«Край мой, скромный, чистый, родной! Сколько радости, сколько нежно-глубоких чувств принесли сердцу моему твои завьюженные просторы! Как много добра подарил ты мне! Как засиял…» – это не диктант для 5-го класса, это Ким Алексеевич Есенин по дороге в Суздаль сочиняет пьесу «Князь Игорь». Ким Алексеевич – писатель, хотя теперь вернее сказать – член Союза писателей. Пьесы у Ким Алексеича хорошие, современные (в том смысле, что «правильные»), талант свой он растратил на то, что можно потрогать руками, а за собственную устроенность расплачивается бесконечной хандрой и чувством бездарно прожитой жизни. В Суздаль Ким Алексеич приехал отдохнуть и, заодно, за вдохновением. Вдохновение в нашем случае было бы очередным подлым штампом, если бы герою не повстречалась девушка Саша, посвятившая жизнь творчеству безвестного народного поэта Чижикова. В одном из своих многочисленных внутренних монологов (говорить-то больше не с кем) Ким Алексеич назовет девушку ангелом, но потом продолжит лепетать что-то самовлюбленное, циничное и до обидного бестолковое.
Предыдущей (и лучшей) работой Панфилова был фильм о страшном миросознании советского человека, замаскированный под производственную драму. Его со скрипом пропустили, но когда режиссеру поступил госзаказ на картину о мерзавцах-диссидентах, а он показал образцового советского писателя, измученного внутренними противоречиями – это была уже слишком большая наглость. Вместо фильма о том, что на чужбине эмигрантов ждут лишь тоска и одиночество, Панфилов развенчивает один из любимейших советских мифов – припадающего к корням героя ждет все та же тоска плюс ненависть к себе и чувство безнадежной оторванности. Фильм пролежал на полке семь лет, за это время Никита Михалков успел снять Ульянова, до «Темы» бесконечно игравшего Лениных и Жуковых, в столь же нелицеприятном образе в фильме «Без свидетелей», и злободневность эмигрантской темы, за которую здесь отвечает силуэт Станислава Любшина, постепенно сошла на нет.
Но кино-то, слава богу, о куда более вечном – о творчестве. Абстрактное это понятие определяется здесь через его вполне конкретную противоположность – художника-самозванца. Осознать свою непричастность к прекрасному, отказаться от звания мыслителя выше его сил. От этого вся бесконечная мазохистская рефлексия, хотя все с ним окончательно ясно уже минуте на 15-ой. Вообще, кино это скорее не психологическое, а сатирическое. Спровоцированное нашей до сих пор не искорененной любовью отливать слово «искусство» в бронзовые памятники. Перед нами, собственно, такой бронзовый памятник – объект неодушевленный, образ, отвечающий замшелому обывательскому представлению о писателе как о «страдающем художнике, инженере человеческих душ, поднимающем острые вопросы». Но художник такой может страдать разве что от собственной ничтожности, «инженерить» может только в собственной душе, а на острый вопрос «Что же дальше?» способен дать уничтожающий и единственно верный ответ. Это, конечно, так знакомые Ким Алексеевичу штампы, но, увы, словами эту очередную маленькую трагедию достойнее и не выразишь.
Впрочем, все это глупости, а теперь реально важная информация. По сети гуляет какая-то дико чернушная копия, где просто не видно половины фильма. Ищите на торрентах раздачу с логотипом канала «Культура», а лучше сходите в Музей кино – там его показывают сегодня в рамках ретроспективы Панфилова.
Подпишитесь на нас в социальных сетях