Цитата дня:
Как помочь тому, кто в депрессии

Человеку в состоянии депрессии, как никому другому, требуется поддержка. Мы цитируем материал Wonderzine о том, как можно помочь близкому человеку в этот непростой период.

Как помочь близкому человеку в депрессии, Wonderzine

Штука в том, что большинство из нас не сталкивались с подобными ситуациями и могут пребывать в уверенности, что страдающему депрессией просто надо немного солнца или пара походов в спортзал. Вся радость откровения достается близким, и даже самый преданный человек может не выдержать и растеряться, начать игнорировать ситуацию или вовсе капитулировать. Все любят жизнерадостных людей, но настоящий друг познается известно когда. Масштаб предстоящих вам трудностей сложно оценить заранее, но, чтобы пережить их, важно правильно рассчитать свои действия и понимать, с чем вы столкнулись.

Начать стоит с того, чтобы в целом быть внимательнее друг к другу. Как это ни парадоксально, зачастую суицид партнера, ребенка, друга или сестры оказывается для окружающих неожиданностью. И вот это-то самое страшное: несмотря на то что проблема, скорее всего, была на виду, ее никто не замечал или не придавал ей значения. В этой эмоциональной и социальной слепоте и таится самая большая опасность. Сейчас начали говорить о совместном преодолении тяжелых заболеваний и даже посвящать этой борьбе целые блоги — это помогает снять стигму с не менее пугающей темы онкологии и показать важность взаимоподдержки. Это очень важный процесс, и депрессия заслуживает не менее вдумчивого и внимательного отношения: по сути, то, что эта болезнь потенциально смертельна и зачастую заканчивается самоубийством, осознают немногие.

Чаще всего близкие видят изменения: их невозможно не заметить. Ситуацию усложняет то, что эти перемены могут быть абсолютно разными: кто-то становится более плаксивым или молчаливым, почти всегда грустным, возможно, раздражительным. Чаще всего не хочет вставать по утрам, пропускает учебу или работу, возможно, начинает употреблять больше алкоголя, у кого-то пропадает аппетит, кто-то, наоборот, «заедает» свою тоску. В идеальном мире я бы посоветовала просто поговорить с человеком и спросить, что с ним происходит, но в мире реальном многие могут быть женаты десятилетиями и не в состоянии обсуждать вопросы чувств и эмоций. Так что вот уж вам совет совсем издалека: учитесь разговаривать друг с другом. Учитесь выражать то, что вы думаете и чувствуете. Умейте признать, что вам страшно и тревожно и вы не понимаете, что происходит, но очень хотели бы помочь. Не обвиняйте.

Для человека в депрессии особенно важно, чтобы его любили не за что-то, а просто так. Если подчеркивать то, что вы видите «утрату» его достоинств, упоминать, что вообще-то он всегда был развеселой душой компании, а вам не хватает его энергии и заразительного смеха, то ему будет куда сложнее или почти невозможно признаться в глубине своей депрессии. Более того, необходимо понять и принять важную вещь: чаще всего депрессия возвращается. Конечно, бывают те случаи, когда случилось что-то ужасное и человек под весом этого события просто сломался, не выдержал, и у него развилась депрессия. Такие случаи в общем и целом более благоприятны, в том смысле что подобный эпизод может быть действительно единичным и вся ваша дальнейшая совместная жизнь более не омрачится болью и тоской любимого. Если же депрессия развилась на «ровном месте», то и шансы ее возвращения достаточно велики, если не сказать стопроцентны.

Цитата дня:
Как школа насаждает гендерные стереотипы

Гендерные стереотипы ― обычное дело в российской школе. Учителя старой закалки убеждены, что на уроке труда девочки должны учиться готовить, а мальчики ― орудовать лобзиком. Редакция портала об образовании «Мел» поговорила об этом с писателем Ксенией Букшей. Мы цитируем ее слова о том, как школа поддерживает гендерные стереотипы.

«АКТИВНЫЙ МАЛЬЧИК — ЭТО НОРМАЛЬНО, ДЛЯ ДЕВОЧКИ — ПАТОЛОГИЯ», «Мел»

На самом деле противопоставление мальчиков девочкам — частный случай школьного противопоставления вообще. Российская массовая школа любит противопоставлять и замечать в людях (в частности, учениках) различия, а не общее или взаимодополняющее. Сплошь и рядом учителя, а вслед за ними и сами дети делят класс на способных и неспособных, агнцев и козлищ, математиков и гуманитариев, русских и нерусских. Мальчики и девочки — лишь еще один из критериев деления.

Между тем современная мировая тенденция — не делить, а объединять, вовлекать в общий круг. Насколько школа в этом смысле адаптивна и адекватна — хорошо заметно на уроках физкультуры и технологии. В хорошей школе урок труда проводится — так это называется — «для неделимых классов»: полгода все дети учатся мастерить, сверлить дрелью и чинить проводку, а полгода готовить и вести хозяйство.

В школе, где процветает разделение, мальчикам всегда вручают конструктор, а девочкам — бисер.

Случаются настоящие шедевры. Например, в одной из петербургских школ попытались на уроках труда учить мальчиков работе на компьютере, а девочек в это же самое время — кулинарии. После протестов родителей эксперимент свернули. В другой школе девочек, как полагается, учили шить, а вот для мальчиков нормального трудовика не нашлось, и в результате их целый год обучали теории: подростки зарисовывали в тетрадь дрель и молоток, а практические работы (ту самую сакраментальную табуретку) выполняли из бумаги и картона.

Другая лакмусовая бумажка — физкультура. Физическое развитие действительно имеет больше отношения к половым особенностям. Именно поэтому на физкультуре хорошо заметно, насколько здоровый «гендерный климат» сформировался в классе. Смешанные команды «мальчики против девочек» или и вовсе отдельные занятия в разных углах зала, а то и в разное время. В одной школе физкультурник весь урок гоняет с мальчишками в футбол, а девочкам включает музыку, чтобы они могли потанцевать (а те делают под нее физику и алгебру). Разное отношение бывает и к потребностям детей, например к месячным у девочек, к «неспортивным» детям обоих полов. Все эти тонкости имеют огромное значение.

Во многом гендерное воспитание определяет, будет ли стеснительный парень прогуливать физкультуру, придет ли на занятия полная девочка или сделает себе медотвод, чтоб не засмеяли.

Бывают попытки неуместного гендерного воспитания и на других уроках. Вот учительница литературы частенько задает девушкам и парням отдельные домашние задания, связанные с идентификацией с тем или иным героем или героиней русской классики. Ей не приходит в голову, что переживания Печорина, например, могут быть близки и девочке, а парню совершенно нелишне лучше понимать, что чувствовала Татьяна, когда вошла в кабинет Онегина и, так сказать, «заочно» познакомилась с ним.

Для девочек на дни рождения были закуплены книги о хороших манерах, для мальчиков — о боях за Ленинград. Когда один из мальчиков заболел на свой день рождения, нашлась девочка, которая соврала, что родилась в декабре, а дата рождения в журнале записана по ошибке. Так ей достался разгром танковой армии фон Лееба. Обман каким-то образом вскрылся, и девочку обязали отдать книгу заболевшему мальчику.

Про учителя информатики мы уже упоминали — там случай на редкость дикий, но на самом деле подобное отношение несут в школу многие учителя, особенно с большим педагогическим стажем.

Цитата дня:
Как реклама работает с точки зрения науки

«Афиша-Воздух» сделала материал о самых действенных маркетинговых инструментах ― о запахах и прикосновении. Мы цитируем отрывок о том, как работает эффект владения.

Как работает реклама с точки зрения науки, «Афиша-Воздух»

Олег Клепиков

генеральный директор Infolio Research Group

«Эффект владения чаще всего используется в ретейле, а активнее всего им пользуются магазины косметики. Например, выбирая парфюм, мы не можем не проверить, как аромат изменится на нас. Практически любой выбор в таком магазине предполагает использование тестера. В любом случае пару тестеров положат к покупке, после чего, опробовав их в домашней обстановке, покупатель с большой вероятностью придет за ними еще раз. Из всех косметических компаний выделился производитель премиальной косметики M.A.C, который ввела новую услугу — приобретение специальной карты на макияж от их профессионального визажиста. Акция предполагает, что после макияжа весь номинал карточки может быть потрачен на косметику, которая была использована. Таким образом, воодушевленная своей красотой девушка не задумываясь купит весь ассортимент использованной косметики, причем сверх номинала карточки.

Все, что касается пробной версии или тестирования товара, относится к эффекту владения. Одним из ярких примеров является автомобильный рынок. Автосалоны предлагают тест-драйв машины. Пока она стоит в салоне, это просто хорошая машина. Но когда покупатель уже сел за руль и проехался на ней, у него появляется ощущение, что автомобиль уже в его собственности.

Однако самым известным и мощным представителем данного эффекта является IKEA. Таковой ее делают по большей части инсталляции интерьеров. Вы можете посидеть на диване, полазить в шкафу, полежать на кровати и насладиться представлениями о том, что все это ваше. К тому же консультант еще больше уверит вас в этом, обсудив, куда лучше поставить ваш телевизор или какие стоит подобрать наволочки.

Всевозможные купоны и накопительные баллы — это тоже результат работы эффекта владения. Например, “Макдоналдс” предлагает бесплатный кофе за восемь наклеек со стаканчиков. В такой ситуации вы с самого начала владеете одной наклейкой, что подтолкнет вас к дальнейшим покупкам кофе в “Макдоналдсе”, чтобы не терять уже имеющиеся привилегии.

Довольно интересный пример использования эффекта владения – онлайн-магазин одежды Lamoda. Его особенность заключается в возможности примерить неограниченное количество одежды прямо на дому с возможностью ничего не покупать».

Цитата дня:
Фейсбучная скорбь

После серии терактов в Париже в «Фейсбуке» появилась функция раскрасить фотографию профиля цветами французского флага — в знак солидарности и скорби. Однако у многих возникло чувство своеобразной обиды за жертв других террористических атак, в память о которых пользователи социальных сетей не меняли свои юзерпики. Мы цитируем отрывок из материала «Кольты», которая попыталась объяснить, почему о погибших в Париже мы скорбим больше, чем о погибших в Кении.

Фейсбучная скорбь и воспитание чувств, Colta

Описание теракта в Кении в его записи содержит две существенные фактические ошибки. Во-первых, он пишет, будто расстреляны были студенты «христианской школы», в то время как в действительности нападению подверглось общежитие университета в провинциальном центре Гарисса , хотя террористы убивали действительно студентов-христиан, а мусульман не тронули. Во-вторых, он приводит непонятно откуда взятое число погибших: 217 , а на самом деле жертв было 148.

Нехитрая деконструкция приключений одной ошибки приводит вот к какому выводу: людям, которые стыдят тех, кто соболезнует французам, в том, что они равнодушны к смерти африканцев, до африканцев точно так же нет никакого дела, как и до французов. Если бы было, ошибка не пошла бы гулять так широко и невозбранно, ведь место и число жертв — самые базовые сведения, которые отличают минимальное знание о теракте от полного незнания. Хорошо, допустим, это не попало в информационное поле тогда, но сейчас-то, если страшная судьба кенийских студентов пробудила живое чувство, первым, простейшим действием было бы — постараться узнать о случившемся побольше, и тогда ретрансляции ошибки не было бы. Выходит, о бойне в Гариссе эти люди не только не знали, но не узнали и сейчас, и не желают знать. Претензии, меж тем, они предъявляют не себе.

Нам стоит поблагодарить жителя Красноярска, чья ошибка оказалась лакмусовой и позволяет пальцем указать на настоящий смысл обвинений в чрезмерной скорби из-за несчастья в Париже. Это не против избирательной чувствительности, а за неизбирательное бесчувствие.

К несчастью, это сильная позиция в принципе, а в России здесь и сейчас — в особенности.

Слов о том, что главной духовной скрепой нынче стал отказ от любой морали, от любых живых человеческих проявлений, маркируемых как слабость или лицемерие, написано уже так много, что нет нужды повторять. С другой стороны, живые человеческие проявления действительно в каком-то смысле несправедливы, необъективны — именно потому. что они живые и человеческие, эмоциональные, идут от сердца, а не от рассудка. Возможно, чувства — в принципе не тот предмет, к которому применимы понятия о справедливости.

Мы так устроены, что эмпатия, и в частности сострадание, тем сильнее, чем легче нам идентифицировать себя с жертвой, а идентифицировать себя тем проще, чем жертва нам ближе — лично, культурно, географически, информационно. В этом смысле, кстати, характерно, что из всех недавних масштабных несчастий, а их бывает несколько каждый месяц, самым удобным орудием для попреков оказался теракт в кенийском университете. Идея просвещения, идея образования для улучшения своей судьбы европейцу абсолютно близка и понятна, типаж «студент» — родной, все мы были студентами; конечно нечастных студентов особенно жалко.

Далее, эмпатия вирусна в медийном смысле слова и подчиняется всем медийным законам: разворачивающееся в прямом эфире ощущается резче, чем свершившийся факт, а способы горевать мы перенимаем друг у друга, и тем с большей готовностью, чем ближе они под рукой.

Совсем недавно, после крушения российского самолета, психолог Людмила Петрановская писала, что у нас нет выраженной в общепринятых ритуалах культуры переживания горя, как личного, так и коллективного. По ее мнению, это приводит к тому, что, испытав потрясение, мы не можем его прожить и превратить в ресурс, а «становимся немножко мертвыми». Ей неявно возражает Михаил Ратгауз: «упаковывая живое в тиражируемое», как флаги на аватарках и подсвеченные триколорами здания, пишет он, «убивая свою боль, ты убиваешь в себе настоящий вопрос, который тебя раздирает: что делать с этими смертями, с этой войной, с этим новым положением мира, как с ним распорядиться?».

Так ли это, мы не знаем. Исследований такого рода, кажется, нет. Можно представлять себе эмпатию как кошелек с деньгами, в котором тем меньше остается, чем больше «израсходовано» на ерунду, на флаг на аватарке. А можно — как подобие мышцы, которая тем сильнее, чем больше ее «качаешь», и тогда и аватарки, и цветы к посольству, и невозможность пойти спать в ночь с пятницы на субботу — не бог весть какое, но все же приращение человечности.

Воспитание навыка и защита своего права сострадать людям в беде.

Цитата дня:
Жизнь со СПИДом

«Афиша-Город» поговорила с человеком, обнаружившим у себя ВИЧ-инфекцию. Мы цитируем отрывок о том, что творится в больнице на Соколиной Горе.

Это случилось со мной: Каково это — жить со СПИДом в современной Москве, «Афиша-Город»

О диагнозе я узнал в 2012 году. Перед этим я ходил на яхте со своими друзьями, которые перегоняли лодку из Испании в Португалию. Оттуда я отправился на велосипеде в Стокгольм: ехал 42 дня, а потом вернулся в Москву. Был в своей лучшей физической форме, набрался сил, вышел на работу, а потом отравился и целую неделю чувствовал себя ужасно. В больнице мне сказали, что это какая-то инфекция. Я сдал анализы и выяснил, что у меня ВИЧ. К тому моменту я уже чувствовал, что что-то случилось. Я постоянно потел, худел, была высокая температура. Продолжал работать, но с каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Диагноз все объяснил. А еще через месяц мне стало так плохо, что я лег в больницу.

Это была вторая инфекционная больница на Соколиной Горе. ВИЧ у нас лечится на государственном уровне — попасть в частную клинику с таким диагнозом нельзя. Остается только бесплатное государственное лечение — с одной стороны, это плюс, потому что лечение дорогое (Минздрав России запустил специальный информационный портал о ВИЧ-инфекции и СПИДе.– Прим. ред.). При этом из тех, кто лежит в больнице с таким диагнозом, восемьдесят процентов оказываются героиновыми наркоманами. А где героин, там криминал и тюрьма. Когда я попал в палату, первое, что меня спросили, — «белый» ли я, а я даже не понимал, что это такое. Тогда меня спросили, сидел ли я. Я говорю, нет, не сидел, — ну, значит, «белый». В палате было четыре человека, из них трое лежали спокойно, а четвертый, голый и в памперсах, был привязан руками и ногами к кровати, дергался и стонал. Мне сказали, чтобы я не обращал на него внимания. У него был энцефалит, и он все время дергался и сбрасывал с себя все капельницы. В больнице таких было много: энцефалит — сопутствующая СПИДу болезнь.

Все люди, которые окружали меня, успели побывать в тюрьме, сидели на героине, а я городской мальчик: путешествия, походы по морю, велосипеды, «Стрелка», «Солянка». Первую ночь я вообще не спал — так было страшно и странно, плакал постоянно. Долго скрывал свой диагноз от родных, пока они по моему голосу не поняли, что что-то не так. Если они мне звонили, я говорил, что на уроке. Когда начал задыхаться, меня наконец спросили, что же случилось. Тогда все плакали, а теперь уже оправились.

В первой больнице было тяжело: очень много смерти. В моей палате два человека умерли на моих глазах. По коридору постоянно возили черные пакеты. Я никогда еще не видел смерть так близко. Когда человек умирает, его раздевают, заворачивают в пакет, собирают вещи, дезинфицируют кровать, а через неделю приходит новый чувак с тем же диагнозом. А за окном был февраль, серость и слякоть.

Кругом были только зэки, все на героине, вечером сестры запирались в ординаторской, потому что им было страшно. Все употребляют наркотики, много пьют. В пятницу я звоню своим друзьям, они говорят, что отдыхают — «Симачев», «Солянка», «Энтузиаст», «Стрелка». Мои соседи тоже отдыхали — каждый в меру своих возможностей. Поскольку я не сидел, меня и не трогали: у них такая система, что если ты нормальный чувак, тебя вполне могут оставить в покое. Хотя там был один, который все время денег просил. Так тебя проверяют: даешь им один раз денег — тогда все, начинают доить. Поэтому до последнего ты сидишь и повторяешь: нету денег, нету денег. А они давят по-умному, без угроз, но все равно страшно: я ни разу не дрался. Проверка адская, конечно, а люди они такие: когда говоришь с ними о детстве и погоде — все нормально, а потом в какой-то момент у них начинается героиновый период, и разговаривать уже не о чем. Все врачи знают об этом — но лечат как могут. Выгоняют только тех, кто ведет себя совсем неадекватно. А через какое-то время эти люди снова возвращаются, и все начинается заново. Все они, конечно же, обречены — один говорил напрямую, что не проживет долго. Все очень молодые, большинству и сорока нет, здоровые мужики, им бы работать — но нет.

Цитата дня:
Бояться ― нормально

После терактов общество погружается в состояние стресса: люди боятся ездить в метро, посещать людные места, да и просто выходить на улицу. Meduza поговорила с психологом Маргаритой Жамкочьян о том, как пережить общественный стресс. Мы цитируем отрывок о специфике боязни терактов, а также о типах реакции на трагические события.

«Сильнее всего страх бьет по чувству времени», Meduza

Этот страх своеобразен. Сильнее всего он бьет по чувству времени. Это вроде бы незаметно, но в нормальной жизни время течет ровным потоком, а в момент катастрофы — вдруг прерывается и начинается как бы заново. В этом основная черта не личного страха, а общественного. Это непредсказуемость будущего. У нас есть некое ощущение по поводу того, как будет развиваться наша жизнь — вместе с жизнью других людей. Конечно, кирпич всегда может упасть, но это не меняет ощущения времени. А теракт — это акт, направленный против общественного устройства и против времени, которое мы можем назвать цивилизационным. Это еще мало исследовано, не очень понятно, как это действует.

Я когда-то работала в школе, которая находилась во дворе дома на Каширке, где произошел взрыв в 1999 году — помогала людям справиться с трагедией. Когда мы с группой психологов приехали в эту школу, на входе в нее уже успели повесить большую доску, где было написано, что в такой-то день «время остановилось». Что почувствовали, то и написали — «время остановилось». Это было видно во всех образах и метафорах, с которыми мы работали.

Совсем по-другому устроен страх, к примеру, перед полетами в самолете, или боязнь собак. Это страх другой природы, он внутри, и он не затрагивает время. Это страх защитный, приспособительный. Он может быть чрезмерным, неадекватным, но он оправдан нашим существованием. Когда лечишь людей от аэрофобии, такой страх тяжело вытащить, чтобы он ушел — нужно его буквально визуально представлять. Когда же мы говорим об общественном страхе, визуализация, наоборот, только его нагнетает. И если говорить о том, как с этим справляться, то для начала надо почувствовать, что это другой страх, поражающий время — ожидание завтра, послезавтра, будущего.

Тут возможны две реакции. Одна — рыдать, бояться и сочувствовать — вместе с другими. Это своеобразная анестезия: когда ты страдаешь за другого, страх за себя притупляется. Когда случился Беслан, одна из самых страшных страниц в нашей истории, к психологам приходили люди, которые без конца рыдали. Они сочувствовали этим детям, матерям, потерявших детей, им надо было выплакать свои страхи через эту боль. Их сочувствие было искренним, естественным, но такая чрезмерная реакция вхождения в чужое горе — это стремление сделать так, чтобы свое не болело. Это работает, притупляет страх, но это абсолютно неконструктивно. Невротическое общество рыдает вместе с теми, кто пострадал. Дальше, как только этот быстрый спазм страха проходит, происходит его вытеснение.

Вторая реакция — это гнев. Мы видим, что в здоровом обществе сотни тысяч людей выходят на площадь, чтобы сказать: «что бы ни было — вы с нами не справитесь». Это в первую очередь реакция не сочувствия к пострадавшим, а акция гнева против терроризма и солидарности со своей страной. Грубо говоря, мы, взявшись за руки, противостоим этому невидимому, неосязаемому злу. Это ресурсное поведение.

Рыдать со всеми, потом вытеснять этот страх и жить дальше — это невротическая реакция на страх. Люди снова на время становятся как будто беспечными, собираются вместе, жизнь продолжается до следующего удара. В случае гнева вытеснения не происходит, потому что чувство выходит наружу, воплощается в какое-то действие. Люди могут выйти на площадь или прийти к французскому посольству. Там они встречаются, разговаривают с единомышленниками, обмениваются мнениями, вместе возмущаются действиями правительства или террористов. Им, во-первых, становится легче, потому что страх на людях проще переносится, а во-вторых, потому, что страх его во что-то воплощается.

Те, кто поехал к французскому посольству и просто положили цветы или поставили свечку, они совершили акцию, и им полегчало. Знак солидарности в виде какого-то действия — важная вещь. А бесконечное сотрясание воздуха не помогает.