Цитата дня:
Вся правда о борще

Портал Eda.ru узнал у экспертов, отличается ли русский борщ от украинского. Мы публикуем самую интересную историю — о происхождении борща. 

Чем отличается русский борщ от украинского?

Ольга Сюткина, кулинар, автор нескольких книг об истории русской кухни

Это сегодня при слове «борщ» каждый из нас представляет аппетитную тарелку, полную горячего наваристого супа, характерного свекольного оттенка. Но это — завоевание последних пары веков. А до того борщ — лишь термин, в который каждый из народов вкладывал свое понимание. На исторической территории Украины борщ немыслим без свеклы и сала. В Центральной России — это вообще скорее кисловатое блюдо, вкусовой оттенок которому добавляли квашенья: листья борщевика, капусты, — зато свекла (а точнее даже, ее листья) — совершенно необязательный ингредиент. У Даля даже с грибами борщ упоминается. Польский борщ, журек, — так вообще немыслим без закваски на ржаной муке. Это — а не мясо, копчености, грибы или овощи — в нем главное. И что же в этих вариантах общего?

Скорее всего — лишь близкое в славянских языках звучание и логичный в условиях раннего Средневековья рецепт. В который шли все доступные овощи, мясо, а зимой — солонина и квашенья. Другое дело, что на каждой территории эти продукты были свои. Ну, действительно, скажите, зачем где-нибудь под Киевом квасить на зиму листья борщевика или той же свеклы, если ее и так в погребе с осени — навалом. Или класть жестковатую солонину, присыпая ее мукой для навара, если недавно хряка закололи? Но единая славянская территория (пусть и разбитая впоследствии на ряд княжеств-государств) имела еще и языковую общность. Вот и возникали простые названия, понятные и киевлянину, и суздальцу, и новгородцу. Борщ — один из этих терминов. А то, что в российском борще больше от щей, чем от украинского варианта, так это и тогда было понятно.

Но не надо забывать, что и само блюдо эволюционировало. И появление картофеля и томатов — лишь малая часть этого процесса. Гораздо больший вклад в него внесло складывание общероссийской, а позднее — общесоветской кухни. Вот тогда-то возникли в меню каждого ресторана или столовой борщи — украинский, московский, летний, флотский. Украинский — по общепитовской традиции — заправляется толченым салом с чесноком, в московский отправляется мясной набор, в летний идет молодая свекла вместе со стеблями и листьями. А флотский — он самый острый: в него кладут свинокопчености и жгучий перец. Много ли в них от той — исторической средневековой похлебки?

Вот почему спор о борще сродни дискуссиям о первородстве сыра или пельменей, каши или варенья: эти блюда гораздо старше любых сегодняшних наций.

Цитата дня:
Почему памятник Владимиру не может быть, но будет построен?

«Медуза» решила разобраться в ситуации с будущим памятником князю Владимиру на Воробьевых горах, который испортит ландшафт, скорее всего вызовет оползни и будет нависать над столицей. Мы цитируем отрывок про выбор места на бровке смотровой площадки Воробьевых гор.

Визуалиция: iCube, фото для монтажа: Дмитрий Чистопрудов / Илья Варламов

«Я передам это Владимиру», Медуза

Владимир Красно Солнышко и бровка смотровой

Здесь всегда хотели построить что-то большое. В 1817 году заложили первый камень в основание Храма Христа Спасителя. Столетие спустя начали проектировать гигантское спортивное сооружение — Международный Красный Стадион. В 1930-е думали о том, не поставить ли здесь Дворец Советов. В конце1940-х собирались возвести главное здание Университета — в конце концов, его перенесли на 800 метров вглубь, а на этом месте соорудили смотровую площадку. Памятник, который мог бы появиться здесь, смотрел бы с высоты на всю Москву — и был бы виден всей Москве; стратегически выгодное место. Есть лишь одна проблема, из-за которой строительство на Воробьевых горах всякий раз приходилось останавливать — на склоне горы постоянно образуются оползни, любое крупное сооружение немедленно начало бы сползать в реку вместе со склоном.

В мае 2014-го здесь провели геологическую экспертизу — после зимних горнолыжных соревнований на склонах появились новые трещины и проседания грунта. Специалисты НПЦ «Геоцентр-Москва» были категоричны: любое капитальное строительство в районе смотровой площадки полностью исключено, большие конструкции вызовут неконтролируемые изменения рельефа, можно строить только небольшие легкие павильоны в нижней части склона, да и те со временем могут деформироваться. Сейчас склон снова изучают — уже под проект памятника. Как рассказал «Медузе» директоринженерно-геологических исследований «Мосгоргеотреста» Фролов Платон, оползень действительно есть: «древний — неактивный, мелкий — активный». «По поручению департамента строительства мы рассматриваем четыре площадки — смотровая, под смотровой, за храмом и около трамплина», — добавил он.

Авторов идеи памятника проседания грунта не смущают: конечно, точное место установки монумента определит конкурс, и, разумеется, его высота не должна выходить за разумные пределы — но памятник должен смотреть на город, должен быть виден всему городу, и значит, должен быть достаточно высоким, а ставить его нужно на самом краю смотровой площадки. «Наши технологии позволяют поставить памятник на самой бровке, — говорит научный редакторВоенно-исторического общества Михаил Мягков. — Специалисты знают, как это сделать».

Можно привести еще пару дюжин рациональных аргументов, почему памятник князю Владимиру (да и кому бы то ни было) никак нельзя установить на смотровой. Это особо охраняемая природная территория — и одновременно охранная зона объекта культурного наследия (то есть главного здания МГУ); согласно статусу такого объекта, нельзя просто взять и изменить окружающий его ландшафт или заслонить чем-либо его исторически сложившиеся виды.

Сама по себе смотровая площадка- место довольно легкомысленное, здесь собираются байкеры и стритрейсеры, сюда приезжают свадьбы, здесь находится стартовая точка больших городских марафонов и велопробегов, летом случаются громкие концерты — и фигура святого равноапостольного князя с крестом в это развеселое окружение вписывается, мягко говоря, не идеально. Со смотровой открывается самый туристический, открыточный вид на Москву, сюда приезжают тысячи иногородних и иностранных гостей, и то, что здесь появится гигантская фигура, обращенная к людям спиной, единственная на смотровой достопримечательность, с которой нельзя сфотографироваться (она просто не влезет в кадр) — при всем уважении к исторической духовной памяти, этокак-то странно.

И чем больше набрасываешь таких доводов — вполне логичных и обоснованных, тем сильнее становится понятно, что памятник будет построен, и построен именно здесь, на бровке смотровой площадки Воробьевых гор.

Цитата дня:
Пара часов с доминантрикс

Корреспондент «Афиши» отправился к доминантрикс и попытался раскрыться. Материал состоит из душещипательного самокопания и фотографий автора в женской одежде, а мы цитируем момент, когда молодой человек впервые встретился со своей госпожой. 

«Мне не больно», Афиша

Появляется Лана. Мои примитивные фантазии, порожденные поп-культурой — от песни Рианны «S&M» до Ирен Адлер в новом «Шерлоке», — рисовали мне девушку в вызывающем платье, на высоких каблуках и с лакированным чемоданчиком, набитым орудиями пыток. Передо мной же стоит женщина приятной, но довольно простой внешности, в пуховике и джинсах, с туристическим рюкзаком за спиной. Она не похожа на человека, который должен заставить меня пресмыкаться перед ней, называя себя оскорбительными словами. Но совсем скоро я буду покорно вылизывать ее ступни.

Лана бросает взгляд на огромную кровать и мимоходом замечает, что мне будет больно на нее падать. Аккуратно выкладывает на покрывало свечки с зажигалкой, веревки, пленку для продуктов и другие вещи, которые можно купить в любом супермаркете. Я ухожу в ванную ждать, пока Лана переоденется. Предварительно оставляю около зеркала пятнадцать тысяч рублей. Это час ее времени.

Умываюсь холодной водой, открываю глаза и смотрю в зеркало. Взъерошенные волосы, худое и небритое лицо, зеленые глаза. На мне военный бушлат с красными погонами и тельняшка, на которой красными же буквами написано «Хармс». Мне двадцать восемь лет — и я предпочитаю надменно думать, что я моложе и симпатичнее большинства клиентов Ланы. Накануне я отправил Лане на почту контракт. В нем содержится гигантский список услуг, оказываемых госпожой, — клиент помечает нужные. Похоже на меню в пиццерии, где вы можете по своему вкусу добавлять топинги. Мой выбор: бандаж, мумификация, пощечины (умеренной силы), телесные наказания (без следов), фейсситтинг, психологические манипуляции, поклонение ногам и другим частям тела, удушение.

Я закрепощен. Мне всегда было тяжело рассказывать женщинам о своих сексуальных фантазиях. Впрочем, я не думаю, что это редкость в России. Когда-то я слышал фразу: «Тот, кто скучно трахается, не сможет совершить революции». Я не хочу скучно трахаться, и я хочу революцию поскорее. Моя сессия с Ланой — это попытка раздвинуть границы собственной свободы, предоставив право распоряжаться моей волей другому человеку и совершая поступки, на которые мне никогда раньше не хватало смелости.

Раздается стук в дверь. Игра начинается.

* * *

«Выходи», — звучит команда. Моя жена Лана уложила спать наших троих детей и теперь сидит на диване в гостиной. На ней шелковая ночная рубашка, длинные накачанные ноги упакованы в черные чулки. Она явно злится. Я аккуратно присаживаюсь на край кровати и пялюсь на ее большую грудь.

«Я все знаю о твоей шлюхе», — наконец говорит она. «О моей шлюхе?» — невинно говорю я, безуспешно пытаясь избежать фальши. «Да, о твоей шлюхе с работы. Катя ее зовут, — отвечает она. — Я прочитала твои сообщения в телефоне и электронные письма. Как ты посмел мне изменить, мразь поганая?» Мы наигранно ссоримся. Я объясняю, что невежливо читать чужую переписку, что я очень устал и давно не чувствую ее внимания. Она напоминает про детей, про впустую потраченную жизнь, про ушедшую молодость.

Все это время мы вальсируем вокруг кофейного столика. Лана делает шаг вперед, я делаю два шага назад. В какой-то момент она все-таки настигает меня и хватает за ухо. Ауч. Она бьет меня по лицу. Ауч. Я замираю и опускаю взгляд в пол. «На меня смотри, пес неблагодарный», — говорит Лана и кулаком поднимает мой подбородок. Я обращаю внимание на маленькие морщинки в уголках ее глаз.

«Сейчас я накажу тебя своим способом, — внезапно говорит Лана. — Я замотаю тебя в пищевую пленку». Я с трудом сдерживаю смех. «И давно у тебя такие интересы? — спрашиваю я. — Быть может, расскажи ты мне о своих фантазиях чуть раньше, я бы не стал изменять. Именно это я и называю кризисом откровенности». Я получаю еще одну пощечину и замолкаю.

Цитата дня:
Главная причина остаться в России

«Уникальный интернет-проект, который рассказывает о самых ключевых событиях в истории, культуре и традиции России в формате рейтингов» замахнулся на святое и сделал топ причин, по которым надо срочно остаться в России и немедленно выпить. Мы цитируем причину, которая вам точно понравится.

«7 причин остаться в России», Русская Семерка

«Коллективная причина»

Русский народ отличается коллективизмом, соборностью. Чувство единого коллектива может находиться в латентном, спящем, состоянии на протяжении многих десятилетий, однако в самый сложный час мы, русские, (и только мы) можем быстро мобилизоваться в самый страшный момент в «единую русскую душу» и пережить беду. Так было в Отечественную войну, так было в Великую Отечественную, так будет всегда... Будущее обещает быть сложным: новые войны, новые катаклизмы, и переживать вызовы истории лучше с родным народом, которого Господь наделил удивительным жизненным иммунитетом.

Цитата дня:
Почему музыканты не придумывают ничего нового?

«Афиша-Воздух» поговорила с Саймоном Рейнольдсом, теоретиком современной музыки и автором книги «Ретромания», которую теперь перевели и на русский. Мы цитируем часть интервью о том, почему музыканты перерабатывают музыку прошлого и как с этим обстоят дела в России.

«Ретромания»: главный теоретик современной музыки о ее болезни

— «Ретромания» логичным образом концентрируется на Западе; прежде всего на Британии и США. Как вам кажется, насколько это глобальное явление? Применима ли та же оптика к культурам другого типа?

— Моя теория заключается в том, что ретромания — это стадия, которой любая культурная экономика достигает, придя к определенному уровню развития. В некотором смысле это возрастное: к какому-то моменту жизненного цикла цивилизации в ее прошлом накапливается слишком много остатков — и возникает целая индустрия, которая эти остатки перепродает. Что касается других культур... Ну у меня просто времени не хватило подробно этим заняться, к сожалению. Я слышал, например, что в Бразилии рокабилли 1950-х является важным объектом ностальгии для хипстеров. Еще у меня есть парадоксальная мысль, что ретромания вряд ли есть в Китае или Индии, потому что в этом отношении при всей их огромной истории они могут считаться молодыми, развивающимися культурами. Их экономика сейчас динамически растет, и я бы предположил, что тамошняя молодежь не интересуется тем, что любили их родители, и пытается выработать какие‐то новые коды и языки. Среди того, что мне хотелось исследовать, но не вышло пока,— остальгия, движение в Германии, романтизирующее советское прошлое и времена ГДР. А в России такое есть, кстати?

— Ну, если вы новости читаете, вы знаете, что Россия сейчас просто-таки озабочена своим имперским прошлым, в основном советским. Но я бы не назвал это ностальгией, это что-то более серьезное — почти болезнь, если угодно.

— Понимаю, о чем вы. Это как с «Чайной партией» в США. Они не столько про ретро, сколько про реставрацию, про восстановление того, что было утеряно. Это другое, нежели винтажная эстетика в понимании, скажем, Ариэля Пинка. Так и тут: жажда восстановить главенствующий статус России — нечто иное по сравнению с ситуацией, когда модная молодежь фетишизирует портреты Ленина. Вы, кстати, знаете, что это был популярный тренд в Англии в 1980‐х? Значки с Лениным, красные цвета, супрематизм и конструктивизм — лондонские дизайнеры все это использовали крайне активно. Впрочем, это, по‐хорошему, даже и ностальгией не назовешь..

— Ну да, это такой очень особенный род ностальгии по тому, что никак не является твоим собственным прошлым.

— Именно. Заимствование поверхностных элементов в отрыве от реального опыта жизни при авторитарном режиме. Такой же механизм работает, когда музыканты флиртуют с эстетикой нацизма: взять хотя бы ту историю с Брайаном Ферри. «Нам просто нравится, как выглядит их форма!» Ну и действительно — если про нацистов и можно сказать что‐то хорошее, так это то, что у них было чувство стиля. Это, в принципе, тоже символический сюжет, характерный для капитализма в стадии упадка, когда от вещей остается только обложка, внешняя оболочка.

Цитата дня:
Как религиозное невежество мешает воспринимать литературу

Православный журнал для сомневающихся «Фома» поговорил с протоиереем Георгием Орехановым о новой магистерской программе Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы цитируем мнение протоиерея о том, как знание религии помогает лучше понимать литературу и искусство.

«Религия и культура: как разрушить образовательные стереотипы», Фома

— Можно привести какие-нибудь примеры неправильного восприятия у школьников и студентов произведений классической литературы, которые обусловлены именно незнанием религиозных аспектов культуры?

— Я здесь могу сослаться на только что опубликованную великолепную книгу К.А. Степаняна «Путеводитель по роману Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание”». С совершенно новых позиций, убедительно и просто он показывает, почему «Преступление и наказание» это на самом деле глубокое религиозное произведение, какими методами и способами Достоевский этого эффекта добивается.

Однако здесь нельзя впадать в плохой изобразительный символизм, как иногда любят делать некоторые современные исследователи, прямолинейно трактуя какие-то моменты романа как символические. Например, когда Раскольников приходит в свою комнату, пьет там пиво и ест сухарь — то это якобы символ причащения. На таком пути мы ничего не добьемся. Задача этих исследований заключается совершенно в другом. Она вообще сложная, многослойная. Нужно, например, показать, какое место занимало Евангелие в жизни Достоевского и русского человека XIX века вообще, вскрыть эту евангельскую подоснову романа.

Ведь в жизни самого Достоевского Евангелие играло огромную роль. В «Дневнике писателя» он вспоминает, что уже в детстве хорошо знал Евангелие. Евангелие становится совершенно особой книгой и в его произведениях. То, что он включает целый евангельский отрывок — повествование о воскрешении Лазаря — в роман «Преступление и наказание» — это же некая художественная революция. Также в «Братьях Карамазовых» он включает евангельский отрывок о браке в Кане Галилейской. Зачем он это делает? Для Достоевского это — реализм в высшем смысле (термин, который был введен в одном из писем писателя).

Реализм — это правдивое изображение действительности. Но Достоевский понимал этот принцип совершенно иначе, чем его современники. В частности, он говорит, что правдивое изображение действительности — это изображение религиозного в человеке.

Вот это я и называю евангельской подосновой у Достоевского. Он понял очень важную вещь: евангельские сюжеты и эпизоды постоянно повторяются и в человеческой истории, и в человеческой жизни. Например, Раскольников — это четверодневный Лазарь, уже смердящий, которого воскрешает своей любовью Соня Мармеладова, и Достоевский показывает, как это происходит.

Это что касается литературы. Но возьмите, как у нас в школе преподавалась, например, русская история XIX века. Ведь религиозная сторона русской жизни практически игнорировалась. Декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в колокол, и так далее. Но давайте возьмем даже того же Герцена. Конечно, он был последовательным и сознательным атеистом. Однако как интересна его книга «Былое и думы»! Ее в школе предлагали читать как манифест или программу обличения царского правительства. Обличение там, конечно, присутствует, но там же присутствует и совсем другое. Очень любопытно, например отношение Герцена к той же Европе, или его отношение к Евангелию. Он говорит: «Во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

Или как у нас представлен Белинский? Вдоль и поперек читают знаменитое письмо 1847 года, где Белинский обличает Гоголя за его «Выбранные места…», но, например, в школе не упоминают отзыв о Белинском Достоевского в «Дневнике писателя», где говорится, что Христа то Белинский любил.

— А Вы могли бы привести аналогичные примеры из истории живописи или русской музыки?

— Можно вспомнить живопись Николая Николаевича Ге-старшего, чья грандиозная выставка недавно прошла в художественной галерее на Крымском валу. Впервые за долгое время широко экспонировались его работы, которые очень долгое время лежали в запасниках. Дело в том, что, например, знаменитый страстной цикл Ге (я сейчас оставляю в стороне чисто художественные аспекты, я в них просто не специалист) связан с совершенно определенной программой, которая была близка толстовской: показать не Христа Богочеловека, а Христа только человека. Причем Христа страдающего, который, можно сказать, находится в совершенном отчаянии, дело которого фактически погублено. Отсюда разного рода сомнительные эксперименты Ге, например, когда художник сам себя как бы распял на кресте, чтобы отчасти пережить то, что испытал Христос. Гвозди ему в руки, конечно, не забивали, но он разделся догола и привязал себя к кресту, чтобы сопереживать человеку Христу и попытаться почувствовать, что Он мог испытать на кресте. За этим стоит некоторая идейная программа, но о ней мы в наших образовательных программах до сих пор ничего не говорили, о том, какое представление о христианстве, Евангелии, Кресте и Церкви было у поколения людей 1880-1890-х годов.

Другой пример — секулярные тенденции в произведениях Римского-Корсакова, в его опере «Град Китеж» и так далее. За этим тоже стоит некая религиозная подоснова, которую нужно вскрывать. Все это потом вливалось в один большой поток, и этот поток в 1917 году сокрушил великую державу. Ведь наряду с этими религиозными программами разрабатывались программы политические, что, в конце концов, и привело к катастрофе. И одна из задач нашей магистерской программы заключается в том, чтобы понять, как русский интеллигент XIX века к этой катастрофе пришел с религиозной точки зрения: чем он жил, как он мыслил, как писал книги и картины, музыку и так далее. Все это мы пока представляем себе очень слабо и неполно. Таким образом, получается, что в нашем историческом сознании создавались некие стереотипы, которые к реальной жизни XIX века отношения не имели. Все было гораздо объемнее, интереснее и пестрее.

Хотя, с другой стороны, советское образование во многом было более серьезным, чем нынешнее. В том числе в истории и в литературе. То есть, если оно было ущербно в плане понимания религиозных аспектов культуры, то современное образование продолжает быть ущербным уже по другим причинам, по целому комплексу причин.