Цитата дня:
Плюсы, минусы, подводные камни советской школы

Новое издание об образовании «Мел» каждую неделю начинает с «манифеста» — мнения какого-нибудь уважаемого человека о российской школе. Эта неделя стартовала рассказом ведущего Михаила Козырева о своей школе в Екатеринбурге. 

«Главная опасность — уверенность церкви в праве вторгаться в образование»

Мне совершенно не за что жаловаться на свою школу, и с течением времени я все более отчетливо понимаю, как же мне с ней повезло. История выбора у моей семьи получилась нетривиальной. Папа был скрипачом, и он сразу обрубил любую надежду на музыкальную школу словами «одного несчастного человека в семье достаточно». Он работал невероятное количество времени с единственным на неделе выходным во вторник. Мама сказала «тогда будем учить язык», и так я оказался екатеринбургской английской школе № 13. Я абсолютно убежден, что успех образования в конечном счете все равно зависит от умения конкретного педагога донести до учеников свой предмет, поэтому хочу рассказать несколько историй о людях, которые учили меня и продолжают учить детей сейчас.

Фантастическое преимущество моей школы заключалось в том, что английский язык нам преподавали дети белых эмигрантов, которые оставили Россию во время гражданской войны. Это были потомки тех, кто удрал через Черное море и Владивосток и осел в Шанхае. Там они пережидали, надеясь, что большевистский режим быстро рухнет. Но не тут-то было. Детей, которые родились у них уже там, они учили говорить на трех языках: русском, английском и китайском. Прошла Вторая мировая война, дети выросли и начали возвращаться на родину. Некоторые приехали, сразу воодушевленные победой, некоторые позже, поверив в оттепель, но судьба и тех, и других была одинаковой: их тормознули на Урале. Зарабатывать им было особо нечем, кроме преподавания, и у нас в школе было как раз несколько людей из этих «шанхайцев».

Например, Юрий Михайлович Бородин, который никогда не разговаривал с учениками на русском языке. Он принципиально держался позиции «русский язык оставляйте за порогом, мы здесь говорим только на английском». На каком угодно ломаном английском объясните мне свою мысль. Даже если вы знаете по-английски только yes и no, все равно объясняйте мне все, что хотите сказать. Как угодно: на руках, жестами, мимикой — но без русских слов. И это оказалось невероятно эффективным методом, потому что, когда тебя погружают в такую языковую среду, ты волей или неволей начинаешь говорить. Кроме того, он читал нам английскую классику и давал задания по Шекспиру в оригинале. И надо сказать, что вот это

To be, or not to be: that is the question:

Whether tis nobler in the mind to suffer

The slings and arrows of outrageous fortune,

Or to take arms against a sea of troubles

... и все, что дальше, я помню именно благодаря Юрию Михайловичу Бородину до сих пор.

Историю преподавала Марина Наумовна. Она была очень низкого роста, и прозвище у нее было Пышка. Весь совок, который был в то время (решения XXV и XXVI съездов, бесконечные сочинения по брежневской «Малой земле» и все прочее), был персонализирован и сконцентрирован именно в ней. Для меня стало очень сильным потрясением, когда уже после окончания школы (было уже даже не горбачевское, а ельцинское время) мы встретились с ней в троллейбусе в Екатеринбурге. Я увидел очень низкорослую женщину и сразу понял, что это она. Так получилось, что она выходила буквально на следующей остановке, и мы поговорили совсем недолго. Последнее, что она мне сказала: «Миша, вы простите меня. Я ведь честно во все верила». То есть она пережила такой катарсис, что испытывала чувство стыда перед своими учениками за то, что была вынуждена преподавать всю эту пургу как незыблемую аксиому. И ей было за это стыдно.

Я отчетливо осознаю, что сегодня история двадцатого века в школе снова стала минным полем для преподавателя. Вытекающий отсюда еще один болезненный для школы вопрос — о едином учебнике истории. После школы и медицинского института я четыре года прожил и учился в Америке. Оттуда я вынес интересный опыт: все курсы начинались с того, что нам давали список литературы, который конкретный профессор требовал для занятий на своем курсе. Это, как правило, было очень много страниц, и ты отчетливо понимал, что нет никакого единого учебника. Есть какой-то набор книг, которые с самых разных сторон освещают все то, что ты собираешься учить. И в идеальном мире я бы, конечно, с удовольствием голосовал за то, чтобы у каждого учителя истории была возможность набирать вот такой список книг разных авторов. Но сегодня, глядя на то, что предлагают министры, я понимаю, что большинство преподавателей истории снова не рискуют никуда отходить от линии партии. Если им дать возможность, они, боюсь, наберут такого ада, что он может быть и гораздо хуже, чем тот самый единый учебник. Поэтому сегодня я не могу определить, где меньшее зло.