путешествии лечащий доктор, наверняка убила бы меня на месте.

Еще смешнее было на втором курсе химии. Его вводили через центральный катетер. Общая практика тут такова: больных с подобным устройством из больницы не выпускают. Но я «сдал экзамен» — капельницы ставил сам, уколы делал сам. Даже лежа в больнице. Меня за это любили медсестры — я хоть немного их разгружал. Так что, когда я продемонстрировал, что умею все делать сам, меня стали отпускать на побывку домой, если позволяла кровь. В очередную побывку мы с супругой сели в самолет и улетели в Казань. Ах, как она была хороша посреди курса химиотерапии! Не так много чудаков летает с центральным катетером, и, черт подери, как правило, они летают санитарной авиацией. Но ничего страшного не произошло, я просто все делал так, как надо — промывал, дезинфицировал, вводил лекарства. Это несложно. Это может сделать любой человек. Если, конечно, захочет.

Опираясь на свой опыт, в онкоцентре я попытался подбить Демину на то, чтобы перевести протокол DHAP в амбулаторный режим. Это бы помогло разгрузить больницу и отделения гематологии. В ответ она рассказала, что стояла у истоков амбулаторного EACOPPа и что согласна — курс можно вести амбулаторно. Но так его ведут только за рубежом, где больницы работают круглосуточно, и пациент, если что, имеет возможность туда срочно вернуться. В России онкоцентр на ночь закрывается, так что амбулаторные больные оказались бы без помощи. А таких, кто может помочь себе сам, как это было в моем случае, единицы. Поэтому государство содержит массу койко-мест вместо того, чтобы наладить систему дежурства «Скорой помощи» на экстренный случай. Пациентам было бы хорошо жить дома. Врачам было бы хорошо — часть нагрузки была бы перенесена на самих пациентов (что, кстати, пациентов тоже стимулирует). Государству хорошо — сэкономило бы кучу денег. Но у нас реформы здравоохранения движутся в каком-то другом направлении.

И не надо списывать онкологических больных со счетов. Я вот лежал в одной палате с профессором института нефти и газа. Пожилой человек, ему делали сложнейшую химию. Но каждый раз, когда мог собраться с силами, он писал учебник по газокомпрессорным станциям. Ему было за семьдесят, но он делал свой учебник, понимая, что никто, кроме него, такой не напишет. Я не знаю, жив ли он сейчас… Но я точно знаю, что он дописал свою книгу, потому что помогал ему форматировать и компоновать главы, искать файлы и так далее. Стратегию развития транспортного комплекса города Самары на 2011–2020 годы я писал в больничной палате. В чистом боксе, под высокодозкой, когда я не мог даже говорить, продолжал писать транспортное обслуживание для ЧМ-2018. Не списывайте нас. Нас много, и мы умеем жить.

Цитата дня:
Как официальная церковь оскорбляет чувства верующих?

Оказывается, чувства верующих оскорбляет не только поп-культура, но и официальная церковь. «Афиша-Daily» узнала, что не устраивает мирян в политике РПЦ. ВОС публикует мнение одного респондента.

«Церковь подошла к краю пропасти»: монологи оскорбленных верующих, «Афиша-Daily» 

Антон, юрист

Что оскорбляет: отсутствие диалога с мирянами

Смущающих выступлений духовенства было и наверняка будет множество. Например, протоиерей Димитрий Смирнов с его перлом: «Когда мы достигнем комфорта, мы совсем забудем Бога». Поразительно то, что уровень его жизни наверняка комфортнее, чем у многих из тех, кого он призывает отречься даже от мечты о покое. При этом святые отцы говорили, что человек, гонимый скорбью, не может думать о Боге, так как полностью сконцентрирован на своей собственной боли. Похожая мысль была у Феодора Ираклийского: «Гнали их вавилоняле, и скорбь не давала осознать ни Бога, ни греха». А Иоанн Кронштадтский писал, что для молитвы необходим душевный простор и радость. 

Думаю, что большим просчетом «официального православия» является абсолютное отсутствие реального диалога с мирянами. Большинство священнослужителей имеют «в кармане» 4–5 очень клишированных фраз, которые они бросают в лицо вопрошающим: «Молись, постись, кайся», «смиряйся», «страдаешь за грехи», «это твой крест», «послушание выше молитвы». Среди медийных и известных батюшек почти никто не желает потратить хоть две секунды, сделать паузу и попытаться понять, в чем суть вопроса и боли спрашивающего человека. Вот и получаем такие беседы: «То, что твоя дочь — наркоманка, — это наказание за аборт в молодости, чего удивляешься?» (Протоиерей Димитрий Смирнов так высказывался в программе «Русский час» на радио «Радонеж».)

Пророк Исайя говорил: «Утешайте, утешайте люди Моя». Утешить — означает заполнить пустоту в душе. Но пустота у всех разная. Важной задачей для всех нас, православных, и для священства является умение и старание подобрать тот выпавший элемент пазла, который образовал пустоту.

Что оскорбляет: концепция власти от Бога

Относительно строк апостола Павла «Нет власти не от Бога» (Рим. 13:1) — не будем забывать, что в греческом оригинале фразы стоит предлог ὑπὸ (ipo), что означает не только «от», но гораздо чаще — «под». Иными словами, Павел обращается не столько к «мирянам», сколько к самой власти: имейте в виду, говорит он, нет власти «не под Богом» — вы не боги, мы все под Всевышним. Такое прочтение тем более логично и закономерно, если вспомнить, что первые христиане были гонимы именно потому, что отказывались верить в божественное происхождение императора.

Апостол Павел никогда не призывал к рабскому поклонению любому начальнику и любой власти: такое толкование и понимание родилось и расцвело уже в эпоху Константина. Да и сам апостол не робел перед власть имущими, если вспомнить повествование о нем в книге Деяний.

Что оскорбляет: поп-культурное православие

Поп-культура в православии — это совсем не иеромонах Фотий. Проблема куда глубже. Существует как бы два богословия — одно старается просветить людей, побудить их изучать историю православия во всей ее сложности, а второе — сознательно старается удержать людей на начальном эмоциональном уровне, который наиболее экономически выгоден. Чтобы понять суть явления, нужно зайти в церковную лавку — какие книги мы там найдем? Массу книг и брошюр формата «Первые шаги в храме», «Что такое просфора и святая вода», «Чудеса святой Матроны». Но мы не увидим там решительно ни одного труда по серьезным дисциплинам: литургике, истории Церкви, библеистике, библейской археологии и т. д. Это большая беда: вместо того чтобы просвещать людей, в них воспитывают страх и магическое восприятие религии.

Официальная церковь вроде бы и борется с магическим мышлением, но на деле нередко его же и насаждает, только в церковном русле. Продаются иконы Святой Троицы якобы с частичками того самого дуба, под которым Бог явился Аврааму (Быт. 18:1). Конечно, эти иконы преподносятся как более благодатные и, следовательно, более «действенные» (они и стоят дороже). Такой подход магичен, вопрос о достоверности этих частиц дуба я опускаю.

К сожалению, многие из церковных книг и проповедей также направлены на то, чтобы вселить нездоровый страх в читателя; речь идет не о частных случаях, а о некой культуре тотального запрета. Постоянно акцентируется внимание на том, чего «нельзя», что греховно. Православный человек со временем очень привыкает к мысли о том, что любое его действие (особенно в пост) может оказаться грехом, в котором он будет обязан исповедоваться.

Отсекается культура критической мысли в Церкви. В то же время всем людям, изучающим библеистику, известен тот факт, что Евангелие неоднократно подвергалось редактуре. Например, слова о посте во фразе «род сей изгоняется постом и молитвой» (Мк. 9:29) и слова о супружеском воздержании в пост (1 Кор. 7:5) — позднейшие добавления. Обязательная привязка исповеди к причастию — это чисто русская традиция, закрепленная в 1646 году. Но вы никогда не прочтете об этом ни в одной из церковных брошюр, скорее столкнетесь с противоположенной точкой зрения: якобы Евангелия дошли до нас неизменными, а исповедоваться перед причастием заповедал еще апостол Павел. Это является, по сути, подлогом: во времена апостола вообще не было исповеди в современном ее понимании — и тем более не было традиции совершать ее перед причастием. В итоге мы получаем прививание людям ложных, но выгодных церковному руководству взглядов.