Цитата дня:
Каково жить человеку, который выглядит моложе своих лет

Редактор Wonderzine написала колонку о страданиях из-за своего слишком юного вида, не соответствующего реальному возрасту. ВОС публикует отрывок о борьбе со стереотипами.

«Куда тебе»: Как жить, когда ты выглядишь младше своего возраста, Wonderzine

Любые стереотипы вредны потому, что отрицают разнообразие мира и тем самым лишают нас эмпатии. Что вы видите, глядя на меня? Набор ваших собственных представлений о мире. Никто не может по-настоящему понять незнакомого человека, и ровно для этого мы пользуемся стереотипами — они упрощают наше мышление, разгоняют его скорость. Однако это всего лишь инструмент, как и любой другой, его нужно использовать с умом, не подменяя одним только им весь сложный процесс осмысления. Видя в незнакомце не человека, а набор стереотипов и останавливаясь на них, мы лишаем себя попытки почувствовать что-то к окружающим. Все мы — это куда больше, чем набор наших свойств, человек устроен, как это ни банально, сложно и многогранно. 

Моя борьба со стереотипами началась еще до моего рождения. Внешне я очень похожа на маму, и она сталкивалась со всеми теми же проблемами и тридцать лет назад. Лучшая подруга-ровесница не позвала ее на свою свадьбу, аргументировав это тем, что мама «еще ребенок» — потому что у нее, как у меня, «смешной» курносый нос. Когда я родилась, маму игнорировали в детской поликлинике, потому что не верили, что я — ее ребенок. В лучшем случае ее принимали за мою сестру. Эти истории продолжились уже в моей жизни. В школе я всегда стояла последней в ряду на физкультуре (зачем вообще выстраивать детей по росту?), постоянно выслушивала насмешки из-за своего размера, а с возрастом — мизогинные комментарии от мальчиков и мужчин на тему своей «неправильной» фигуры. В этом году, пытаясь попасть в больницу, я получила в свой адрес снисходительное «ну иди, иди, девочка» от медсестры, которая не верила, что я знаю, куда иду.

Это симптоматично и это происходит постоянно. Я едва ли вспомню все подобные истории, их было так много, что они слились в одно стойкое ощущение удушья. Особенно тяжело сталкиваться с казенным миром России вроде паспортных столов и больниц. Там мне обязательно хамят все: от ожидающих до принимающих. Правда, как только выясняют, что мне скоро тридцать, впадают в замешательство — наглядная иллюстрация «ожиданий и реальности». Такая динамика особенно обидна: почему же я не заслуживаю того же обстоятельного спокойного тона общения, если мне на N лет меньше, чем вы думали? Печальным образом такое положение вещей сформировало и мое представление о мире: теперь я все время подсознательно жду оценки по возрасту ото всех, проецируя уже свой стереотип на людей вокруг.

Я не одинока в своей проблеме. В то время как полмира мечтает оказаться на месте Бенджамина Баттона, те, кто всегда выглядит «более юно», мечтают о совсем других вещах. На Западе люди сталкиваются с похожими трудностями: например, журналистка рассказывает, как ее не принимают всерьез на работе из-за ее внешности. Интернет полнится списками в духе «10 проблем, которые знают все юно выглядящие люди», и проблемы эти довольно серьезны. Людям по всему миру тяжелее наладить отношения cо своими ровесниками (романтические, да и не только), найти работу, успешно заниматься ею и заслужить уважение просто потому, что их внешность не отвечает стандарту по умолчанию.

Отчасти унизительное отношение к юным — это история о насилии. Не только незаметном и бытовом, в едких комментариях и насмешливых ремарках, но и вполне физическом. Как часто вы видите кричащих на своих маленьких детей родителей? Замахивающихся на них? К несчастью, у нас до сих пор нет культуры порицания родителей, применяющих физическое насилие и шлепки к детям, зато живее всех живых культура наказаний. Меня не расстраивает, что я выгляжу совсем не так, как ждет общество от 30-летней женщины: мой внешний вид — это результат биологии, которую я не хочу менять, и моего выбора, который я делаю в соответствии с моими предпочтениями. Меня расстраивает, что в нашей культуре остается нормой грубость к детям и, автоматически, всем, кто их напоминает. Ни дети, ни взрослые не заслуживают такого отношения — и те и другие достойны уважения просто потому, что они есть.

Цитата дня:
Отличаются ли жители центра Москвы от жителей окраин?

После известной истории о саранче и жителях Патриков журналисты The-Village обратились к урбанисту Петру Иванову, чтобы узнать, действительно ли между центром и окраинами Москвы такая огромная пропасть. ВОС публикует отрывок.

Урбанист Петр Иванов — о том, различаются ли жители Патриарших и «Фигифино» , The-Village 

Петр Иванов, урбанист

Вопрос о том, если ли расслоение по районам, долгий и мучительный. С одной стороны, оно есть, с другой — нет. Определенно существует тенденция к его появлению: есть некие профессиональные и элитные кластеры, однако они не составляют 100 % населения того или иного района, а лишь представляют собой небольшие территориальные сообщества. Поэтому говорить о том, что это ярко выраженный феномен, преждевременно.

За вычетом Рублевки у нас практически нет мест компактного поселения «богатых и знаменитых». Но есть истории из другой серии — те же актеры на Патриарших прудах. К сожалению, у нас все плохо с городской статистикой, поэтому я не могу сказать в процентах, сколько их там проживает от общего количества жителей. В реальности на Патриарших может быть 50–60 актеров, но этого количества достаточно, чтобы создавать определенное впечатление о месте, его имидж.

Вообще, стереотип о «богатых и знаменитых» относится ко всему центру. Но это неверное представление. Если посмотреть на супермаркеты в центре, видно, что лучше всего там выживают какие-нибудь «Дикси» или вообще безымянные магазины, которые обеспечивают потребление в первую очередь малообеспеченных людей. Это неудивительно, так как многие жители центра получили свою недвижимость в наследство, а дальше по разным соображениям не захотели с ней расстаться.

Если говорить о бедных районах, то с некой долей вероятности можно выделить восток города, например, Выхино и Жулебино, а также города-спутники вроде Мытищ. Согласно карте цен на недвижимость, там стоимость жилья действительно ниже, чем в остальных частях Москвы. Понятно, что этого достаточно для привлечения более бедных потребителей, которые стараются экономить.

Интересно, что раньше расселение происходило по искусственной советской модели, которая подразумевала профессиональную гомогенность: тут мы селим инженеров, здесь — Академию наук, там — милиционеров, а в этом доме — КГБ. В результате люди разного имущественного, но примерно одинакового профессионального статуса были расселены компактно. Но на смену этой модели пришел капитализм, и определяющими показателями для классовой стратификации теперь являются имущественное положение и уровень образования.

Сейчас потихоньку формируются имущественные районы, в которых род занятий и культурный флер — побочный вопрос. Этому процессу способствует и приведение налога на недвижимость к назначенной государством кадастровой стоимости. Повышение ежегодного налогообложения приведет к вытеснению из ЦАО малообеспеченных людей, так как они просто не смогут платить за квартиру налог в размере от 100 до 200 000 руб.

Цитата дня:
Как меняется отношение к сексу в эпоху цифровых технологий?

Strelka Mag выпустили отличное интервью с редактором журнала Porn Studies Клариссой Смит о том, как меняется отношение к сексу и порно в эпоху цифровых технологий. ВОС публикует отрывок.

Беспроводные связи: порно, нравственность и Tinder , Strelka Mag

— Есть ли граница между порнографией и искусством?

Не существует таких изображений, на которые можно объективно посмотреть и сказать: «Это — порнография, а это — эротика». Многие считают, что порнографию от эротики или искусства отличает отсутствие интимности, чувств, порно якобы создано исключительно для сексуального возбуждения или разрядки. Это определение неточно, оппортунистично и напрямую зависит от контекста, эпохи и культуры. На контент вешают ярлык «порнография» для того, чтобы не задумываться о нём, не изучать его, запретить или ограничить распространение без раздумий и аргументов. Называть что-либо порнографией — стратегический ход.

— Из-за того что эти границы размыты, порнографию тяжело контролировать, цензурировать или хотя бы предложить справедливые правила её распространения и производства. Должны ли такие правила вообще существовать?

Нет. Порнография — в глазах смотрящего, и иногда желание законодательно ограничить её относится не к самим изображениям, а к тому, как люди занимаются сексом. Во многих странах запрещают материалы, которые имеют отношение к гомосексуальным, феминистским и другим ненормативным сексуальным практикам, в то время как гетеросексуальная, созданная для мужчин порнография остаётся в свободном доступе. Цензура — очень гетеронормативный инструмент наказания.

— Ограничения не просто останавливают процессы, они побуждают искать способы их преодолеть, верно? В результате то, что появляется взамен запрещённого, ещё менее приемлемо, чем предмет, с которым пытались бороться.

Я считаю, что стоит задуматься об условиях производства порнографических материалов, о защите прав трудящихся, об их безопасности, о праве говорить да или нет вместо того, чтобы цензурировать определённый вид контента. Я настороженно отношусь к официальным причинам запрета чего-либо. Меня не убедить аргументами о том, что порнография каким-то образом разрушает психику. Многолетние исследования, которые стремятся доказать это, заканчиваются ничем: никакой связи тут нет.

— Вы провели одно из первых крупных исследований того, как молодая аудитория взаимодействует с медиа сексуального характера. К чему вы пришли?

Оказалось, что молодые люди обладают отличными способностями к самоанализу и рефлексии. Они прекрасно понимают, что о них говорят в медиа, что говорят политики, преподаватели, родители и обеспокоенные активисты. Они осознают, что порнографии есть место в их жизни, и их это волнует. Многие говорят, что доступное им половое образование не даёт им необходимых знаний. Молодые люди хотят знать о сексе больше, и иногда порнография — единственный доступный источник информации. Если мы считаем, что это неправильный источник, то мы обязаны прилагать усилия, чтобы появилось хорошее половое образование. Кота выпустили из мешка, мы уже знаем, что секс — часть повседневной жизни. Молодым людям необходимы знания, которые помогут им разобраться в вопросах сексуальности, эмоций, отношений со своим телом и с окружающими людьми. И это не так сложно, это не квантовая физика.

— Как доступ к порнографии изменил жизнь молодых людей в последнее десятилетие?

Нужно проводить большие многолетние исследования, чтобы исчерпывающе ответить на этот вопрос. Если в общем, то теперь мы знаем, что существуют не только гетеросексуальные мужчины и женщины. Мы больше не живём во времена гетеросексуальной романтической любви, несколько партнёров или «серийная моногамия» стали новой нормой, всё меньше людей считают, что одни отношения могут продлиться всю жизнь.

— Как стереотипы о порнографии влияют на вашу карьеру?

Я занимаюсь этой темой уже двадцать лет, и в отношении стереотипов мало что изменилось. Конечно, есть учёные, которые серьёзно воспринимают тему секса, но вне этого довольно узкого круга её полностью избегают. «Всё понятно, это порнография», то есть о ней не нужно говорить, её не нужно изучать, её не нужно понимать. Подумаешь, сексуальная эксплуатация или софткор-порнография, о чём тут говорить? Но мы уже многое знаем о сексе, и того джина нельзя засунуть обратно в волшебную лампу. Дискурс двигается вперёд, и это радует.

Мне очень повезло с местом работы: институт решил поддержать мои исследования. Не все мои коллеги такие удачливые: в разных университетах им давали понять, что эта тема не самая подходящая, что им стоит выбрать другую, если они хотят построить карьеру или получить повышение. Мы много говорим об академической свободе, но всё ещё остаются области, в которых она ограничена.

— В отношении секса и порнографии часто рассуждают о причинах и последствиях. К примеру, дейтинг-приложения показали людям доступность секса без обязательств? Или сначала появился спрос на доступные секс-знакомства, а затем — дейтинг-приложения?

Приложения — не больше чем инструмент общения. С их помощью мы назначаем встречи друзьям, отправляем фотографии, играем, читаем и, само собой, используем для секса. Боязнь того, что интернет может «испортить молодёжь», совсем не нова: то же самое говорили о мобильном телефоне, киноленте и велосипедах.

Цитата дня:
Почему мы становимся конформистами?

FurFur выпустил материал, в котором эксперты рассуждают на тему конформизма и нонконформизма, а именно ― почему люди с возрастом становятся конформистами. ВОС публикует мнение социального психолога.

Психология свободы: Почему мы становимся конформистами?, FurFur

Владимир Спиридонов

доктор психологических наук, факультет психологии ИОН РАНХиГС

В процессе социализации происходят вещи, которых мы не можем избежать. Лет 140 назад великий социолог Эмиль Дюркгейм ввёл понятие социального факта — явлений, которые обрушиваются на любого представителя любого общества в обязательном порядке. Попробуйте увернуться, скажем, от знания родного языка. Попробуйте, лёжа в колыбели, что-то предпринять, чтобы не начать на нём говорить. Сюда же относятся семейные ценности, верования, правила и так далее. То есть социализация предполагает ряд вещей, которые с индивидом неизбежно происходят. С другой стороны, она предполагает и ряд вещей, которые будут отличать этого индивида от других: индивидуальные различия — это не следствие дурной или недостаточной социализированности.

Исследования, посвящённые развитию личности, говорят, что стремление отличиться — довольно универсальная для человека вещь, и, несмотря на большое количество паттернов «похожести» (в поведении, одежде, способах коммуникации), общество также требует и даже порой принуждает индивида к выработке отличий. Механизмы социализации предполагают, таким образом, то, что в былые времена назвали бы «диалектикой». «Типовая личность» — это оксюморон.

Если же мы говорим о сознательном выборе — когда из нескольких альтернатив мы выбираем ту, что в большей степени отличит нас от окружающих, или наоборот, — то речь идёт о значительно более позднем возрастном периоде. С человеком многое должно произойти (например, в нашей культуре он должен пережить подростковый кризис). Личностью не рождаются, а становятся — она развивается в течение всей жизни под влиянием множества факторов, и говорить об изначальной предрасположенности того или иного человека к конформному или неконформному поведению очень сложно.

Маргинальность же с точки зрения психологии интерпретировать скучно, поскольку это понятие — только набор оценок относительно способов поведения или каких-то занятий и убеждений, которые той или иной группой (большинством) считаются «центральными» (правильными) или, наоборот, «краевыми» (маргинальными). Общество всякий раз ищет способы, как ему бороться с человеческой стихией, и всякий раз эта стихия находит возможность прорваться. Я, честно говоря, не вижу причин, по которым общество было бы заинтересовано в окончательной победе над разнообразием. При этом в психологии существует представление о пограничных состояниях — когда человек является носителем определённых проблем, но их степень не достигает уровня выраженной патологии. Такие люди, находясь на грани нормы, вполне могут быть прекрасно интегрированы в общественную жизнь. Кстати, Эрих Фромм считал, что люди в пограничных и даже в более тяжёлых состояниях в иных случаях вполне могут изменить общественную жизнь так, чтобы их отличия/отклонения считались нормой. Лобовой пример такого рода — Гитлер.

Принудительная сила авторитета может быть невероятно мощной. Начиная с 1950-х годов психологи во главе с Соломоном Эшем изучали феномен, который получил название «групповое давление». Поставленные тогда эксперименты оказались очень интересны: среди ряда «подсадных уток» находится реальный испытуемый, всем им задают один и тот же вопрос, и все, сговорившись, отвечают на вопрос каким-нибудь очевидно неправильным образом (скажем, какая из двух линий длиннее). Когда после подсадных уток очередь доходит до испытуемого, все с интересом ждут, как же ответит он. Доказано, что групповое давление — мощнейшая нормирующая процедура. Цифры неутешительны: от 50 до 75 % испытуемых говорят то же самое, что до них сказало большинство. Есть и контрмеханизмы, они куда менее сильны. В любой группе, помимо большинства, есть и меньшинство. Оказалось, что люди могут испытывать и влияние меньшинства. Это влияние оказывается совсем иным: способствующим гибкости в оценках и нестандартному подходу к решению задач. Творчество и неконформность (только не надо их путать) я бы интерпретировал как результат одной и той же стратегии — отринуть заданные рамки (или вступить с ними в игру) и действовать самостоятельно. В каком-то смысле вдумчивый подход к выбору норм и рамок — это показатель взрослости, когда ограничения осознаются и принимаются (или отбрасываются как ненужные).

К сожалению, не выявлено личностных характеристик или других устойчивых предикторов, по которым мы могли бы заранее сделать вывод о подверженности групповому давлению — самые разные люди с самыми разными чертами могут быть одинаково чувствительны к нему.

Цитата дня:
Почему интеллигенция не принимает урбанизм?

Кажется, на тему реконструкции московских улиц не высказался только ленивый. Московский центр Карнеги опубликовал колонку о том, почему интеллигенцию не устраивает то, что происходит в столице. ВОС публикует цитату о нравах русского человека и о том, почему потребности интеллигента не совпадают с тем, что требует толпа.

Достоинство толпы. Почему интеллигенция не принимает урбанизм, Московский центр Карнеги 

Счастье за горами

Многие представители российского интеллектуального класса не могут принять централизованную европеизацию Москвы, тот массированный копипейст и плагиат, которым она живет последние несколько лет, среди прочего потому, что всегда были уверены: что-что, но Европу на родную почву принесем мы. В этом наша историческая миссия, уж в этом мы понимаем. И когда вдруг случается, что Европу в ее некоторых важных проявлениях делают без нас, мало того, делают политические противники, мы ее за Европу не признаем. Не обнаруживаем сходства. Это внешнее без внутреннего, форма без содержания. И тех русских европейцев, которые оказались причастны, тоже вычеркиваем из русских европейцев, они теперь тоже азиаты, ханты и манси. Вот если бы то же самое или вообще что угодно делали свои, или вот когда мы были бы на этом месте, тогда это была бы Европа. А так – нет.

Картина мира у нас не настроена на достаток, довольство и смягчение нравов простых людей, на превращение их в буржуа, да еще и при не наших у власти. При не наших они должны страдать. Идти не туда. Бесноваться в патриотическом угаре. А не фланировать туда-сюда, словно в каком Марэ. Марэ должны принести мы, на наших условиях, вместе с нашими взглядами на устройство мира. А без наших взглядов пусть не смеют смягчаться, пусть остаются какими есть, несчастными и заблудшими. Страдать под гнетом власти, которая ни в грош не ставит. А нам от такой власти, которая не любит свой народ, ничего не надо.

Буржуа там, а здесь мы за него, а простой человек не может в обход нас стать буржуа, пусть ждет, пока мы его в это звание произведем. В этом причина разговоров о том, что, пока тут в Москве спускают золотой запас на тротуарный разгул, русский человек от Калининграда до Владивостока мыкает горе.

Улицы эти без проводов, тротуары эти с липами – все ложь и обман. Мы же видели, как бедствует настоящий русский человек за полями, за лесами. На дальнем полустанке. В речном затоне. В глухом урочище. Спит на мхе, прикрывается корой, питается ягодой. По баракам и землянкам. По долинам и по взгорьям. Я такого угла не видал, где бы сеятель наш и хранитель, где бы русский мужик не страдал. Лишь бы не тешился.

Что каждый десятый русский мужик не сеет, не пашет, а трудится, как лилия полевая и птица небесная, в городе Москве и ближнем Подмосковье, и, следовательно, облегчение хотя бы его страданий – законная задача, это не берется во внимание. Как и то, что по провинциям тоже занимаются всякими глупостями: красят фасады, кладут мостки, вводят регламенты по вывескам, портят дух городов.

Жизнь будущего века

Правда состоит в том, что образованному русскому сплошь и рядом комфортнее в неудобном, неуютном мире, городе, стране, среде. Чтобы он чувствовал себя на месте, вокруг не должно быть Германии. Германия или Швейцария должны быть там, на своем месте, чтобы было с чем обреченно сравнивать и о чем безнадежно тосковать. Чем попрекнуть при случае. Вокруг же должен поддерживаться определенный уровень неудобства, разрухи и декаданса. Чтобы многозначительно переживать собственную неустроенность и неуютность на ветру истории, рваться вдаль, обреченно метаться и не мочь взлететь.

Именно потому что вся картина мира держится на вечном отставании и вечной невозможности догнать образец, перенесение этого образца сюда да еще без нашей санкции оказывается таким болезненным.

Нам кажется, что русский образованный человек не может принять государство, оплаченное народными слезами. Однако же принять государство, оплаченное самодовольными народными улыбками на фоне пальм, он не готов в той же и большей степени. Такое народное щастье ему противно. Не так счастливым хочет он видеть свой народ, иначе.

Борьба против народного самодовольного мещанства и сопутствующего ему вкуса – давняя интеллектуальная традиция, и не только русская. Борьба с мещанством велась и в XIX веке разночинцами (не Блюхера и не милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара понесет), и в Серебряный век с Бальмонтом против Надсона, а потом против самого Бальмонта, и в послереволюционные годы против НЭПа, и сейчас.

Если большинство утверждает себя в коллективной идентичности, то меньшинство – в ее отрицании и создании коллективной идентичности для своих, в нашем случае – трагико-аскетической. Недопустимость мещанского европейского уюта для народа без того, чтобы он разделил высокий вкус и гражданские чувства (Белинского и Гоголя), такая важная черта этого коллективного мировоззрения, что, перейдя ее, допустив комфорт без вкуса и гражданских чувств, свои становятся чужими.

Однако Европа – это мещанство, существовавшее при всех политических режимах. Стремление к уютной среде – такое же ее качество, как стремление к правам и свободам, но развиваются они не синхронно. Венгрия Габсбургов, Хорти, Кадара, Дюрчаня и Орбана примерно одинаково выращивала цветочки в палисадниках, причем хуже всего дело с ними обстояло как раз в самый духовный социалистический период.

Европа – это мещанство. Мещанство, как и следует из самого слова, – это культура городов, так сказать, первичный народный урбанизм. Это культура городского глянца – от обоев в цветок (нарисованный, даже напечатанный) и статуэток на комодах до оград и фонарей с завитушками.

Желание видеть вокруг попроще и поплоше, бродя среди милого сердцу декаданса, ибо неустроенность возвышает душу, совершенно созвучно желанию части современного духовенства видеть Россию бедной, но возвышенной, а лучше всего где-нибудь на войне. Это религиозная, она же революционная картина мира, где есть жизнь будущего века, недостижимая на земле без выполнения невыполнимых условий, а светлое будущее все время откладывается на завтра.

Однако же то достоинство, из которого рождается свобода и ее институты, – это не одинокое достоинство гордого интеллектуала, окруженного не доросшей до его вкусов толпой. Институты рождаются из достоинства самой толпы, а оно – среди прочего – из увеличения квадратных метров обочины на пешехода, который не толкается, не протискивается, чертыхаясь, не конкурирует и тут за скудные ресурсы, а идет себе мил человек куда глаза глядят и едущим мимо в санях с бубенцами не завидует, в том числе потому, что ехать им не слаще, чем ему идти.

Именно из человеческого достоинства рождаются институты, а не наоборот: человеку, потерявшему достоинство, можно навязывать идеалы свободы ровно с обратным результатом, как уже не раз пробовали и сейчас местами продолжают.

Цитата дня:
Почему приемных детей возвращают в детдом?

«Такие дела» взяли интервью у директора благотворительного фонда «Сохраняя жизнь» Анны Межовой. ВОС публикует цитату о том, почему некоторых приемных детей возвращают в детские дома после усыновления и как фонд пытается с этим бороться.

«Каталась на карусели, а потом занималась сексом с папой», «Такие дела»

Однажды к нам в фонд обратилась семья, в которой росла приемная девочка лет девяти. Ее хотели вернуть в детский дом, потому что в какой-то момент она стала приставать к приемному папе с нехорошими вещами — приемные родители думали, что таким образом у нее проявляются «гены проститутки». Мы предложили им не отдавать девочку, а попробовать поработать с нашими специалистами, и они согласились. В итоге оказалось, что виной всему были не «гены проститутки», а насилие над девочкой со стороны родного отца. Своими действиями она просто проявляла любовь к новым родителям — по-другому выражать свое чувство она просто не умела. После этого случая мы решили прицельно заниматься психологической помощью травмированным детям.

Мне всегда хотелось кому-то помогать — наверное, у меня это в характере. А лет восемь назад меня очень заинтересовала проблема абортов. Нет, даже не абортов, а глупости людей. С одной стороны, я видела женщин, которые делали аборты, а с другой — тех, кто лечился от бесплодия и кто в свое время также прибегал к абортам.Поэтому сначала «Сохраняя жизнь» было волонтерским движением — мы просто объясняли людям последствия их действий. Но нас стали сильно критиковать — мол, намного хуже, когда рожают ненужного ребенка и сдают его в детский дом. Именно из-за этой критики я сама впервые и оказалась в детском доме и поняла, насколько там действительно много проблем.

И мы с мужем решили удочерить девочку. Было это четыре года назад, и мы тогда немало намучились. Когда впервые приходишь в опеку, тебе кажется, что раз ты решился на такой важный шаг, сейчас тебе все бросятся помогать. Но в опеке нас тогда встретили очень неласково: сразу сказали, что мы не подходим. Я решила бороться, пошла разбираться и изучать законы. Стала много времени проводить на форумах, где люди рассказывали, что они тоже пришли в детский дом за ребенком, а их отправили домой. Но не все приемные родители бойцы. Хорошей маме совершенно не обязательно быть хорошим бойцом с системой. Многие просто смирились: «Наверное, нет у нас миллионов и дворцов для ребенка, поэтому мы и не подходим». Но ведь по закону этого не требуется! Тогда мы и начали вести просветительскую деятельность: рассказывать людям о том, какие надо собрать документы для усыновления, какие критерии отбора приемных родителей существуют. Тогда мы и организовали фонд, который назвали так же, как и волонтерское движение.

Когда мы с мужем занялись удочерением, нам самим очень не хватало общения с профессионалами, которые были бы «в теме». Помимо каких-то организационных моментов, нужна была просто моральная поддержка. У нас, как и у многих родителей, были сомнения, опасения и свои представления о детях в детских домах. Понимаете, мне просто до безумия хотелось девочку — с бантиками, платьицами, куклами. Наверное, это неправильный мотив для усыновления, но так было. Мы, конечно, как и многие, ждали, что найдем чудесную девочку с бантиками, карими глазами (как у нас) и темными волосами. Но когда начали искать, оказалось, что нет таких девочек: либо внешность не подходит, либо у ребенка со здоровьем серьезные проблемы. В конце концов мы взяли девочку неславянской внешности. Мы подумали: вот есть маленький ребенок, которому нужна мама, и я могу ей стать. Кроме того, наш старший сын относился к появлению нового ребенка с опаской, но, когда я прислала ему MMS с фотографией Аси, он посмотрел и сказал: «Нормальный ребенок — надо брать». Так и взяли.

Асе не было и года, когда мы ее наконец забрали — весь процесс удочерения занял ровно девять месяцев. Она совершенно не такая, как я себе напридумывала. Мы все очень спокойные, а она активная — постоянно куда-то бегает, прыгает. К тому же, оказалось, что у нее не все идеально в плане здоровья и развития — ей уже почти пять лет, а она очень плохо разговаривает и во многих вещах отстает от сверстников. Возможно, это отставание так и останется, но мы ее любим такой безо всяких ожиданий. У нашей дочки есть другие таланты. Например, я думаю, что из нее получилась бы настоящая чемпионка по художественной гимнастике — она такие пируэты выделывает, какие не каждая гимнастка делает на соревнованиях. К сожалению, у нас в городе нет такой секции, поэтому мы решили отдать ее на танцы. Вообще, она очень обаятельная, общительная и позитивная девочка — думаю, от женихов отбоя не будет.

Несмотря на все сложности, я с удовольствием взяла бы еще детей из детского дома. Сейчас я общаюсь с несколькими девочками — мы сошлись на почве рукоделия — и мне хотелось бы видеть их в роли дочек. Они очень хорошие, светлые, но я боюсь, что система изменит их, и они станут колючими или привыкнут быть иждивенцами и жить на всем готовом. А мне хочется, чтобы они стали полноценными членами общества. К сожалению, пока у нас нет ресурсов, чтобы взять их к себе, но мы с мужем работаем над этим. Моя семья вообще меня очень поддерживает — без них не было бы ни фонда, ни других моих проектов. 

После нашего опыта удочерения прошло четыре года, и ситуация с опекой и вообще с институтом усыновления, конечно, изменилась. После «закона Димы Яковлева» началось массовое устройство детей в семьи. Но, к сожалению, с ростом количества усыновлений выросло и количество возвратов. Сейчас работа нашего фонда направлена как раз на профилактику возврата.

Бывает, конечно, что инфантильные родители возвращают ребенка потому, что они представляли себе его как-то иначе. Например, нафантазировали себе белокурую девочку с невероятными талантами, благодарную за все, которая спокойно сидит на стульчике и музицирует. Но, как правило, такие родители отсеиваются еще на этапе подбора ребенка или в процессе обучения в школе приемных родителей. В основном детей возвращают люди, которые пытались вырастить ребенка, но не смогли с ним справиться. А его поведение вызвано травмой, которую он пережил до того, как попал в семью. Поэтому мы как раз оказываем психологическую помощь травмированным детям.

По статистике Следственного комитета, в прошлом году в России на 25% выросло количество преступлений против детей — большая часть этих преступлений совершается в семье. Это самое тяжелое в нашей работе — когда ты сидишь рядом с ребенком лет пяти, и он рассказывает тебе о том, как, например, занимался сексом с папой. И это для него нормально: «Вот я каталась на карусели, ела мороженое, а потом занималась сексом с папой».