Михаил Самуилович Генделев родился в Ленинграде. В детстве любил скульптуру и бокс, потом эмигрировал в Израиль и основал там русскоязычную литературу, а в конце 90-х почти перестал писать и приехал в Москву, куда его пригласил Борис Березовский. В Москве Генделев работал политтехнологом, но болезнь вынудила его вернуться в Иерусалим. Умер поэт совсем недавно, в 2009 году, и на официальном сайте Генделева его кончина описана вот так: «За несколько часов до смерти он сложил из карточек-букв (говорить не мог из-за трубки в горле) слова “не могу” и попросил поставить на маленьком проигрывателе диск со своими стихами».

Война в саду

I
 
Взят череп в шлем
в ремни и пряжки челюсть
язык
взят
в рот

тьма
тьма и есть
покуда смотришь через
а не
наоборот

тьма это тьма
когда смотреть снаружи
но – взгляд
на черную росу покрывшую оружье
войну тому назад. 

II
 
В том
апельсиновом
полуденном
саду
где
воздух так колышется горячий
как
в
кто там помнит!
а – никто
в каком году
вблизи помойки
на наемной даче
на ощупь где ревень ложится в лебеду

здесь
в гибельном саду в простреленном углу
страны иной
откуда
что надейся
вернуться
что – вернись
а никуда не деться
как по себе свистать хулу и похвалу
а то
с улыбкой идиотской детства
как я стоять
живой
припав щекой к стволу. 

III
 
Так
перегной перепахан
что
трудом белых рук
труп посадишь в садах Аллаха
и к утру зацветает труп

белым вьюнком увенчан
чей побег
от виска
отвести отшатнувшись
не легче
чем бы сделала это рука

лишь тогда
с отдаленных плантаций
мне неизвестных пород
этим пчелам златым
дам я право слетаться
с руки моей слизывать мед. 

IV
 
Из
выколотой в несозвездьи
звезды созвездья Близнеца
стекали тьма со светом вместе
через края его лица
оставив
полной тишиною
пасть
но
сочился до конца
свет несозвездья Близнеца
над костяной его скулою

он был начальник караула
их
ненавидевший
собак
на замиренье их аулов
ходивший в красных сапогах
давно косивший зверовато
в полупустые небеса
и
верно ли
пророк Иса!
его врагом был Император. 

V
 
Мы шли к Дамуру
мы не проходили садом
а шли
через ночной
сад
где и если двое были рядом
то тьма была второй

и так
был этот сад слепыми соткан
и
неприкосновенным сохранен
что мы и бабочки еще ночные совки
одни
водились в нем

и так был сад устроен
чтобы проще
нам
впредь
в ночном бою творящемся на ощупь
беспрекословно
умереть

за то
что мотыльки в пространстве чертят
развертки жестов а не контуры фигур
что
не найдя телам
опору даже в тверди
мы через сад прошли и вышли на Дамур. 

VI
 
Славную мы проиграли войну
и неизвестно кому
рукокрылых
хлопки
мышей
в амфитеатре траншей
кому плащи с остатками кож
плещут
свесившись с каменных лож
и
яму
на верные сто голосов
затягивает песок

но
сдували с небес жерла наших фанфар
ангелов и ворон
а
когда протрубил шофар
снега осыпал Хермон
и
скажи Император
ну!
какую мы проиграли войну
если эха нет
и не может ров
вернуть нам низы хоров

ладно!
мы проиграли войну
и можно еще одну
что ж
мы вернемся в свою страну
и будем в голубизну
невинных небес
то есть
в неба свод
смотреть
и займем свой рот
дудкой
и будем пасти твой скот у Дамасских ворот. 

VII
 
                                        Л. М.
 
Не перевернется страница
а
с мясом
вырвется:
ах!
в мгновенном бою на границе
у белого дня на глазах

с прищуром
тем более узким
чем
пристальнее
устремлен
Господь наш не знает по-русски
и русских не помнит имен.

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) — был русским Марселем Прустом в отношении прозы, но с поэзией его отношения складывались не так гладко. Впрочем, он и тут порой экспериментировал. Кстати, Бунин очень любил все украинское (особенно стихи Тараса Шевченко), чем и объясняется колорит стихотворения. А балагула — это еврейский извозчик, которого нанимали для междугородних путешествий.

Балагула

Балагула убегает и трясет меня.
Рыжий Айзик правит парой и сосет тютюн.
Алый мак во ржи мелькает — лепестки огня.
Золотятся, льются нити телеграфных струн.

«Айзик, Айзик, вы заснули!» — «Ха! А разве пан
Едет в город с интересом? Пан — поэт, артист!»
Правда, правда. Что мне этот грязный Аккерман?
Степь привольна, день прохладен, воздух сух и чист.

Был я сыном, братом, другом, мужем и отцом,
Был в довольстве... Все насмарку! Все не то, не то!
Заплачу за путь венчальным золотым кольцом,
А потом... Потом в таверну: вывезет лото!

Стихотворение дня от Александра Сумарокова

Поэт-классицист Александр Петрович Сумароков обеспечил репертуаром первый русский театр и сочинил цикл пародий на оды Ломоносова. И все же этого от него не ожидал никто: с новым 1763 годом вас!

Хор ко гордости

Гордость и тщеславие выдумал бес.
Шерин да берин, лис тра фа, 
Фар, фар, фар, фар, люди, ер, арцы,
Шинда шиндара,
Транду трандара,
Фар, фар, фар, фар, фар, фар, фар, фар, ферт.

Сатана за гордость низвержен с небес.
Шерин да берин, лис тра фа,
Фар, фар, фар, фар, люди, ер, арцы,
Шинда шиндара,
Транду трандара,
Фар, фар, фар, фар, фар, фар, фар, фар, ферт.

Стихотворение дня от Гуннара Экелёфа

Стокгольмская улочка

Простая девчушка
другой город 
и другая комната 
в доме другом 
где никто не жил 
и другие углы
на которых никто
никогда не стоял 
и не ждал никогда
никого
Простая девчушка
с другим языком 
и с другим взглядом 
на бесценную жизнь –
Другая работа
другое имя 
и другие улицы – 
чтобы бродить 
и другие улицы –
чтобы думать 
о чем-то другом 
что никогда 
не придет.

Пер. А. Щеглова
Оригинал здесь 

Стихотворение дня от Перси Шелли

Азиола

«Ты слышал голос Азиолы? Это
Она кричит, должно быть, рядом где-то», —
Сказала Мэри. Мы в беззвездный мрак
Глядели долго, свеч не зажигая.
Тут мне подумалось: «Соседка? Кто ж такая?»
И я спросил: «Ну, что еще за Азиола?»
И неожиданно обрел покой:
Здесь не было подвоха иль укола,
Здесь не было насмешки никакой;
Ведь Мэри молвила с улыбкой (о, плутовка!):
«Кричит сова! Пушистенькая совка!»

Печальная колдунья Азиола,
В вечерней музыке своей тоски
Тревога рощ, ручьистый голос дола:
Ни лютни звон, ни птичьи голоски
Моей души вот так не задевали,
Нет, сладостней не ведал я печали!
И с тех пор, во сне и наяву,
Люблю я возглас грусти изначальной
И Азиолу — милую сову —
Пушистую. И крик души печальной!

Пер. А. Голембы

Оригинал здесь

При всем уважении к гению Брехта как драматурга и теоретика театра, лириком он был никудышным – хотя бы потому, что пытался изъять из поэзии все лирическое и зачастую превращал стихи в ритмически выверенный протокол. Это достаточно раннее стихотворение можно считать счастливым исключением из правил. Кстати, оно отсылает нас к барочной традиции contemptus mundi – текстов о «презрении мира».

О приветливости мира

1
 
На пустой земле, где ветер лют,
Каждый поначалу наг и худ,
Зябко ждет, когда придет черед:
Женщина пеленкой обернет.
 
2
 
Не желал никто его, не звал
И за ним повозки не послал,
Был он не известен никому,
Но мужчина руку дал ему.
 
3
 
И с пустой земли, где ветер лют,
В струпьях и коросте все уйдут.
Наконец, полюбят этот свет:
После горсть земли им кинут вслед.

Пер. В. Корнилова
Оригинал здесь