Стихотворение дня

Фатима Аль-Карни

إِذَا صَاحَتِ الدَّجاجَةُ صِياحَ الدِّيكِ فَلْتُذْبَحْ
«Когда курица кукарекает как петух, ее режут!».
Так сказал знаменитый арабский поэт Фараздак о женщине, которая принялась писать стихи. Фатима Аль-Карни – поэтесса из Саудовской Аравии.

Протест

Ночь начинает себя с ежедневного ритуала –
хочет, чтоб я перед сном, как всегда, размышляла
то о луне,
то о тонкостях стихосложения,
то о молитвах
и таинствах богослужения.

Но, лишь Вселенная тьмою свой облик сокроет,
но, лишь бездействие землю наполнит покоем,
но, лишь мечты мою душу томить перестанут –
я ни во что до утра больше верить не стану.

Нету проблемы важней для меня в этой полночи душной,
кроме одной: как вместить мои слезы в подушку…

Стихотворение дня
Убайд Закани

Кот и мыши

Имеющий рассудок, слух и знанье,
Сядь и прочти мое повествованье.
С умом следи за этой старой сказкой,
За смыслом, и теченьем, и развязкой.
Мудрец! Не только свету, что в окошке:
Прочти рассказ о мыши и о кошке.
А если взору блеск оправы нужен —
Любуйся красотой стихов-жемчужин.
Жил кот. О нем немало шума, звону,
Он был сродни кирманскому дракону:
Грудь — щит, как барабан — живот набитый,
Хвост львиный, нравом — леопард сердитый.
Он не мяукал, а рычал, бывало,
Так, что сам тигр бежал куда попало.
Порою, испугавшись с ним соседства,
И лев от страха обращался в бегство.
Однажды — страсть к мышам тому причиной —
Пошел он на охоту в погреб львиный.
Укрылся за кувшин с вином душистым,
Как вор в пустыне иль саду тенистом.
Вдруг мышка — прыг и, с легкостью мышиной,
Уселась тихо на краю кувшина.
Потом — к вину, — что ни глоток, то слаще!
И пьяная, страшна, как лев рычащий,
Бормочет: «Ой, сверну коту я шею,
Намну бока я наглому злодею!
Кот предо мной, что перед львом собака,
Пусть в бой со мной выходит забияка».
Услышав это, кот схватил беднягу,
В когтях она утратила отвагу.
Как серну леопард, терзал он мышку,
Объял смертельный ужас хвастунишку.
Молила мышь: «Твоей рабой я буду.
Прости мой грех, забудь мою причуду!»
А кот: «Не ври, не напускай туману.
Не внемлю я ни правде, ни обману».
Кот обглодал бедняжку мышь до кости,
Потом пошел в мечеть, к Аллаху в гости.
Чуть с лапок смыв следы кровавой битвы,
Стал, как седой мулла, читать молитвы:
«Прости, творец, отныне стану тише, —
Вовеки в зубы не возьму я мыши.
За эту ж кровь невинную, о небо! —
Раздам я беднякам две меры хлеба».
Тут мышка, что скрывалась в тайном месте,
Собратьям принесла благие вести.
«Друзья! Конец делам кошачьим скверным, —
Кот стал отшельником и правоверным.
Он молится, в мечети пребывая,
В раскаянье слезами грех смывая».
Поверив доброй вести о затишье,
Расправили зверьки плечишки мышьи.
Избрали семерых послов мышиных, —
Старейшин знатных, родовитых, чинных.
Решили в знак любви и уваженья
Коту послать от сердца приношенья.
Одна несет бутыль с вином багряным,
Другая хочет кланяться бараном,
Несут коту огромные подносы —
И финики на них, и абрикосы.
Вот в лапках — сыра круглая головка,
Вот каравай подкатывают ловко.
На голове у мыши миска с пловом,
А у другой кувшин шербета, — словом,
Все, все спешат с подарками, сластями
Предстать перед кошачьими очами.
Пришли и, кланяясь коту учтиво,
Сказали: «О земного мира диво!
Мы принесли дарующему счастье
Достойные души сладчайшей сласти».
И произнес, узрев мышей, котище:
«Хвала Аллаху, то не с неба ль пища?!
Я долго был голодным и бессильным,
И наконец-то стол мой стал обильным.
Доныне соблюдал посты я строго
Во имя милосерднейшего бога.
Прошу, поближе поднесите блюда,
Я что-то плохо вижу их отсюда».
Как ветви ивы, мыши задрожали
И, подойдя к коту, хвосты поджали.
Внезапно прыгнув, кот одним движеньем,
Как воин, опьянившийся сраженьем,
Схватил рывком посланников знатнейших,
Всех благородных и старшин старейших…
Когтями двух, двух — лапою другою,
Зубами — пятую… Спина — другую…
Лишь два мышонка убежать успели,
Чтоб рассказать мышам о страшном деле:
«Что ж вы сидите? Страшная утрата!
Посыпьте пеплом головы, мышата!
Знатнейшие из нас котом убиты,
Кошачьи когти кровью их облиты».
И мыши, в скорби, потеряв надежды,
Все облачились в черные одежды.
И порешили все — бедней не быть им —
С владыкой поделиться сим событьем:
«Пойдем и припадем к престолу шаха,
Не стало мочи жить мышам от страха».
…Мышиный царь сидел в тот миг на троне,
О новом призадумавшись законе.
Вскричали мыши с трепетом сердечным:
«Владычество твое да будет вечным,
О царь царей! Конца нет угнетенью,
Кошачья власть наш день затмила тенью.
Кот с мыши брал по зернышку, бывало,
Теперь и по пяти ему все мало.
С тех пор как стал котище правоверным —
Нас обложил налогом непомерным.
Ну, просто невозможно жить на свете!»
И царь промолвил: «Погодите, дети!
Тирана ждет такое воздаянье,
О коем в мире прогремит сказанье!»
И сбор он трубит. Триста тридцать тысяч!..
Из камня бы такое войско высечь!
Сверкают копья. Всюду луки, стрелы, —
Все мыши и воинственны и смелы.
Размахивает копьями пехота, —
Скорее в бой ей ринуться охота.
Войска тянулись, плыли неустанно
Из Решта, из Гиляна, Хорасана.
И мышь одну избрали полководцем,
Чтоб управляла сереньким народцем.
Она сказала: «Мы должны отправить
Гонца к коту, чтоб дело так представить:
«Явись к подножью трона со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Посланец-мышь, спеша унять раздоры.
Бежит в Кирман вести переговоры.
Перед котом учтиво мышь склонилась:
«От шаха я, кошачья ваша милость!
Я принесла вам важное известье —
Мышиный царь вам объявляет честью:
«Пади пред нашим троном со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Кот отвечал лукаво и туманно:
«Ошибся шах, не двинусь из Кирмана».
Однако сам собрал он втихомолку
Кошачье войско. Глазки щуря в щелку,
Шли, словно вал самума, урагана,
Коты Кирмана, Йезда, Исфагана.
Исход ужасный предрешен судьбою, —
Уже звучит приказ кошачий: «К бою!»
Поток мышиный двинулся равниной,
С нагорий кошки потекли лавиной.
Войска сражались в вековой пустыне,
Молва о храбрецах гремит поныне.
В обеих ратях чуть не каждый воин
Великого Рустама был достоин.
Так много и мышей и кошек пало,
Что их перо мое не сосчитало.
Как лев, сражался кот в безумной схватке,
Но жилы мышь подрезала лошадке,
И выпал из седла седок хвостатый, —
Кошачье войско смущено утратой.
«Аллах, Аллах! — вопят, ликуя, мыши. —
Вяжи злодея! Взвейся, знамя, выше!
Бей в барабан!» И в честь такой победы
Целует мышку мышь. Забыты беды.
Мышиный шах сел на спину слоновью,
Он окружен почтеньем и любовью.
А изверга-кота, связав ремнями,
Опутали веревками, узлами.
И молвил шах: «На виселицу зверя!
Пусть повесит, не велика потеря».
Едва царя мышей завидел пленный,
Гнев заплескался в нем волною пенной.
Как тигр в кустах перед прыжком, он сжался, —
Прыг, скок! — и плен веревочный порвался.
Схватил мышей он, разъярен и грозен,
И грохнул их, бедняжек, прямо оземь.
Какое горе! Войско разбежалось,
Шах еле спасся бегством (вспомнить жалость!).
Погиб погонщик, слон, — потерь немало, —
Казны, престола и дворца не стало…
Да будет сей рассказ тебе забавой,
Убайду Закани — посмертной славой.

Пер. В. Звягинцевой

Стихотворение дня
Абунаджм Манучехри

Любая строгая форма (в данном случае — касыда) вынуждает поэта быть особо изобретательным. Смог бы он иначе найти столько общих черт у себя и восковой свечи?

***

Твоя золотая душа дрожит над твоей головой,
Душою питаем мы плоть, ты плоть поглощаешь душой.

И с каждым мгновеньем на часть твоя уменьшается плоть,
Как будто бы тело душа все время сливает с собой.

Коль ты не звезда, то зачем лишь ночью являешься ты?
А если не любишь, зачем роняешь слезу за слезой?

Хоть ты — золотая звезда, из воска твои небеса,
Хоть бьешься в тенетах любви, подсвечник - возлюбленный твой.

Твое одеянье — в тебе, но всех одевает оно
Покровы скрывают тела, но ты остаешься нагой.

Когда умираешь, скорбя, тебя оживляет огонь,
И голову рубят тебе, чтоб ты не угасла больной.

Ты — идол, ты — идола жрец, влюбленные - он и она.
Смеешься и слезы ты льешь. О, в чем твоя тайна, открой!

Безглазая, слезы ты льешь, смеешься, лишенная рта,
Весной не всегда ты цветешь, и вянешь не только зимой.

Со мною ты сходна во всем, во всем я подобен тебе.
Враги мы с тобою себе, веселье мы любим с тобой.

Мы оба сжигаем себя, чтоб счастливы были друзья,
Себе мы приносим печаль, а им мы приносим покой.

Мы оба в слезах и желты, мы оба одни и горим,
Мы оба сгораем дотла, измучены общей бедой.

И скрытое в сердце моем блестит на твоей голове,
И блеск на твоей голове горит в моем сердце звездой.

И слезы мои, как листва, что осенью сбросил жасмин,
Как золото, слезы твои струятся на круг золотой.

Ты знаешь все тайны мои, подруга бессонных ночей,
И в горести, общей для нас, я — твой утешитель, ты — мой.

Лицо твое — как шамбалид, расцветший на ранней заре,
Лицо мое — как шамбалид, увядший вечерней порой.

В обычае — спать по ночам, но так я тебя полюбил,
Что ночь провожу я без сна и в сон погружаюсь с зарей.

За то, что с тобой разлучен, на солнце я гневаюсь днем,
Соблазнам сдаюсь по ночам, — ты этому также виной.

Друзей я своих испытал, и знатных и самых простых:
Не верен из них ни один и полон коварства любой.

При свете дрожащем твоем тебе я читаю диван,
С любовью читаю, пока рассвет не придет голубой.

Его начертала рука затмившего всех Унсури,
Чье сердце и вера тверды и славны своей чистотой.

Стихи и природа его в своем совершенстве просты,
Природа его и стихи приятной полны красотой.

Слова, что роняет мудрец, нам райские блага дарят,
И «клад, что ветра принесли» за них был бы низкой ценой.

Читаешь касыды его — и сладостью полнится рот,
А бейты его — как жасмин, весенней одетый листвой.

Пер. И. Гуровой

Стихотворение дня
Алишер Навои

Алишер Навои писал на чагатайском языке и фарси. И часто упоминал в своих стихах узбеков.

***

Двух резвых своих газелей, которые нежно спят,
Ты сон развей поскорее, пусти их резвиться в сад.

Ты держишь зубами косы, пусти их и растрепли ― 
Пускай разнесут по миру души твоей аромат.

Приди в мой дом утомленной с растрепанною косой,
Покорны тебе все звезды, народы у ног лежат.

Открой ланиты, как солнце! Меня заставляла ты
Лить слезы в разлуке ― пусть же при встрече они горят!

Желанное обретая, от вздохов я пеплом стал,
Учи, как любить, ― внимают тебе Меджнун и Фархад.

Когда сто лет под скалою напрасно ты пролежал,
На синем атласе тело ты вытянуть будешь рад.

Увидев, как горько плачет за чашею Навои,
Подлей ему, виночерпий, забвенья сладчайший яд!

Пер. Вс. Рождественского

Стихотворение дня

 Носир Хисроу

Краткая биография персидского поэта Носира Хисроу сообщает: «Бросил высокую государственную должность надзирателя над сбором налогов и отправился странствовать в поисках правды и справедливости». Ну что тут еще добавить! 

***

В тени чинары тыква подросла,
Плетей раскинула на воле без числа,

Чинару оплела и через двадцать дней
Сама, представь себе, возвысилась над ней.

«Который день тебе? И старше кто из нас?» —
Стал овощ дерево испытывать тотчас.

Чинара скромно молвила в ответ:
«Мне — двести... но не дней, а лет!»

Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,
Я — выше!.. А тебе расти, как видно, лень?..

«О тыква!—дерево ответило,— с тобой
Сегодня рано мне тягаться, но постой,

Вот ветер осени нагонит холода,—
Кто низок, кто высок, узнаем мы тогда!»

Пер. А. Адалис

Стихотворение дня

Абульхасан Фаррухи

Начинаем неделю ближневосточной поэзии. Абул Хасан ибн Джулух Фаррухи Систани был придворным поэтом газневидских султанов Махмуда Газневи и Масуда I Газневи. Знаменит Фаррухи в первую очередь своими касыдами. Этот канонический жанр предполагает большой объем, однозвучную рифмовку (у всех строчек одинаковое окончание) и строгую пятичастную композицию: лирическое вступление, описание чего-либо, путешествие поэта, восхваление и самовосхваление.

***

Когда в переливы атласа оденется луг молодой 
И пышно покроются горы сквозной семицветной фатой, — 
Земля, словно царственный мускус, бесценный струит аромат, 
И пестрой семьей попугаев блестящие ивы стоят. 
Вчерашний предутренний воздух поведал о близкой весне. 
Хвала тебе, северный ветер, за радость, врученную мне! 
Развеянной мускусной пылью ты снова затеял играть, 
А сад — цветоносных красавиц повсюду расставил опять. 
Чубучника белые бусы вновь блещут из влажных долин, 
И вновь на иудином древе горит бадахшанский рубин. 
И розы, как рдяные чаши, приподняты в светлую рань, 
И тянет к земле сикомора свою пятилапую длань. 
На ветках стоцветные перстни, в стоцветных покровах сады, 
Жемчужины — в ливнях небесных, жемчужины — в струях 
воды. 
И нежными красками неба стоцветно пылающий мир 
Подобен почетным одеждам, что дал нам великий эмир. 
И стан пробужденный эмира готов к выжиганью тавра. 
Любви, песнопений и хмеля настала благая пора. 
Как звезды средь чистого неба, сверкая в шелку луговом, 
Войска развернулись на воле и встали шатер за шатром. 
Ты скажешь: в любой из палаток влюбленная дремлет чета, 
И каждая в поле травинка любовной игрой занята. 
Звучат среди зелени струны, все поле напевов полно, 
И звонко сдвигаются чаши, и кравчие цедят вино. 
Смущенных красавиц упреки, объятья, любовные сны, 
Певцами разбуженный воздух несет дуновенье весны. 
Зеленая степь необъятна, как некий второй небосвод, 
Ее травяная равнина — пространство безбрежное вод. 
В том море виднеется судно, но дышит оно и бежит! 
А в небе звезда полыхает и по небу мчаться спешит. 
Гора ль повстречается — судно возносится на гору ту, 
А встретится солнце — набросит звезда свою тень на лету. 
Ужели не чудо природы, что солнце закрыто звездой? 
Ужели не чудо и судно, что степью плывет, как водой? 
Костры, словно желтые солнца, горят у широких ворот, 
Ведущих к шатру золотому, где шах многославный живет. 
Мирьядом светящихся копий щетинится пламя костров: 
Червонным текучим расплавом то пламя назвать я готов. 
Орудья тавра багрянеют, в огне раскалившись давно: 
Так в пламенно зрелом гранате багряно пылает зерно. 
Вот — дикие кони степные: не мыслят они о тавре. 
Вот — юношей зорких отряды: дивлюсь их отважной игре. 

Но им ли соперничать с шахом? Хвалю его доблестный жар: 
Он скачет с петлей наготове, как юноша Исфандиар. 
Петля изгибается, вьется, подобно прекрасным кудрям. 
Но помни: крепка ль ее хватка — ты скоро изведаешь сам. 
Всечасно иные изгибы в искусной петле узнаю: 
Как будто жезлом Моисея ее превратили в змею. 
Она, исхпщренная, краше девических юных кудрей 
И крепче испытанной дружбы старинных и верных друзей. 
Коня за конем приводили, готовясь им выжечь тавро, 
И наземь валили ретивых, арканом опутав хитро. 
На каждом коне ожерелье, как горлицы дикой убор, — 
Аркан венценосца, который над миром державу простер. 
Кто б ни был веревкой охвачен, петлей перекручен вдвойне, 
Носить ему знак падишаха на лбу, на плече, на спине! 

Пер. А. Кочеткова